Боги с красного карлика

Вождь боязливо выглянул из-за массивного валуна. Его лицо было изрезано морщинами, отражавшими годы охоты и испытаний, глаза настороженно блестели, а губы едва сжались в напряжённой гримасе. В руке он сжимал остроточенную палку, на которую приходилось опираться, словно на продолжение собственного тела. Внезапно его рука поднялась и, сделав короткий, едва заметный знак, предупредила стоявших позади охотников с копьями: настало время сосредоточиться.
Носорог спал неподалёку в золотистых зарослях саванны. Огромное, тяжёлое тело покрывала грубая кожа с глубокими складками, словно доспех, а мощный рог сверкал на утреннем солнце, обещая опасность любому, кто осмелится приблизиться. Для охотников это было одновременно и страшное чудовище, и источник бесценного мяса, которое питало их племя.
Первобытные люди, собравшиеся позади вождя, выглядели напряжёнными и решительными. Мускулы их рук и плеч натягивали копья, лица блестели потом, а волосы были спутаны от раннего утреннего ветра и переживаний. Несмотря на скудное оружие, они надеялись на хитрость: заманить носорога в глубокую яму, где его сила могла быть нейтрализована.
Особым знаком удачи для них была красная точка на небе — светящийся глаз Бога Охоты. Иногда он затмевал другие звёзды своей яркостью, и именно к нему вчера они обращали молитвы, прося благополучного исхода предстоящей охоты. Этот свет давал им уверенность, что судьба сегодня будет благосклонна.
Вождь подал сигнал на атаку, и охотники, сжав зубы, приготовились к решающему броску. Но вдруг что-то огромное и круглое появилось в небе над ними. С щелчком яркий свет вырвался из незнакомого объекта, ослепляя людей и настороженно спящего носорога. Зверь испуганно вскочил, заревел низким, гортанным рёвом, который дрожал по земле, демонстрируя всем, кто осмелится приблизиться, что он готов защищать себя до последней капли силы.
Люди окаменели от страха: что это за чудовище из неба? Свет обжигал глаза, а тело носорога и охотников словно невидимая рука поднимала над землёй. Крики и отчаянные попытки удержаться не помогали — их поднимало всё выше, прямо в чрево сверкающего круглого объекта, оставляя лишь страх, гул и ощущение, что сила, с которой они столкнулись, превосходит всё, что они когда-либо знали.
...Главный редактор Виктор Миротин сердито смотрел на меня. Его лицо было строгим, с резкими чертами, густыми бровями и проницательным взглядом, который сразу давал понять: с ним не поспоришь. В его кабинете царила строгость и порядок: на столе стоял старенький компьютер Пентиум, рядом аккуратно сложены кипы бумаг, стопка газет, телефон с проводом, а на плите тихо грелся чайник с горячим ароматным чаем. За спиной Миротина в высоких стеллажах стояли книги, аккуратно расставленные по темам, на стене висел строгий портрет Ислама Каримова, рядом — флаг Узбекистана, напоминавший о государственном контексте и власти, в которой он работал. Все вокруг говорило о дисциплине, аккуратности и внимании к деталям, о серьёзности и строгости самого хозяина кабинета.
Но не на чаепитие меня вызвали. На столе лежал вчерашний выпуск газеты «Бизнес-Вестник Востока», разрешение на печать которого подписал я, будучи дежурным по номеру. Проблема заключалась не в этом: пользуясь положением, я вместил в номер свою статью о коррупции в Генеральной прокуратуре Узбекистана — тщательно собранные факты, документы, фотографии, банковские счета и имена участников теневых сделок.
Уверен, что статья не могла пройти мимо шефа — Рашитжан Кадыров был тем ещё хитрым и подлым типом. Миротина, конечно, вызвали на «ковёр» для разбирательств, но он сам не был в курсе всех деталей. И отказываться от публикации не стал: прекрасно зная, что любой мой материал предварительно читает юрист, он понимал, что если статья прошла проверку, издание защищено с правовой точки зрения. Именно это и бесило генпрокурора, который брызгал слюной и топтал ногами, мол, зачем выносить сор из избы, надо было сообщить ему лично — он сам бы всё разобрал и наказал по всей строгости закона.
«У вас был шанс разобраться до того, как вышла статья, и времени было предостаточно, — сердито произнёс Миротин. — Но поскольку все эти люди до сих пор сидят на своих должностях, значит, разбирательства не было». И он был прав: круговая коррупция опутала этот правоохранительный и надзорный орган страны. Генпрокурору оставалось только пригрозить проблемами нашей газете и отпустить редактора, а Миротин продолжал смотреть на меня глазами, полными холодной строгости и тихого одобрения за то, что всё было сделано по закону.
А теперь он пыхтел, как разъярённый бык, и ждал от меня объяснений. Я же молчал, невинно закатывая глаза, будто ни при чём: описал факты, ничего не придумал, пусть теперь разбираются без меня с недовольными чиновниками. Моё лицо оставалось спокойным, взгляд — слегка игривым, а тело — расслабленным, словно я просто наблюдал за бурей, которая разразилась в кабинете.
Миротин, увидев моё равнодушие, постепенно сдался, осознав бесполезность наезда на меня. Он сел на кресло, протер устало виски и произнёс:
— Темирходжаев, тебе больше всего надо? Ну, страна такая, власть такая, народ такой — чего ты дергаешься? Да, все знают, что и судьи, и менты, и прокуроры — все коррупционеры, но система же функционирует: безопасность нам обеспечивает, работа есть, автобусы ходят, фабрики работают. Тьфу-тьфу, войны нет…
Он махнул рукой в окно. Там стояла тёплая, солнечная погода, кроны чинары шелестели на лёгком ветру, по двору прыгали воробьи, по улице тянул повозку арбакеш, а из клаксонивших новых «Нексия» и «Тико» раздавался привычный городской гул. Из чайханы и ресторанов тянулись ароматы свежезаваренного чая, жареного мяса и специй, смешиваясь с запахом пыли и асфальта. За углом стояли валютчики, меняющие узбекские сумы на доллары по курсу чёрного рынка, под надзором, разумеется, местных прокуроров и ментов — именно о таких злоупотреблениях я писал в статье.
Я не мог согласиться с редактором.
