Не забудь покормить моих демонов

Не прогоняй своих демонов — они просто хотят быть услышанными.
Кормить их — значит помнить.
А помнить — значит жить.

Глава I. Вход

Триша исчезла год назад, оставив только записку.
Я не знала, что тьма тоже может скучать.
С тех пор как я ушла, они зовут меня по ночам — шепчут из-под кожи, скребут по стенам памяти. Я слышу их даже сквозь тишину, как зов голодных зверей.
Когда-то я учила их спать. Теперь — ты должен кормить их вместо меня.
Не кровью, не болью. Просто помни. Говори со мной, даже если ответа не будет. Они различают голос, он держит их в узде.
Не забудь покормить моих демонов.
Они слишком долго ждали, чтобы снова стать светом.
Целый год я добивался от её родителей, чтобы они позволили мне войти в квартиру.
Целый год показывал записку следователям, объяснял, что не причастен к её исчезновению.
Теперь дверь наконец-то отперта.
Я стою на пороге — и понимаю, что впервые за этот год тишина тоже может дышать.
Пахнет лавандой и пылью. Воздух плотный, как если бы кто-то только что вышел, оставив за собой невидимое движение.
Шёпоты пришли не сразу.
Сначала — лишь странное ощущение, будто слова из её письма не закончились, а просто перешли в стены.
Я долго стоял у окна, боясь сдвинуться.
Дом казался пустым, но в этой пустоте жило что-то живое — не враждебное, просто… голодное.
Когда я провёл ладонью по подоконнику, пальцы задели пыль, и под ней будто что-то дрогнуло.
Сначала — лёгкий треск, как если бы дерево выдохнуло после долгого молчания.
Потом — едва различимый скрежет когтей.
Не по стеклу. По самому воздуху.

Глава II. Эхо

Я вошёл во второй раз — не ради ответов, а чтобы убедиться, что первый визит мне не приснился.
Квартира встретила меня запахом лавандового мыла и старых книг. Воздух стоял густой, как перед дождём.
Когда я закрыл за собой дверь, щёлкнул замок — и тишина стала глубже, будто дом ждал, пока я останусь один.
На полке всё было так же, как год назад: чашка с треснутым краем, стопка писем под стеклянной лампой, зеркало, завешенное тканью.
Я коснулся ткани — и под пальцами почувствовал лёгкую вибрацию. Не ветер, не сквозняк — что-то внутри зеркала дышало.
Шагнул дальше. Пол поскрипывал, и каждый шаг отзывался будто не один, а дважды — моим эхом и чем-то ещё, мягче, чуть позади. Шёпот возник не сразу. Сначала — просто колебание звука, почти неслышимое.
А потом — голос, будто произнесённый внутри стены:
Ты вернулся…
Я вздрогнул. Но тишина снова сомкнулась, как вода после броска камня. Я сел на пол возле окна. Вечер уже сгущался, город снаружи жил своим светом, но здесь время будто не шло.
На полу лежала раскрытая книга — страницы пожелтели, а буквы будто выгорели изнутри. На полях — тонкий, почти детский почерк:
Они слышат, когда ты вспоминаешь.
Я провёл пальцем по строчке, и в тот же миг — короткий скрежет, едва различимый.
Как будто кто-то тихо провёл когтями по дереву, предупреждая, что проснулся.
Я не испугался.
Странное ощущение: не страх, а узнавание.
Как будто всё это уже происходило — и я просто вернулся, чтобы дослушать.
В воздухе дрожала её память.
Словно квартира повторяла всё, что она когда-то сказала, но не голосом — отражением.
Моё дыхание отзывалось вторым, чуть отстающим.
Моя тень двигалась — а рядом, на стене, вспыхивала ещё одна, короткая, будто кошачья.
Я понял: она не ушла.
Или, может, просто не всё из неё ушло.
То, что осталось, ждёт — слова, дыхания, памяти.
Эхо не повторяет — оно зовёт ответить.
когда я открыл старый ящик письменного стола, в нём лежала тонкая тетрадь в мягкой обложке — её дневник.
Страницы пахли чернилами и чем-то сладким, как раньше пахли её волосы.
Я пролистывал, боясь вчитаться, — слишком личное, будто подглядываю в чужую душу.
Многие строки были перечёркнуты, слова выгорели. Но на одной странице чернила сохранились, будто сама бумага оберегала их от времени.
Каждое воспоминание — это кусочек души.
Кормить можно только тем, что по-настоящему живёт внутри.
Я перечитал несколько раз. Сначала просто машинально. Потом — медленно, вчитываясь в дыхание между словами.
Кусочек души.
Значит, она знала, что делает, когда просила меня кормить их.
Не страхом, не болью — собой.
Я опустил ладонь на страницу. Бумага была тёплой, как кожа.
На мгновение мне показалось, что из-под пальцев ответил пульс.
В тот же миг в тишине раздался лёгкий звук — будто кто-то провёл когтем по полу, раз-два, осторожно, чтобы я заметил.
Я поднял взгляд. Воздух над столом слегка дрожал, как над пламенем свечи.
Шёпот прошёл по комнате, тихий, почти ласковый:
Помни...
Я резко обернулся — никого. Только занавеска колыхнулась, будто от вздоха.
Я долго сидел, глядя на эту строчку.
“Кормить можно только тем, что живёт внутри.”
А если внутри осталась только боль?
Если воспоминания — это единственное, что ещё дышит?
Я не понял смысла сразу.
Но слова засели, как зерно под кожей — тёплое, терпеливое.
Оно будет прорастать потом, когда я решусь говорить с ней вслух.

