Шариков в 21 веке

Москва, 2025 год. В воздухе витал запах свежеиспеченных бутербродов с колбасой и легкий аромат дорогого парфюма, смешивающийся с едва уловимым запахом сырой шерсти. В кабинете, отделанном красным деревом и украшенном портретами вождей всех мастей, сидел человек, чье лицо, некогда грубое и собачье, теперь было отточено, обрито и украшено модными очками. Это был Полиграф Полиграфович Шариков, ныне – вице-премьер Российской Федерации, курирующий вопросы культуры.
Его путь к вершинам власти был стремительным и, как говорили в узких кругах, "не без помощи". После того, как эксперимент профессора Преображенского дал неожиданный, но, как оказалось, весьма выгодный результат, Шариков не остановился на достигнутом. Его природная хватка, помноженная на приобретенные человеческие черты, оказалась идеальным сплавом для новой эпохи. Он быстро освоил язык цифр, научился манипулировать общественным мнением и, что самое главное, понял, как использовать свои "особые" таланты для продвижения по карьерной лестнице.
Защитив докторскую диссертацию по экономике на тему "Оптимизация распределения бюджетных средств в условиях повышенной социальной напряженности" (написанную, разумеется, под чутким руководством и с помощью "доброжелателей"), Шариков стал звездой. Его выступления на телевидении были полны популистских лозунгов, понятных широким массам, а его способность находить "простые" решения для сложных проблем вызывала восхищение. Он умел говорить так, чтобы каждый чувствовал себя услышанным, даже если его слова были пустыми.
И вот, он – вице-премьер. Его кабинет был полон новых, блестящих предметов. Вместо старых, пыльных книг – глянцевые журналы и отчеты. Вместо кота Бегемота – личный помощник, всегда готовый принести кофе и выполнить любое поручение. Шариков, сидя в своем кресле, чувствовал себя хозяином положения. Он любил культуру, но понимал ее по-своему. Для него искусство было инструментом пропаганды, способом формирования "правильного" мировоззрения. Он поддерживал только те проекты, которые соответствовали его видению "народной" культуры, где преобладали простые, понятные идеи и яркие, но неглубокие образы.
Тем временем, в другом конце города, в небольшой, захламленной квартире, профессор Филипп Филиппович Преображенский и его верный помощник, доктор Борменталь, жили в постоянном страхе. Их эксперимент, который они считали научным прорывом, теперь обернулся для них кошмаром. После того, как Шариков, уже будучи на высоких постах, "вспомнил" о своем происхождении и о тех, кто его "создал", началось расследование.
Сначала это были мелкие проверки, потом – допросы. Шарикова, с его новым статусом и влиянием, было не остановить. Он умело играл на чувствах обиды и несправедливости, которые, как он утверждал, испытывал в прошлом. Его обвинения в адрес профессора звучали убедительно для тех, кто не знал всей правды. "Эксперименты над человеком", "нарушение этических норм", "попытка создать искусственного человека" – эти слова, произнесенные с экрана телевизора самим Шариковым, звучали как приговор.
Профессор Преображенский, человек науки и разума, оказался совершенно беспомощен перед этой волной. Его попытки объяснить научную подоплеку эксперимента, его доводы о благих намерениях разбивались о стену непонимания и предвзятости. Доктор Борменталь, всегда готовый к действию, теперь чувствовал себя загнанным в угол.
И вот, настал день суда. Зал был полон. На скамье подсудимых – профессор Преображенский и доктор Борменталь. Их обвиняли в экстремизме, в попытке подорвать основы общества, в создании угрозы национальной безопасности. Шариков, в своем безупречном костюме, сидел в первом ряду, наблюдая за происходящим с холодным, расчетливым выражением лица. Он не испытывал ни раскаяния, ни жалости. Он видел в этом лишь закономерный итог, победу здравого смысла над псевдонаучными изысканиями.
Приговор был суров. Профессор Преображенский и доктор Борменталь были признаны виновными и приговорены к длительным срокам заключения. Их научные труды были конфискованы, а их имена – преданы забвению.
Москва продолжала жить своей жизнью. Шариков, вице-премьер по культуре, проводил
новые фестивали, открывал "народные" музеи и активно продвигал "патриотическое" искусство. Его речи становились все более уверенными, а его влияние – все более неоспоримым. Он умело лавировал между различными политическими течениями, всегда находясь на стороне победителя. Его прошлое, некогда собачье, теперь казалось лишь далеким, почти забытым эпизодом, который лишь подчеркивал его невероятный взлет.
В тюрьме, среди серых стен и однообразной пищи, профессор Преображенский часто вспоминал свои слова о том, что "разруха не в клозетах, а в головах". Теперь он видел это воочию. Его научные знания, его стремление к познанию и совершенствованию оказались бессильны перед силой популизма и невежества. Доктор Борменталь, сохраняя остатки своего научного скептицизма, пытался найти логику в происходящем, но даже ему было трудно понять, как можно было осудить за "экстремизм" попытку улучшить природу.
Иногда, в редкие моменты просветления, они вспоминали Шарикова. Не того Шарикова, который теперь сидел в роскошном кабинете, а того, кого они создали. Того, кто был лишь сгустком инстинктов и желаний, но в ком, как им казалось, была и искра чего-то большего. Теперь эта искра, раздутая амбициями и властью, превратилась в пожар, который поглотил их самих.
Москва 2026 года, под руководством вице-премьера Шарикова, становилась все более однообразной и предсказуемой. Культура превратилась в набор лозунгов и ярких, но пустых образов. Искусство стало лишь инструментом для поддержания существующего порядка. А где-то в глубине души, возможно, даже у самого Шарикова, оставался едва уловимый, но тревожный отголосок собачьего лая, напоминающий о том, откуда он пришел. И о том, что даже самая блестящая диссертация по экономике не может полностью заглушить инстинкты.
Но это уже совсем другая история, которую, возможно, напишет другой, если такой найдется в этом новом, странном мире. А пока, Москва жила под знаком Шарикова, и его "собачье сердце" билось в ритме новой, стремительной эпохи.