— Ерунда, — ответил я. — Коррупция угрожает нашей безопасности — это аксиома! Мне ли вас учить, какую опасность представляют злоупотребления властью, подкупы и теневая экономика? Всё написанное мною — правда, это общественный резонанс, наша активная гражданская позиция. Иначе зачем нужна «четвёртая власть»? Весь номер раскуплен, даже вы допечатали ещё двадцать тысяч экземпляров дополнительно, разве не так?..
— Так оно-то так, — вздохнул Миротин, соглашаясь с моими выводами. — Но… газету могут прикрыть, и лишатся работы тридцать человек, плюс нештатные корреспонденты и авторы, сотрудничающие с «БВВ». Ты об этом хоть подумал? Почему ты пишешь о политике, не можешь о чём-нибудь другом? Ты же такой многосторонний, три высших образования…
Президент Ислам Каримов, изображённый на портрете за спиной редактора, как бы кивал в знак согласия, строгий, с холодным, но внушающим уважение взглядом. Портрет словно напоминал, что не стоит журналюге лезть не в свои дела, портить жизнь кому-то во власти. Честно говоря, я всегда недолюбливал этот портрет, но шеф благоволил перед ним, считая Каримова великим человеком. К счастью, спор заходит редко.
— Так я же обозреватель политической сферы, вы забыли что ли? — удивился я. — Сами меня назначали.
— Теперь нет… Э-э-э, я назначаю тебя временно обозревателем по научным направлениям, будешь освещать проблемы науки и образования, — вдруг просиял редактор и, от удовольствия, протер ладошки. — Вот так… Безболезненная тема, хе-хе…
Это решение было как ушат ледяной воды на раскалённые камни: сердце замерло, разум растерялся, а тело словно обдало током. Я сидел, не веря своим ушам, пытаясь осознать, что это на самом деле «безболезненный» выход из политической зоны минного поля, в которую я едва не угодил.
— Что? Вы серьёзно? — вскочил я, как ужаленный.
— Ещё как! — ответил Миротин. — У нас слабо освещены научные достижения, так что ты теперь этим займёшься — и не спорь, или пиши заявление об увольнении! Я огораживаю тебе и газету от проблем, хотя признаюсь, лишаться тебя как журналиста не хочу. Так что свою энергию направь на раскрытие таинств природы, достижения национальной и мировой науки! Вот где нужен твой талант журналиста-исследователя!
И снова Ислам Каримов закивал с портрета, словно одобрял решение редактора. Мне же отчаянно хотелось снять туфлю и запустить её в портрет, в сердцах протестуя против того, что от меня требовали «нейтрального подхода». Силой воли заставил себя отвести взгляд в сторону, фокусируясь на стопке газет и кипе бумаг на столе.
— Так о чём мне писать? — расстроился я. Такого исхода никак не ожидал.
— Ну… вот, в газете «Народное слово» опубликовали об археологической находке в Ташкентской области — нашли останки древнего человека, названного «Оби-рахматовским». Напиши статью об эволюции человека…
«Оби-рахматовский» — это останки древнего человека, найденные археологами, возраст которых оценивается в десятки тысяч лет. Ученые используют их для изучения эволюции «хомо сапиенс», чтобы понять, когда и как появился современный человек, как менялась его анатомия, образ жизни и поведение на фоне окружающей среды.
— Так об этом много раз писали другие, — отмахнулся я. — Начиная с Дарвина…
— Нет, — перебил Миротин, — ты напиши новые предположения антропологов, историков, генетиков о том, когда и как появился «хомо сапиенс». И приложи, как альтернативу, мнение религиозных деятелей из Русской православной церкви и Духовного управления мусульман. Я тебе дам целых две полосы газеты! — пообещал он. — И гонорар увеличу!
Я вздохнул. Спорить не хотелось: понимал, что вышел сухим из воды, а могло закончиться всё гораздо плачевнее. Миротин — человек твёрдый, справедливый, всегда заступается за сотрудников, в обиду не даёт, сам получает «шишки» от властных структур; в редакции его уважительно называли «батя-комбат».
И всё же… он тоже человек, долго терпеть давление не может. Его задача — удержать газету на плаву, лишние проблемы ни к чему, особенно от Генпрокуратуры, где зубы точат на любые политические материалы, ищут повод возбудить уголовное дело по статьям «оскорбление», «раскрытие гостайны» или «клевета». Поэтому я согласился взять тайм-аут, отвлечься на нейтральную тематику, хотя сердце и бурлило.
— Вот и хорошо! — обрадовался Миротин, отпуская меня на свободу. — Иди и твори! Жду статью к следующей неделе!
Я вышел из кабинета, ощущая, как Ислам Каримов с высоты стены недовольно смотрел мне вслед, строгий взгляд портрета словно осуждал мою бунтарскую натуру и одновременно контролировал ситуацию, как некий молчаливый страж порядка, а редактор рядом лишь слегка улыбался, зная, что мне придётся вложить свой талант и энергию в новый, «безопасный» проект.
Легко это сказать — творить материал на такую тему. Общие сведения мне предоставили бывшие участники экспедиции из Академии наук Узбекистана. Они сообщили, по сути, уже известное: в 2003 году в окрестностях посёлка Оби-Рахмат Бостанлыкского района в гроте были найдены останки мальчика 9—12 лет, напоминающего одновременно и неандертальца, и кроманьонца. По данным радиоуглеродной датировки, останки могут быть древнее 40 тысяч лет, а по урановому ряду — старше 80 тысяч.
— Человек из Оби-Рахмат демонстрирует смешанные характеристики неандертальцев и людей современного физического типа, а многие морфологические особенности уникальны и не имеют палеоантропологических аналогов, — заявил археолог Аббос Аюбджанов.
Аббос Аюбджанов был высоким, сухощавым мужчиной с заострёнными чертами лица, густыми бровями и глазами, которые постоянно искали детали, нюансы, смыслы. Его голос был тихим, но твёрдым, и когда он начинал говорить о морфологии и генетике, казалось, что даже воздух в комнате наполняется сложными терминами. Он пустился в подробные объяснения антропологического и генетического характера, большая часть которых была для меня непостижима, и я просто тупо записывал, стараясь уловить хоть что-то. В любом случае, эту часть работы я выполнил.
