Замысел в камне

               
                Рассвет: Бремя и Благословение

   Его разбудила не птица за окном, а молчание — густое, почти осязаемое, притаившееся в стенах мастерской. Антонио Гауди поднялся. Движение отозвалось привычной болью. Его старое тело было его верным,но уже изношенным инструментом. Он встретил эту боль не как врага, а как старую, суровую спутницу, напоминавшую о бренности плоти — той самой плоти, что мешала духу парить свободно.

  На пустынных улицах Барселоны он чувствовал себя ее единственным хозяином. Его пальцы, узловатые и живые, сами собой провели по шершавой коре платана. «Вот он… изгиб, рожденный сопротивлением ветру. Они чертят прямые линии на бумаге, боясь сложности Твоего мира, Господи. Но Ты не создал ни одного прямого угла».

                Утро: Разговор с камнем.

  В каменоломне он приложил ладонь к холодному, влажному сколу песчаника. Он закрыл глаза, чтобы увидеть сердцевину материала.
—Что в тебе заложено? - мысленно обратился он к глыбе. - Радость Рождества или скорбь Голгофы?
  Ему вспомнилось его собственное детское бессилие и те дни, которые он проводил в наблюдении за тем, как вода обтачивает камни. Теперь он был этой стихией - силой, призванной высвободить душу, дремлющую в камне. Его физическая слабость стала источником его творческой силы.

                День: Архитектор света.

   На стройплощадке Саграда Фамилия он поднялся на леса. Для рабочих он был не человеком, а воплощением самой стройки - суровым и непостижимым духом этого места. Он стоял на высоте, вглядываясь в пустоту будущего витража, и видел не проем в стене, а русло для света.
- Сместим это вот сюда, - его голос прозвучал не как приказ, а как озарение. - Свет должен упасть именно эдесь, на эту капитель, в пятом часу пополудни. Он должен рассказать о мгновении, когда тень от креста стала длиннее самой горы.

   Спустившись к своему перевернутому макету, он тронул веревочку. Грузики качнулись, и вся система, как живая, застыла в новом равновесии. «Вот и вся наша жизнь… - мелькнуло у него. - Вечный поиск точки опоры между тяготением земли и тягой к Небу».

             Сумерки: Призрак тепла. Тень несостоявшейся жизни

  По дороге к вечерней мессе он увидел их: двух стариков, молча сидевших на скамье. Их руки были сплетены так естественно, будто никогда и не размыкались. И вдруг Гауди ощутил - не воспоминание, а призрак тепла в своей собственной, огрубевшей ладони. Легкий запах жасмина, которого не было. Смутный образ улыбки, стертой временем.

  Жозефа… Всего лишь миг. Тень той жизни, где он был бы просто Антонио, а не «гением» или «святым». Где любовь измерялась бы не высотой башен, а тишиной, наполненной дыханием друг друга. Он сжал руку в кулак, и призрак растаял, оставив после себя не боль, а тихую, щемящую ясность. Весь его Храм был, в какой-то мере, гигантским объяснением в любви — объяснением, которое он так и не смог высказать словами.

          Ночь: Молитва, высеченная в камне. Умиротворение.

  В полумраке церкви он упал на колени. Здесь он сбрасывал с себя бремя архитектора и оставался лишь человеком.
«Я так устал, Отче! Я возвожу каменные горы, а сам с трудом несу бремя одного дня. Я отдал Тебе все. Каждый камень в этом Храме — это часть моей плоти. Прости мою гордыню. Прости то, что я до сих пор не понял всего  замысла… Дай мне сил завершить начатое. Дай мне увидеть хоть отсвет Твоего замысла в этом лесе камня, который я взрастил».

  Он вышел. Лунный свет окутывал его Собор, делая его невесомым, почти призрачным. Он поднял голову и увидел не конструкцию, а молитву, обращенную к вечности. Молитву, в которой каждый камень был словом, а каждый свод — вздохом. И в этот миг он почувствовал не боль одиночества, а странное, всеобъемлющее умиротворение. Он был не строителем этого Храма. Он был его первой, самой малой и самой нуждающейся частицей. И в этом была его тихая, выстраданная правда.