Салтыков-Щедрин в 21 веке

Представьте себе: утро. Нежное, еще сонное утро в Петербурге. Михаил Евграфович, возможно, еще не успел выпить свой утренний кофе, не успел набросать первые строки нового фельетона, обличающего очередную глупость или подлость чиновничьего мира. И тут – грохот. Не просто стук в дверь, а звук, от которого дрожат стены. Звук, который не предвещает ни доброго утра, ни чашки ароматного напитка.
Дверь. Не просто дверь, а преграда, символ личного пространства, неприкосновенности. Но в эпоху кланово-коррупционного режима, где закон – лишь инструмент для поддержания власти, а справедливость – понятие, давно забытое, даже дверь не является надежной защитой.
И вот, под утро, когда город еще спит, а совесть власть имущих, если она вообще существует, дремлет крепким сном, раздается этот звук. Звук, который режет не только металл, но и саму ткань реальности. Звук дисковой пилы для резки металла. Не стук кулака, не звонок колокольчика, а этот чудовищный, визжащий звук, который проникает в самые глубины души.
Росгвардейцы. Не просто стражи порядка, а исполнители воли тех, кто считает себя выше закона. Их задача – не охранять, а ломать. Не защищать, а подчинять. И вот они, с лицами, скрытыми под масками, с оружием в руках, с дисковой пилой, которая кажется продолжением их безжалостной воли, приступают к делу. Дверь, которая должна была быть символом безопасности, превращается в груду искореженного металла.
А за ней – Михаил Евграфович. Возможно, он еще не успел понять, что происходит. Возможно, его взгляд, привыкший видеть сквозь фасад лжи и лицемерия, теперь столкнулся с грубой, неприкрытой силой.
И тут появляется он – следователь политической жандармерии. Не тот, кто ищет истину, а тот, кто ее фабрикует. Его задача – найти виноватого, даже если его нет. Его задача – превратить любое слово, любую мысль в преступление. И вот, с папкой в руках, с холодным блеском в глазах, он возбуждает уголовное дело. По факту экстремизма. Экстремизм – это ведь так удобно. Это ярлык, который можно навесить на любого, кто осмеливается думать иначе, кто осмеливается говорить правду.
А правда, как известно, в эпоху кланово-коррупционного режима – самое опасное оружие. И Михаил Евграфович, со своим острым умом, со своим талантом обличать, был бы для них настоящей угрозой. Его слова, его сатира, его смех – все это было бы объявлено экстремистским.
И вот, суд. Не тот суд, который вершит правосудие, а тот, который выносит приговор, заранее написанный. Суд, который не слушает, а осуждает. Суд, который не ищет справедливости, а исполняет приказ.
И приговор звучит. Пять лет. Пять лет в исправительной колонии строгого режима. Пять лет, которые могли бы стать годами, проведенными в тишине, вдали от бумаги и чернил, вдали от возможности говорить. Пять лет, которые могли бы сломать дух, погасить искру гения.
Но Салтыкову-Щедрину повезло. Ему не пришлось испытать на себе эту безжалостную машину. Его сатира, хоть и подвергалась цензуре, все же находила путь к читателю. Его слова, хоть и вызывали гнев власть имущих, не приводили к тому, чтобы дверь его квартиры разрезали дисковой пилой. Он жил в другое время, с другими, пусть и суровыми, но все же иными правилами игры.
Его гений остался нетронутым, его обличения – актуальными. И сегодня, когда мы читаем его произведения, мы можем лишь с облегчением вздохнуть, что ему не пришлось столкнуться с той реальностью, которую он так мастерски высмеивал, но которую, к счастью, не испытал на себе в ее самой чудовищной форме. Ему повезло, потому что его талант был оценен, а его голос, хоть и ограниченный, все же звучал. А в эпоху кланово-коррупционного режима, голос правды часто заглушается навсегда, прежде чем успевает быть услышанным.