Теперь следовало собрать различные версии происхождения человека — от приматов до иных мифологических или культурных версий. Первым таким экспертом оказался профессор Ахметов, друг моего уже покойного отца. Он был невысокого роста, с круглым лицом и серебристыми волосами, аккуратно зачёсанными назад, всегда с лёгкой улыбкой и проницательным взглядом. Специалист по древнему Шумеру и Восточной Африке, Ахметов обладал необычайной эрудицией и умением связать древние мифы с современными исследованиями.
На мой вопрос о шумерской версии происхождения человека он ответил:
— Бог Мардук задумал создать человека, но сначала обсудил это с другим богом по имени Эа. Решили принести в жертву коварного бога Кингу, и Совет богов согласился. Кингу убили, выпустили из него кровь, из которой Эа создал людей и возложил на них бремя служения богам.
Затем он поведал мне африканскую легенду:
— Однажды на пустынный берег моря выползла жаба — первое существо на твёрди земной. На небе тогда не было ничего кроме Луны. У Луны родилась идея сотворить человека, и она поведала о ней Жабе. Но жаба опередила Луну и, невообразимо раздувшись, породила двоих близнецов — мужчину и женщину. Это были первые люди на Земле. Разгневалась Луна на Жабу и испепелила её. Взяв на попечение детей Жабы, Луна помогла им довести тело до совершенства, наделила разумом и даром речи, придав сходство с современными людей. Мужчину назвали Батета, женщину — Ханна.
— Весьма привлекательная легенда, не правда ли? — закончил Ахметов с лёгкой улыбкой.
— Ага, — коротко ответил я, записывая историю и одновременно размышляя, чего поручить художнику для подготовки графического изображения… или просто скачать похожую фотографию из Интернета, что значительно проще и быстрее.
Что касается мнения теологов, то они оказались скучны и кратки.
Священник из Ташкентской православной епархии, отец Сергий, встретил меня в холодной, пахнущей воском и ладаном церкви. Это был человек крепкого сложения, с густой русой бородой, немного обветренным лицом и усталым, но добрым взглядом. Его длинная ряса слегка шуршала при каждом шаге, а на груди поблёскивал серебряный крест. Говорил он медленно, размеренно, словно каждое слово проходило сквозь века.
— В Книге Бытия, — сказал он, открыв старую, потрёпанную Библию с закладками из цветных лент, — Адам и Ева были первыми людьми, созданными Богом из земли и помещёнными в Рай на шестой день творения: «И Господь Бог создал человека из праха земного, и вдунул в его ноздри дыхание жизни, и стал человек живой душой».
Он помолчал, перекрестился и добавил, что существует и древнеславянское «Сказание сотворения Богом Адама», где процесс появления человека описан гораздо подробнее:
«Бог создал Адама, взяв горсть от восьми частей: от земли — тело, от камня — кости, от моря — кровь, от солнца — глаза, от облака — мысли, от света — свет, от ветра — дыхание, от огня — теплоту. Когда Бог оставил тело Адама, чтобы взять ему глаза от солнца, дьявол вымазал его калом, тиной и соплями. Бог отёр это и, смешав с его слезами, создал собаку. А когда вновь оставил тело, чтобы принести дыхание из Иерусалима, дьявол истыкал его палкой и впустил в него семьдесят недугов…»
Отец Сергий говорил с удивительным спокойствием, будто пересказывал не миф, а медицинский трактат.
— После сотворения Адама, — завершил он, — Господь из его ребра создал Еву и одновременно предсказал ему свою смерть, распятие и воскресение.
Я всё это записал на диктофон и поблагодарил батюшку, чувствуя лёгкое недоумение от количества деталей и от того, насколько уверенно он их произносил. Затем направился к другому центру религиозной практики.
Имам Жавлон Иссамухамедов из ближайшей мечети оказался совсем иного склада. Это был худощавый мужчина средних лет, с аккуратной бородой, в белом тюбетейке и лёгком сером халате. Лицо его излучало мягкость и внутреннюю собранность. Он встретил меня с вежливой улыбкой и жестом пригласил присесть на ковёр, где перед ним лежал Коран.
Имам достал книгу, обтянутую зелёным бархатом, и, слегка покачиваясь в ритме чтения, вычитал мне две суры:
«Он — Тот, кто знает сокровенное и явное, великий, милосердный, который сделал прекрасным всё сущее, что сотворил, и сотворил в первый раз человека из глины… И сказал твой Господь ангелам: “Я поставлю на земле наместника.” Они спросили: “Поставишь ли Ты того, кто будет грешить и проливать кровь, тогда как мы прославляем Тебя?” Аллах ответил: “Воистину, Я ведаю о том, что вам неведомо.”»
Я включил диктофон, слушая звуки его спокойного, размеренного голоса, и отметил для себя: полдела сделано.
Оставалось найти того, кто даст научную точку зрения. Для этого я позвонил на биологический факультет Национального университета Узбекистана, но там царила тишина и осторожность. Секретарь, услышав мою фамилию, нервно кашлянула и сказала, что «все заняты». По-моему, их просто испугала моя репутация — когда-то я разоблачил во взятках бывшего проректора, и с тех пор в университетских коридорах могли помнить обо мне как о человеке, с которым лучше не связываться.
В Ташкентском медицинском институте ситуация была не лучше. Профессора говорили вежливо, но холодно, ссылаясь на «большую загруженность» и «отсутствие времени». В трубке звучали усталые голоса, а между строк сквозило одно: «Мы не хотим проблем».
Я сидел в растерянности, когда вдруг вспомнил об однокласснике — Андрее Волкове, который писал докторскую по антропологии. На моё счастье, он оказался дома и сразу согласился на встречу, едва услышав, о чём пойдёт речь.
— Фарход, без проблем! — сказал он бодрым голосом. — Приходи ко мне в субботу, обсудим всё, что тебя интересует.
И в этот момент я почувствовал облегчение — будто в затянувшейся игре с молчаливыми телефонами наконец-то раздался живой, человеческий отклик.
И вот, в двенадцать часов дня я пришёл к нему в квартиру на Ц-2, где не бывал лет двадцать пять. Дверь открыл Андрей Волков — и я чуть не узнал его сразу. Седина выбелила его виски, делая похожим на усталого профессора из старых советских фильмов, но глаза остались теми же — живыми, цепкими, искрящимися умом. Он чуть прибавил в весе, носил домашнюю вельветовую жилетку поверх джемпера и мягкие тапки, а в руке держал неизменную трубку, хотя, кажется, и не курил её уже давно — просто привык к ней, как к символу своей научной сосредоточенности.
