Тьма

Ветер на скалу «Зуб Волка» не просто дул – он обладал волей. Он был не стихией, а мыслью, брошенной с ледяных полей Скандинавии, мыслью древней, тёмной и неумолимой. Скала, на которой упирался в небо маяк, была не просто камнем; она была последним зубом в челюсти мира, который этот ветер пытался вырвать. И в чреве этого камня, в витом железе и камне самой башни, жили двое – хранитель и его тень.


Старый Сайлас, хранитель, не боролся с бурей. Он беседовал с ней. Стоя у огромного, как глаз исполина, стекла лампы, он не смотрел на море, что ревело внизу, превращаясь в хаос пены и мглы. Он смотрел вверх, в черное небо, разрезаемое слепящими зигзагами молний. Каждая вспышка отражалась в его зрачках, и в этом отражении не было страха – было лишь узнавание.


– Вот оно, – возглашал он, и его голос был подобен скрежету камня о камень. – Великое Ничто, которое говорит языком света. Гром – это лишь его кашель, а молния – его указующий перст. Они думают, я здесь, чтобы прогонять тьму. Глупцы. Я здесь, чтобы научить ее светиться.

Его помощник, Илия, молчал. Он был человеком из плоти и крови, а не из камня и одержимости. Он думал о жене в портовом городке, о тепле ее рук, о маленькой дочери, которая, быть может, в эту самую минуту смотрела на море, не зная, что ее отец сражается не с ветром, а с призраком, поселившимся в черепе его начальника. Илия цеплялся за поручни, чувствуя, как вся башня дрожит, как живой гигант, пытаясь его стряхнуть с себя. Он думал о механизмах, о часах,  вращающих линзу, о масле, питающем пламя. Он думал о вещах, которые можно потрогать, о порядке, который можно установить. Сайлас же думал о воле, которая правит вихрем.


Внезапно ударил оглушительный раскат, и мир на мгновение стал белым. Молния ударила не в море, не в скалу, а в сам шпиль маяка. Илия почувствовал, как его ударило током, пронзило до костей. Он упал, а когда поднялся на дрожащих ногах, то увидел нечто, остановившее его сердце.


Огромная линза Френеля, состоявшая из сотен хрустальных призм, не просто отражала свет лампы. Она горела изнутри. Каждый стеклянный сегмент, каждая грань светилась ровным, призрачным, беловатым пламенем. Это были не Огни Святого Эльма, танцующие на мачтах. Это было нечто иное. Три яруса гигантской линзы превратились в три свечи, возженные перед алтарем безымянного бога. Свет был мертвенно-бледным, он не изгонял тьму, а делал ее осязаемой. Тени на стенах ожили, превратившись в дрожащие, нечеловеческие фигуры.


Сайлас же раскинул руки в объятиях этому сиянию.
– Да! – воскликнул он восторженным голосом. – Ты явился! О, Дух Ясного Пламени! Ты думал, я боюсь тебя? Я ждал тебя! Я зажигал свой маленький огонек каждую ночь, лишь бы ты однажды заметил меня и снизошел до ответа! Они видят в тебе проклятие, я же – благословение. Они молятся о тихой погоде, я – о шторме, в котором можно услышать твой голос!

Илия смотрел на него и видел не старого хранителя маяка, а пророка безумия. В этом призрачном свете лицо Сайласа казалось высеченным из мрамора, а глаза – двумя светочами, в которых горел тот же неестественный огонь.


