Семейный протокол

Где-то между «до» и «после», в измерении, которое пахло пылью архивных фолиантов и статическим электричеством, стоял Дом. Бесконечное здание из серых корпусов, где стены были уставлены картотеками, а вместо звезд на небосводе мерцали безымянные корешки нерассмотренных дел.

Это было Бюро Переходных Состояний. Им управлял род Кролика.

Здесь не было места чуду. Был Устав. Был Регламент. И был бесконечный Поток — река душ, ошибившихся, застрявших или отчаянно желавших сойти с дистанции.

Молодой Кролик, тогда еще просто К-77, стоял по стойке «смирно», зажимая в лапах папку. На обложке красовался гриф: «Инцидент с юношей-самоубийцей. Купирование каузального коллапса».

Перед ним, в кресле из спрессованных служебных записок и ходатайств о пересмотре судьбы, сидел глава семьи Дедушка-Кролик. Его шкура была испещрена татуировками-параграфами. Он не разговаривал — его речь была перечнем поправок и циркуляров.

— Нарушение предписания о невмешательстве, — прозвучал голос, похожий на скрип несмазанной архивной тележки. — Сын-индивид К-77, вы произвели несанкционированный контакт с материей линейного сценария.

— Дедушка, я всего лишь…

— Тишина! — прошипела Мама-Крольчиха. Ее глаза-сканеры считали штрих-код с его груди. — Ты нарушил график Поставки Осознаний! Из-за тебя у Смежного Отдела Чистки Кармы аврал!

Дедушка-Кролик поднял лапу.
— Санкция. Перевод в Отдел Прямого Контакта. Присвоение оперативной формы «Проводник-Раздражитель». Новое назначение — Земля, сектор МКАД.

К-77 не стал ничего говорить. Он понял: его «спасение» того юноши система занесла в графу «Техническая ошибка, подлежащая исправлению».

Его новой формой стала колючая шкура с пустыми глазницами. В них безостановочно лился поток сырых данных о человеческих страхах. В лапы вручили Инструмент — реестр едких замечаний — и инструкцию: «Не отвечать на вопросы. Ставить под сомнение основы. Соблюдать протокол».

Первый вызов. Алкоголик, застрявший между «завязать» и «последняя рюмка».
К-77, запинаясь, зачитал ему параграф о «субоптимальности текущей жизненной парадигмы».
Мужчина потянулся к бутылке.

Второй вызов. Женщина, брошенная мужем.
Он предложил ей «метафорическое проветривание помещений».
Она его не поняла.

Его отчёты возвращались с резолюцией: «Недостаточный уровень провокации. Не выдержан баланс абсурда».

Всё это он уже видел. В папке того первого юноши, после его «успешного» спасения, лежала новая справка — из Отдела Ликвидации Последствий. Всего одна строчка: «Осознание, добытое с нарушением регламента, признано браком. Дебитор списан».

И тогда он сломался.

Его вызвали к поэту-неудачнику, забившемуся на карниз высотки. Юноша читал свои вирши про безысходность, готовясь к последнему катрену.

К-77, сверяясь с инструкцией, должен был предложить ему пакет метафор о «тупиках как о новых направлениях». Вместо этого он сел на парапет, свесив свои костлявые лапы, и спросил с искренней, язвительной усталостью:

— И что? Твои стихи недостаточно плохи, чтобы из-за них умирать. Они просто банальны. Ты — это скука. Твое самоубийство — это дешевый эпилог к нудной пьесе, которую и так никто не смотрел. Ты хочешь не прекратить страдать, ты хочешь, чтобы твои страдания наконец-то кто-то оценил. Поздравляю: я оценил. Поставил тебе «кол» за отсутствие оригинальности. Теперь у нас есть два варианта: либо ты шагнешь вниз и станешь очередной папкой в моем архиве, либо слезешь сюда и докажешь мне, что способен на поступок интереснее, чем стать удобрением для панельных клумб.

Поэт обернулся. Не из-за надежды. Из-за дикой, животной злости. Желания врезать этому уродливому чинуше от кармы. Они проспорили до рассвета. Не о смысле жизни — о ее вкусе. Не о боли — о ее оттенках. Не о великом — о том, почему вон та вывеска светит так назойливо. И это сработало. Поэт слез, чтобы написать стихотворение, которое точно достанет этого зазнавшегося кролика из его межмировой конторы.

В тот день К-77 не стал заполнять форму 7-Г «Отчет о успешной корректировке». Он написал в служебной записке: «Клиент возвращен в систему. Инициирован процесс самокопания через целеполагание, основанное на обиде и эстетическом протесте».

Начальство, в лице Дедушки, впервые не потребовало доработки. Пришла скупая резолюция: «Метод признан работоспособным. В порядке эксперимента — продолжать. Присвоить оперативный псевдоним — «Кролик».

Так он и работает. Не ангел и не демон. Бюрократ, нашедший в параграфах своего Устава лазейку под названием «правда». Он — тот, кто встречает тебя на краю, когда ты уже почти стал делом в его бесконечном архиве, и заставляет смотреть на себя без прикрас. Без жалости. Без надежды. По протоколу.

А после он возвращается в свою каморку между реальностями. Пока он ставит на плитку заварочный чайник, его сестра за соседним терминалом, не отрывая взгляд от экрана, монотонно бубнит: «Протокол 14-Дельта… недостаточно страдания для квитанции…» А младший брат вечно роняет стопки с делами, и все ворчат, что он собьет нумерацию веков.

Кролик пьет чай, игнорируя хаос. На столе — новое дело. Он бросает взгляд и усмехается.

«Опять МКАД. Серьёзно? Это лучший твой вариант, чучело? Ладно, посмотрим, сколько иллюзий ты лопнешь по дороге.»

Потому что таков его протокол. Его работа. Его способ, вопреки всем правилам, напоминать себе, что он ещё не стал делом в семейном архиве.