— Стареем, друг мой, стареем, — рассмеялся он, заметив мой удивлённый взгляд. — Зато живём и всё ещё спорим о вещах, от которых мир не становится проще.
Квартира его представляла собой смесь библиотеки, архива и археологического музея. Стеллажи с книгами — на русском, английском, французском, арабском и даже шумерской клинописью — тянулись от пола до потолка. Между ними — груды рукописей, старые карты, пожелтевшие фотографии раскопок, обломки керамики, фигурки богов с птичьими головами, медные маски, куски пористого камня. В углу стоял телескоп на треноге, а рядом — два огромных атласа звёздного неба, раскрытых на страницах с созвездием Ориона. На стенах висели плакаты с петроглифами, а на подоконнике — кактусы и стопка научных журналов Nature и Science.
Мелькнула мысль: это не квартира, это филиал музея антропологической безуминки имени самого Волкова.
— Ты пришёл вовремя, — сказал он, приглашая к столу. — Кофе только что сварил.
Аромат напитка наполнил комнату — густой, тягучий, с лёгкой горечью и сладковатым привкусом восточных зёрен. Чашки стояли на старом дубовом столе, отполированном временем до матового блеска. На блюдце лежала пара кусочков халвы — явно из ташкентского базара.
— То есть? — спросил я, усаживаясь и доставая блокнот.
— Я во вторник вернулся из США, — сказал он, наливая кофе. — Два года участвовал в проекте “Оазис разума” — совместная программа Министерства здравоохранения и НАСА по вопросам эволюции человека и... палеоконтактов.
Я нахмурился.
— То есть — религиозный проект? На этот план у меня уже есть интервью соответствующих теологов.
Волков усмехнулся, помешивая кофе серебряной ложечкой.
— Не совсем. — Он сделал медленный глоток, вдохнул аромат и жестом пригласил меня последовать примеру. Напиток оказался крепким, обжигающим, но приятным; горечь кофе почему-то идеально сочеталась с пылом разговора, который только начинался.
За окном грело солнце. Воздух дрожал в жаркой дымке, занавески медленно колыхались от лёгкого ветра, принося в комнату аромат пыли, листвы и прелых акаций с улицы. Где-то внизу на детской площадке кто-то играл на гармошке — ноты лились неуверенно, но живо. Всё казалось странно мирным, как перед тем, как кто-то скажет нечто способное перевернуть представление о мире.
— Не говори загадками, — раздражённо сказал я и выключил диктофон.
— Религиозный — только в том смысле, что человек разумный действительно был создан, — спокойно произнёс Волков, — но не тем, о ком говорится в священных писаниях, а... развитой цивилизацией, что посещала Землю много тысячелетий назад. Это почти что боги — в нашем понимании.
Он говорил с такой серьёзностью, что мне стало неловко — будто я пришёл не к старому другу, а к пророку, читающему лекцию перед отпавшими учениками. Лицо его было сосредоточенным, взгляд — прямым, без тени иронии.
— Э-э, это что же, УФОлогическая теория? — спросил я, вспоминая нечто смутное. — Палеоконтакты, кажется? Мол, в древности на Землю прилетали пришельцы, которые дали людям знания, научили строить, сеять, лечить...
В голове всплыли фамилии. Захария Ситчин — американский публицист, автор скандальной серии «Хроники Земли», утверждавший, что человечество создано анунаками — инопланетными шахтёрами с Нибиру, выведшими нас для добычи золота. А ещё — Джене Филлипс из Чикаго, основательница «Общества по изучению астронавтики древности», где археологию скрещивали с мистикой, физикой и конспирологией. Их лекции на YouTube когда-то собирали миллионы просмотров, и всякий раз, глядя на них, я не знал, смеяться или аплодировать.
— А у тебя есть сомнения? — удивился Волков, приподняв брови. Похоже, он не ожидал увидеть во мне Фому неверующего.
Я усмехнулся, чуть скривив губы:
— Ну... нет тому реальных фактов! Только лишь голословные мнения, — сказал я, постукивая ручкой по блокноту. Скепсис во мне был не просто профессиональной привычкой — он стал частью характера. Иначе какой из меня журналист, если всё принимать на веру, не проверяя?
Волков покачал головой, откинулся на спинку кресла и заговорил с тем особым тоном, каким объясняют детям очевидное:
— Э-э, напрасно ты так. Проблема в том, что учёные до сих пор не могут объяснить, как из дикого, агрессивного существа вдруг получился человек — разумный, мыслящий, способный создавать сложные орудия, писать симфонии, строить космические корабли. Где и когда произошёл этот скачок? Почему только мы — а не, скажем, дельфины или шимпанзе — обрели способность к рефлексии, искусству, науке?
Он говорил всё более вдохновенно, глядя куда-то поверх моей головы, будто видел перед собой аудиторию в тысячу человек.
— Ответы стали появляться только недавно, когда учёные наконец сложили все пазлы — данные из палеонтологии, антропологии, генетики, астрофизики, медицины. И все мы пришли к выводу: около ста тысяч лет назад в геном человека вмешались... другие. Более разумные существа. Они что-то изменили, и этот эксперимент породил нас — существ, способных мыслить и созидать. Эти генные модификации фактически превратили дикое существо в Homo sapiens.
Я фыркнул, но не зло, а устало — как человек, которого пытаются убедить в чуде, когда он просто хочет остаться реалистом.
— Хм... — протянул я, глядя в сторону. Если честно, мне показалось, что Волков собирается пересказать мне одну из тех фантастических теорий, которыми я когда-то увлекался в студенческие годы — с анунаками, звёздными богами и генетическими экспериментами. Но сейчас мне совсем не хотелось с этим связываться. Статья ведь должна быть серьёзной, научно-популярной, а не поводом для насмешек коллег. Те и без того ждали, когда я оступлюсь после истории с Генпрокуратурой — мол, Темирходжаев, лишённый любимой темы, ударился в мистику и пишет чушь. Нет, только не это.
Волков будто почувствовал мой внутренний протест. Он прищурился, наклонился ко мне и сказал:
— Ты упоминал в разговоре Обирахматовского человека... но что ты знаешь о неандертальском ребёнке из Тешик-Таш?