Глава III. Кормление

Ночь пахла пылью и чем-то тёплым, будто кто-то недавно здесь дышал.
Я вернулся в квартиру, когда часы на лестничной площадке пробили полночь.
Свет я не включал — он казался бы лишним. Луна легла на пол серым пятном, и этого хватало, чтобы различать очертания вещей.
На столе лежала записка Триши и её дневник.
Я сел напротив, скрестив руки, и долго не решался начать.
Всё вокруг молчало — так, как молчит кто-то, кто слушает.
— Ты хотела, чтобы я их накормил, — тихо сказал я.
Голос прозвучал глухо, словно не во мне, а где-то под полом.
— Не знаю, получится ли.
Ответа не было, только еле заметный вздох сквозняка.
Я вдохнул и начал — неловко, сбивчиво:
— Помнишь, ты всегда ставила чашку на край стола, и я ругался?
Половина кофе была пролита, но ты всё равно улыбалась.
Ты говорила, что у утреннего света вкус ванили…
Доска подо мной тихо треснула. В комнате прошёл мягкий шелест — будто кто-то провёл рукой по шторам.
Я продолжил.
С каждым словом воздух теплеел, становился плотнее, почти живым.
Шёпоты возвращались — не страшные, а знакомые, как старые песни, напетые себе под нос.
И вдруг — короткий скрежет когтей, по дереву, осторожный, словно знак: они слушают.
Я говорил дольше, чем собирался.
О наших прогулках, о том, как ты рисовала на зеркале пальцем запотевшие узоры.
О том, как однажды сказала, что смерть — это просто другая форма памяти.
И с каждым воспоминанием что-то уходило.
Сначала — оттенок твоего смеха. Потом — цвет глаз. Потом — само слово «ты» стало казаться чужим.
Я ловил себя на том, что не помню, как начинался наш разговор.
Шёпоты стихали, когти перестали скрести пол.
Комната дышала ровно, как после долгой болезни.
Я замолчал.
В голове — пусто.
Только последняя фраза, сорвавшаяся сама собой:
— Ты смеялась, когда я варил кофе. Говорила, он пахнет осенью…
Тишина ответила глубоким выдохом.
На миг показалось, что стены светятся изнутри — мягко, едва заметно, как кожа под тонкой тканью.
Теперь они сыты.
Голос прозвучал сразу везде — в окне, в полу, в моих руках.
Не громко — шёпотом благодарности.
Я поднялся, чувствуя лёгкость, почти прозрачность.
Имя, которое я держал целый год, вдруг скользнуло из памяти, как вода меж пальцев.
Когда я выходил, дверь за мной закрылась сама.
На столе, там, где раньше лежала записка, осталась только одна строчка, выведенная свежими чернилами:
Теперь и ты — свободен.
Я не помню, кто оставил её.
Но, проходя мимо дома, я впервые за долгое время почувствовал — ничего не болит.

Глава IV. Свет

Я вернулся туда спустя неделю.
Не знаю, зачем — может, чтобы убедиться, что всё действительно закончилось.
Дом стоял на месте.
Окна — чистые, занавески расправлены.
Никакого холода изнутри, никакой тени в углах.
Лишь солнечные полосы, пересекающие пол, как следы невидимых дорог.
Я вошёл без стука.
Воздух пах пылью, но не мёртвой — домашней.
Так пахнет комната, в которой давно никто не плакал.
На подоконнике стояла чашка.
Не её, просто новая — белая, без рисунка.
Внутри — тёплый свет, будто кто-то налил туда утро.
Я присел, опустил ладонь на стол.
Никаких шёпотов.
Тишина — ровная, как дыхание человека, который наконец заснул.
Память не возвращалась.
Я пытался вспомнить лицо, имя, даже голос — ничего.
Только странная, почти телесная нежность внутри, как отблеск чужого тепла.
Каждое воспоминание — это кусочек души.
Кормить можно только тем, что по-настоящему живёт внутри.
Теперь я понимал, что Триша имела в виду.
Я отдал всё, что связывало нас болью, и оставил только то, что не нуждается в памяти, чтобы быть.
Солнце сместилось, осветив угол комнаты.
На стене — тонкий отпечаток ладони.
Свет прошёл сквозь него, и на мгновение показалось, что кто-то стоит рядом, улыбается.
Я не стал поворачиваться.
Просто сказал тихо, как когда-то она:
— Доброе утро.
И вышел.
На улице пахло весной, хотя по календарю был ноябрь.
Я шёл медленно, не оглядываясь.
Тень за спиной двигалась следом, но в этот раз — лёгкая, без когтей.
Всё, что осталось, — свет.
И лёгкое чувство, будто кто-то изнутри шепчет не требовательно, а благодарно:
Теперь ты кормил нас до конца. И мы — стали светом.


«Текст создан автором в соавторстве с ИИ: СhatGpt и иллюстрация к истории СhatGpt»