– Ты думаешь, твоя сила в свете? – продолжал Сайлас, обращаясь к горящей линзе. – Ошибка! Твоя истинная мощь – тьма, которую ты порождаешь. Без тьмы твой свет слеп и бессмыслен. Ты говоришь, и мир рождается из твоего слова, но я-то знаю, что до твоего слова была тьма, и после нее – снова будет тьма. Ты лишь вспышка в вечном мраке! Но я… я – воля, смотрящая на тебя. Я – точка, которая отказывается быть поглощенной твоим сиянием. Ты можешь сжечь меня, но пепел мой все равно будет помнить, что он был не просто прахом, а человеком, который посмел бросить вызов молнии!
Он протянул руку и коснулся раскалённого стекла. Лёгкий дымок поднялся от его пальцев, но Сайлас не дрогнул.
– Больно? Боль – это лишь крик материи о своём существовании. Спасибо тебе за урок! Теперь я знаю. Я не просто хранитель света. Я – его отец и мать. Я – тьма, помнящая, что она изначальнее света и потому не являющаяся его рабом.

Буря начала стихать так же внезапно, как и началась. Ветер еще завывал, а потом и вовсе затих. Тучи разошлись, и на востоке показалась бледная полоса зари. Илия поспешил к механизму вращения. Он надеялся, что всё в порядке, что эта дивная машина выстояла. Но его надежды рухнули. Одна из шестерней, сердце всего устройства, треснула. Возможно, от удара, возможно, от разряда молнии. Светильник больше не мог вращаться. Он мог лишь гореть ровным, неподвижным огнём, как обычная лампа. Маяк был сломан.

Он нашёл Сайласа внизу, в его келье. Старик сидел за столом и спокойно чертил какие-то схемы. Он не выглядел разочарованным. Наоборот, в его глазах плясал безумный огонёк.
– Поломка? – спросил он, не поднимая головы. – Нет, мой мальчик. Это не поломка. Это откровение. Зачем нам вращать фальшивый свет, имитируя движение небес, когда мы можем зажечь истинный, неподвижный? Свет, который не указывает путь, а сам является путём. Свет, который не спасает, а судит. Я почти понял его природу. Мне нужно лишь немного больше времени. Ещё одна такая ночь.

Илия отступил. Он вышел из комнаты и прислонился к холодной стене коридора. В его руке был тяжёлый чугунный ключ от масляного резервуара – грубый и холодный. Он думал о законе. О законе Божьем и законе людском. Но где здесь закон? На этой скале, за сотни миль от берега, был только закон Сайласа и закон бури. Илия был связан клятвой, долгом, привычкой. Но разве долг связывает его с безумцем, который ведёт их обоих к гибели во имя своей гордыни? Разве Бог осудит его, если он положит конец этому кощунству? Не будет ли это актом высшей справедливости, а не убийством? Небесная молния поразила бы грешника, не так ли? Разве его рука, держащая этот ключ, не становится в этот момент рукой самой судьбы?

Он медленно повернулся и подошёл к двери комнаты Сайласа. Дверь была приоткрыта. Внутри было тихо. Илия слышал лишь скрип пера и бормотание старика, вычисляющего формулы своего безумия. Он представил себе, как входит. Один быстрый, точный удар. Конец. Буря в душе утихнет. Он сможет снова починить механизм, зажечь спасительный, вращающийся огонь и ждать корабль, который заберёт его домой. К Мэри. К Анне.
Он поднял ключ. Он приложил его к двери, почти касаясь дерева. В его голове был не грохот моря, а тишайший шёпот: «Сделай это. Это не грех. Это исцеление мира от одной его язвы».
В этот момент Сайлас про себя что-то пробормотал: «Так… вот она… пропорция тьмы…».
Рука Илии дрогнула. Ключ с глухим стуком упал на каменный пол. Он не смог. Он не был ни судьёй, ни палачом. Он был лишь Илией, помощником хранителя маяка, человеком, который боится темноты больше, чем безумия другого человека.

Он повернулся и пошёл прочь, не оглядываясь. Он отправился на самый верх, к слепой, неподвижной линзе, и смотрел, как над морем алеет рассвет. Светило дня пришло, но маяк, их маяк, погрузился во тьму, более глубокую и страшную, чем любая ночная буря. И эта тьма была не снаружи, она была внутри.