— Из Тешик-Таш? — переспросил я. — Что-то помню из школьного учебника, но... напомни.
— Ах, вот! — оживился Волков. — В горах Байсунтау, Сурхандарьинская область, стоянка мустьерской культуры. Там нашли захоронение мальчика лет восьми-девяти. Радиоуглеродная датировка показала — возраст останков около семидесяти тысяч лет. Но когда в пятидесятых годах наши и западные антропологи пересмотрели материалы, выяснилось, что это не классический неандерталец, как считали раньше. А — прогрессивный тип, способный к дальнейшей эволюции. И вот вопрос — почему?
Он наклонился ещё ближе, почти шепча:
— Потому что кто-то вмешался. Кто-то закладывал программу в их гены, чтобы ускорить эволюцию. Чтобы получить результат.
Я уже собирался возразить, но Волков заговорил быстрее, увлечённо, как лектор, увлёкшийся собственной темой:
— Есть такое понятие — геном человека. Это весь наследственный материал, закодированный в каждой клетке. 23 пары хромосом, включая митохондриальную ДНК, и около трёх с лишним миллиардов пар оснований. Учёные выявили примерно 25 тысяч активных генов — представляешь? Это всего полтора процента от всего объёма! Остальное... — он сделал паузу, поднимая палец, — мусорная ДНК. Код, который не используется.
Он порылся в папке и вытащил несколько листков, испещрённых схемами, стрелками и разноцветными спиралями.
— А теперь смотри. Вот ДНК современного человека, вот — неандертальца, вот — денисовца, вот — кроманьонца, и даже вот — реконструкция цепочек у шимпанзе и горилл. Видишь?
На бумаге змеились яркие линии, петли, столбцы и непонятные аббревиатуры — ATCG, mtDNA, haplogroup. Всё это выглядело как магические формулы, написанные учёным-каббалистом. Для меня, далёкого от генетики, эти схемы были чем-то вроде арабской вязи, где каждая буква — завиток, каждый завиток — тайна. Или, может, китайскими иероглифами: красиво, таинственно, но совершенно непонятно.
— Видишь, здесь разрыв, — Волков ткнул карандашом в одну из цепочек. — Здесь вмешательство. Этого не должно быть у естественно развивающегося вида. Это... искусственная вставка. Или программа...
Я только покачал головой, чувствуя, как в висках нарастает лёгкое головокружение от перегрузки.
— Андрей, ты хоть сам веришь в это? — спросил я, и он, к моему удивлению, тихо ответил:
— Верю. Потому что видел документы, которые не должны были попасть в научные архивы.
Я сделал глоток кофе — крепкий, чуть горьковатый, с густым ароматом свежесмолотых зёрен, — и надкусил овсяное печенье, рассыпчатое, будто только что вынутое из духовки.
— Какая программа? — спросил я, пытаясь скрыть лёгкую иронию в голосе, хотя внутри уже шевелилось любопытство.
Андрей медленно отпил из своей чашки, взглянул на меня поверх очков и произнёс, словно читал лекцию, но с оттенком личного откровения:
— Человеческий мозг — это, своего рода, компьютерный процессор, и для его работы необходима своеобразная программа, совокупность команд для запуска всех физиологических, морфологических, генетических процессов в определённом направлении. Только память у homo sapiens не цифровая, а аналоговая. В этом наше отличие от компьютеров, созданных нами самими: мы не храним информацию в одном месте, она просто возникает, генерируется в нужный момент, как вспышка. А техника, — он сделал жест рукой, будто отмахиваясь от воображаемого компьютера, — способна оперировать лишь тем, что в неё заранее заложено. Машина не может породить новое знание.
Я слушал, нахмурившись, но не перебивал. Его голос был тих, уверенный, с тем самым академическим тембром, каким говорят люди, знающие больше, чем готовы сказать.
— Способность к самоэволюции, — продолжал он, — зависит от структуры мозга, от числа и плотности нейронных связей. Поэтому мы — существа творческие, созидательные, постоянно в поиске. Машины же не способны на это, хотя и сохраняют информационную энтропию. Между тем, — он чуть подался вперёд, глаза его заблестели, — некоторые эксперты вычислили объём памяти человека: свыше десяти триллионов мегабайт. Другие утверждают, что она вообще не имеет границ — просто смерть форматирует носитель. Но чтобы достичь подобной ёмкости и гибкости у древнего человека, требовалось вмешательство — изменение мозга и поведения на генетическом уровне.
Он говорил вдохновлённо, почти шёпотом, словно боялся, что стены подслушают.
— Эксперты предполагают, что была введена программа — некая инструкция, запускавшая перестройку организма. Чтобы человек научился осознавать мир, менять его, делать безопаснее, удобнее. Иначе говоря, чтобы стал тем, кто способен не просто жить, а понимать, что живёт.
Он сделал паузу, вновь поднял чашку и добавил уже спокойнее:
— Так вот, ещё в 2006 году выяснилось, что в геноме человека присутствует двести двенадцать копий гена MGC8902. У шимпанзе — тридцать семь. У мышей и крыс — по одной. Этот ген кодирует белок DUF1220, функция которого до конца не ясна, но он обнаружен в нейронах головного мозга и, по мнению исследователей, напрямую влияет на когнитивные способности. Многократное дублирование именно этого гена, — он выделил слова, — и стало основой эволюции человеческого интеллекта.
Я откинулся на спинку стула. Голова гудела, как после бессонной ночи. Слова Волкова звучали убедительно, но слишком фантастично, будто он читал фрагмент из старого научно-философского романа, который когда-то мы бы обсуждали в студенческом общежитии под шепот радиоприёмника.
Кофе казался уже не ароматным, а обжигающе крепким.
— Гм… — пробормотал я, с трудом находя слова. — Я даже не знаю, понравится ли подобная версия моему редактору. — Я представил лицо Миротина — его вечное выражение скуки и презрительного недоумения. — «Что это за абракадабра, Темирходжаев? Ты в «Науку и жизнь» подался или в кружок любителей инопланетян?» — кажется, именно так бы он сказал.
Я невольно пожал плечами и усмехнулся, но где-то в глубине души уже чувствовал, что история Волкова слишком необычна, чтобы просто отмахнуться.
Андрей сделал вид, что не замечает моего лёгкого скепсиса — я, признаться, уже собирался пошутить про “анунаков и шапочки из фольги”, — и продолжил, чуть приглушив голос, будто боялся, что его слова подслушают стены:
— Известный специалист в области палеоконтактов, Захария Ситчин, считал, что Землю в древности посещали пришельцы из космоса, создавшие человеческую расу по образу и подобию своему — путём генной инженерии. — Он говорил спокойно, без надрыва, словно читал лекцию. — И, между прочим, многие древние источники указывают именно на это. Просто мы их неправильно понимаем. Неопровержимые свидетельства, как ты их любишь называть, — есть. Они спрятаны в текстах, мифах, символах, которые учёные-традиционалисты либо игнорируют, либо переводят слишком буквально. Косвенным подтверждением теории Ситчина служит и то, что геном человека содержит 223 гена, которые не имеют предшественников на нижних ступенях эволюции. Этот факт подтверждён научно, но до сих пор не укладывается ни в одну известную теорию происхождения человека.
— Что-то сложно для понимания, — признался я, отставив чашку. — Можно попроще, для политолога и экономиста, кем я, собственно, являюсь по диплому.
Андрей усмехнулся, по-стариковски морщась у глаз:
— Ладно, упрощу. Слушай дальше. Примерно семьдесят тысяч лет назад небольшая популяция — ну, порядка двух тысяч человек, — пережившая катастрофу после извержения вулкана Тоба в Индонезии, стала предком всех современных людей. Это было узкое горлышко бутылки — чуть-чуть не вымерли. А потом, где-то шестьдесят-сорок тысяч лет назад, эти люди мигрировали в Азию, затем в Европу, Австралию, Америку. Человек расселился по всему миру, и вскоре начали появляться мегалитические сооружения — храмы, стоунхенджи, пирамиды. — Он поднял бровь. — И вот вопрос: зачем? Какую цель они преследовали, возводя подобные объекты?
— Он не мог такое строить, — возразил я. — Мы же тогда были не умнее орангутанга!
Лицо Волкова сделалось кислым, будто он только что откусил лимон. Он прищурился, откинулся на спинку кресла и слегка покачал головой — в точности как мой шеф Миротин, когда я приношу черновик статьи, в которой больше страсти, чем фактов. Та же смесь усталости и скрытого раздражения. Я понял этот взгляд: «опять ты всё свёл к банальности».
— Ты знаешь, — сказал он уже сдержаннее, — что генетическая разница между человеком и шимпанзе составляет всего 1,6%? А между современным человеком и неандертальцем — лишь 0,4%? Это означает, что миллионы лет назад у нас был один общий предок. Потом пути разошлись, ветви развивались каждая по-своему. Тридцать тысяч лет назад современные люди сосуществовали с неандертальцами и кроманьонцами, но на финишную прямую вышли только мы. Почему? Конкуренция. Тот, у кого мозг оказался чуть эффективнее, быстрее адаптировался к среде — и выжил. Остальные исчезли.
Он поднялся, прошёлся по комнате, задел локтем стопку книг, та слегка качнулась. Его голос стал живее, словно он говорил не со мной, а со студентами в аудитории:
— Основные антропологические особенности, отличающие Homo sapiens от палеоантропов и архантропов, — объёмный мозговой череп с высоким сводом, вертикальный лоб, отсутствие надбровного валика, развитый подбородочный выступ. Понимаешь? Эти особенности — не просто косметические, а функциональные. Они позволили мозгу расти, усложняться.
Он взял со стола карандаш и на листе быстро набросал схему черепа.
— По мнению экспертов, границей между человеком и предчеловеком можно считать существо с мозгом около шестисот кубических сантиметров. Наши предки с мозгом в шестьсот пятьдесят — шестьсот восемьдесят уже относились к Homo habilis, человеку умелому. У современного человека — более тысячи трёхсот кубиков, масса мозга — до двух килограммов, от восьмидесяти шести до ста миллиардов нейронов. И, — он улыбнулся, — мы используем всего три процента его потенциала.
Волков развёл руками, словно актёр, завершивший монолог, и с усмешкой добавил:
— И всё же этого хватило, чтобы построить вот это: — он обвёл взглядом свою квартиру, где соседствовали древние маски и новейший ноутбук, — и то, что там, — он показал на окно, где пролетел серебристый самолёт. — А теперь представь, что будет, если мы научимся использовать хотя бы десять... или двадцать пять процентов возможностей мозга.
Он помолчал, глядя куда-то вдаль, и тихо закончил:
— Наш мозг весит два процента от тела. У кашалота — ноль целых ноль две, у слона — ноль целых одна. Вот и подумай, кто на Земле действительно разумен.
Огромные настенные часы в углу комнаты вдруг ожили, громко и властно отбивая полдень. Их бой раскатывался по комнате, будто вторил словам хозяина: Бом! Бом! Бом! — Волков прав, бом! Не сомневайся, бом! — казалось, насмехался надо мной сам ход времени, ставший соучастником этого ученого безумия.
И всё же черт дёрнул меня за язык.
— Но я читал, — протянул я с усмешкой, — что у дебилов мозг весит больше двух килограммов. А у кашалота — девять. Но кашалот, насколько мне известно, не умеет фотографировать или конструировать радиолокаторы.
Волков глянул на меня с лукавством и усталостью человека, который привык спорить с людьми, не понимающими, насколько глубока бездна их невежества.
— А ты не дурак, Фарход, — сказал он медленно, — хоть и биологию в школе не любил. — Он откинулся на спинку кресла, закинув ногу на ногу. — Конечно, вес мозга — ещё не всё. Важна не масса, а сложность его строения: количество извилин, качество нейронных связей, способ, каким передаётся импульс. Нас, если так можно выразиться, заставили быть умными. Из всей биосферы выбрали именно нас. Почему не крысы, не медведи, не дельфины? Возможно, у тех, кто проводил эксперимент, были свои предпочтения. Может, гоминиды показались им более подходящими — восприимчивыми, мягкими, податливыми для загрузки чужой информации. Нужно было только чуть-чуть подкорректировать под нужные параметры. Понимаешь?
Он встал, прошёлся по комнате. Пол под его ногами тихо поскрипывал, и вся эта сцена напоминала мне не разговор в квартире, а лекцию в старом университете, где студентам читают истину, за которую их потом могут высмеять. Волков остановился у полки с книгами, задумчиво провёл рукой по корешкам, потом вернулся к креслу и продолжил уже тише, почти доверительно:
— Я думаю, что опыты проводились и с другими существами — например, с дельфинами. Разум у них высокий, но... не тот, что требовался. Не тот вектор мышления. Возможно, не поддавались управлению.
Он сделал паузу, налил себе ещё кофе, глотнул и снова заговорил — теперь увлечённо, с жаром исследователя, которому наконец-то позволили говорить без оглядки:
— Так вот, мои коллеги-палеоконтактники считают, что около семидесяти тысяч лет назад в мозг человека, неандертальца и кроманьонца пришельцы внедрили генетическую программу. Она должна была довести интеллект до уровня, который они считали нужным. Программа перестраивала не только мозг, но и физиологию, обмен веществ. Что-то в нас появлялось, что-то, наоборот, исчезало. Не все изменения были положительными: вместе с новыми способностями пришли и болезни — наследственные, психические. Например, аутизм, шизофрения — всё это побочные эффекты, которых у неандертальцев, между прочим, не было. А ведь их мозг имел объём около тысячи четырёхсот кубических сантиметров — и в некоторых аспектах они были даже более интеллектуальны, чем наши прямые предки.
Я слушал, покачивая головой. Спорить не решался — в голосе Волкова было что-то от пророка, от человека, для которого знание давно стало верой.
— У всех тогда развивалась речь, — продолжал он, — как способ передачи информации, накопленного опыта, умений. Расширялся объём абстрактных понятий: появились религия, музыка, танец, рисунок. Слова начали описывать мир, чувства, действия. Люди научились обрабатывать камень и кость, выделывать шкуры, охотиться, строить жилища, использовать огонь. Возникла социальная организация, зачатки общества. И всё же, — Волков поднял палец, — между ними изначально была заложена конкуренция. Борьба за ресурсы, за выживание. Победил человек — вид, у которого программа сработала лучше всего.
Он наклонился ко мне и сказал с нажимом:
— И последние находки в Южной Африке подтверждают это. Зарождение подлинно человеческой культуры началось именно тогда, около семидесяти тысяч лет назад. Это совпадает с временным параметром, который мы вычислили. Средний палеолит. Время, когда обезьяна впервые взглянула на небо и задумалась, кто она такая.
Он умолк, а в тишине снова тикнули часы — тихо, размеренно, будто отмеряя не минуты, а тысячелетия человеческой эволюции.
На экране телевизора, стоявшего в углу комнаты, беззвучно шёл мультфильм — «Симпсоны». Я невольно уставился на желтолицего Гомера, который, по-своему, решал житейские задачи, а на деле оставался вечным ребёнком с банкой пива в руке и безграничной глупостью в голове. Забавно, подумал я, как далёк этот герой от понятия «разумного человека». Но, если быть честным, Гомер — это зеркало общества, пародия на нас самих, с нашими слабостями, ленью, цинизмом и вечной тягой к простым удовольствиям. Впрочем, я отвёл взгляд от экрана и снова посмотрел на собеседника.
— Так, так… — протянул я, с оттенком иронии, и вдруг в памяти всплыли строки Высоцкого — те самые, что словно просились в разговор:
«И не важно, что пришельцы
Не ели чёрный хлеб, —
Но в их тщедушном тельце —
Огромный интеллект.
И мозгу у пришельцев —
Килограмм примерно шесть, —
Ну, а у наших предков —
Только челюсти и шерсть».
Эта цитата заставила Волкова улыбнуться. Он даже слегка прищурился, будто наслаждался моментом, когда оппонент признаёт: шутка шуткой, но в ней ведь доля правды. Однако, не желая терять нить, он тут же продолжил, уже с серьёзностью преподавателя, объясняющего упрямому студенту основы антропологии:
— Не ехидничай. Всех людей современного вида — и живых, и ископаемых — называют неоантропами. Древнейшие из их костных останков, найденных на Земле, датируются примерно тридцатью девятью тысячами лет, но всё указывает, что появились они гораздо раньше — шестьдесят–семьдесят тысяч лет назад. И вот что поразительно — человек вдруг начал стремительно умнеть. Это видно по тому, что он стал строить.
Он сделал паузу, медленно поднял чашку, сделал глоток, поставил её обратно — и уже вдохновенно заговорил:
— Наши предки создали цивилизации, которые позже исчезли. Но от них остались следы — гигантские сооружения, архитектурные аномалии. Посмотри на пирамиды Египта, на города Центральной и Южной Америки, на развалины в Юго-Восточной Азии, на мегалиты Ближнего Востока. Все они — немые свидетели того, что человечество уже тогда владело знаниями, которые мы сегодня не в силах объяснить.
— Атлантида, — хмыкнул я.
— Возможно, — спокойно ответил Волков. — Впрочем, ты ведь слышал и о другом. О статуях моаи на острове Пасхи?
— Конечно, — оживился я. — Эти каменные головы, весом в десятки тонн. Про них рассказывал Сенкевич — я помню ту передачу, ещё в детстве смотрел.
Волков кивнул и чуть оживился:
— Вот-вот! Массивные головы из вулканического туфа, некоторые высотой под десять метров. Стоят они на каменных платформах — аху, — и повернуты спинами к океану, будто охраняют остров от невидимого врага. Их более восьмисот, и каждый из монолитов весит от двадцати до восьмидесяти тонн. Представь: древние люди без колёс, без кранов и металла сумели вырезать, обработать и перевезти их по пересечённой местности! До сих пор никто не может сказать, как им это удалось. Одни говорят — катили на брёвнах, другие — будто «шагали» их с помощью верёвок. Но… никто не видел, чтобы камень шёл сам.
Он усмехнулся, но в глазах у него блеснуло что-то тревожное, почти мистическое.
— А теперь представь Баальбек, — продолжал он. — Древний город в Ливане. В руинах его храмов до сих пор лежат блоки весом по восемьсот, девятьсот, тысячу тонн. Платформа храма Юпитера превосходит пирамиду Хеопса — у неё ведь самые большие блоки всего по восемьдесят тонн. А в каменоломне под Баальбеком остался лежать гигант, недоделанный монолит — «Гайяр эль-Кибли». Его длина более двадцати метров, а вес — полторы тысячи тонн. Полторы, Фарход! И ведь он не случайно остался там — словно кто-то просто остановил работу и улетел.
Он посмотрел на меня испытующе, как будто хотел увидеть, что я подумаю — не сошёл ли он с ума.
— Тебя не смущают такие цифры, Фарход? — тихо спросил он, откинувшись в кресле.
Я молчал. Телевизор продолжал показывать беззвучного Гомера, который бестолково жестикулировал на экране, — и мне вдруг показалось, что и он задаёт тот же вопрос.
— Смущают, — признался я, и это было правдой. Я не понимал, как могли в древности возводить такие циклопические сооружения, когда, казалось бы, у человечества не было ни техники, ни инструментов, ни знаний для подобных построек. Волков между тем уже достал планшет и начал перелистывать фотографии, быстро, с воодушевлением, будто боялся, что я сейчас отмахнусь от темы и всё кончится на Баальбеке.
— Вот смотри, — говорил он, показывая снимки. — Тикаль — культовый центр майя, полуостров Юкатан, Гватемала. «Город голосов», как его называли. Массивные каменные пирамиды, словно ступени к небу. Посмотри, какие блоки! Каменные лестницы, ведущие в никуда, и вершины, утопающие в туманах. И кто мне скажет, что это делали голыми руками, без механизмов?
Он провёл пальцем по экрану, сменил изображение.
— А вот Кайлас, Тибет. Взгляни. Это ведь не просто гора — это правильная пирамида, вырезанная будто бы ножом из камня, грани идеально симметричны. Как, скажи, можно было создать такую форму на высоте более шести тысяч метров? Для чего? Кто туда поднимался, зачем?
Снова смахнул фотографию. На экране появился Мачу-Пикчу.
— Крепость-город в Перу. Появился задолго до инков. Вот смотри, эти стены — блоки уложены без раствора, но настолько точно, что между ними не просунешь даже лезвие ножа. Это гранит, Фарход! Весом в десятки тонн. А теперь угадай — как они поднимали эти камни на вершину горы?
Он щёлкнул ещё раз.
— Пирамида Солнца, Теотихуакан, Мексика. Под ней обнаружили сеть тоннелей, священные залы, символизирующие подземный мир. И таких пирамид по планете — десятки. На всех континентах! Даже под водой — у Бермудов нашли одну.
Волков говорил быстро, почти с восторгом фанатика, а я, зачарованный зрелищем, молчал, глядя, как одна за другой сменяются картинки: пирамиды, храмы, скалы, колонны, изъеденные временем, но несломленные тысячелетиями.
— Но вот что по-настоящему ошеломило, — продолжил он, и в голосе появилась та самая профессорская интонация, когда он собирался сказать «бомбу». — Йонагуни, Япония. 1985 год. У самого западного края архипелага на дне нашли пирамиду и храмовый комплекс. Смотри сюда.
Он развернул планшет, и я увидел подводные фотографии — мутно-зелёная вода, прорезанная солнечными лучами, и под ней — нечто невероятное. Каменные ступени, будто лестницы гиганта, уходили в темноту. Огромные террасы, прямые углы, чёткие линии, плоские площадки — всё это никак не походило на хаотичные формы, созданные природой.
— Элементы конструкции, — возбуждённо говорил Волков, перелистывая снимки, — расположены строго по оси, словно кто-то проектировал их. Смотри: это южная сторона, видишь — ступени, вот эта площадка — как балкон, а вот это — прямой угол, совершенно геометрический. Монумент напоминает зиккураты Древнего Шумера. Его высота — двадцать четыре метра. И вот что поразительно — вершина всего в пяти метрах от поверхности воды. А ведь десять тысяч лет назад уровень океана был ниже примерно на сорок метров! Значит, Йонагуни стоял над водой!
Я наклонился ближе, пытаясь рассмотреть детали. На одном снимке — ныряльщик рядом с гигантской каменной стеной, на другой — выступ, похожий на алтарь. На следующем — то ли лестница, то ли амфитеатр, изрезанный светом и тенью.
— По самым грубым подсчётам, — говорил Волков, не сводя глаз с фотографий, — этому комплексу не меньше десяти тысяч лет. А теперь внимание: недавно аквалангисты нашли стопроцентное подтверждение его искусственного происхождения. Команда Discovery Channel обнаружила под водой скульптуру человеческой головы — в пернатом головном уборе, как у жрецов Центральной Америки! Совпадение?
— Ну, — протянул я, допивая остывший кофе, — это ещё ничего не доказывает.
Волков усмехнулся, поднялся и подошёл к чайнику.
— Знаешь, ты мне напоминаешь археологов из академии наук — пока не покажешь, как пирамида сама на них упадёт, не поверят, что она существует, — сказал он, заварил новую порцию кофе и поставил чашку передо мной.
Затем вернулся к шкафу, открыл стеклянную дверцу и стал доставать оттуда толстые альбомы, пыльные книги, энциклопедии. Кладя одну за другой на стол, он разворачивал страницы, показывая чёрно-белые снимки — пирамиды, каменные идолы, карты древних материков, схемы перемещения плит тектонических. Бумага шуршала, пахла временем и кофе.
— Вот смотри, — сказал он тихо. — Всё это — следы одной и той же руки. Только мы пока не поняли, чьей. Кстати, ты знаешь, что люди еще в древности знали о динозаврах?
— Ерунда, — с уверенностью произнёс я, откинувшись на спинку стула и сделав глоток кофе. — Эти ящеры вымерли шестьдесят миллионов лет назад, а человек появился всего два-три миллиона лет назад. Да и то — как разумное существо не более двадцати тысяч лет назад. Люди узнали о динозаврах только в девятнадцатом веке, когда начали находить кости.
Андрей усмехнулся — так снисходительно, как улыбаются учителя, слыша детское заблуждение, и, не говоря ни слова, протянул мне планшет.
— Смотри, — сказал он. — Это фото древнего изображения стегозавра на стене буддийского храма Та Пром в Камбодже. Храм построен в XII веке, за семьсот лет до открытия первого динозавра. Видишь? Спинные пластины, хвост, силуэт — всё совпадает. И не говори, что это «слон с цветами».
Я наклонился ближе — на каменной стене, покрытой мхом и трещинами, действительно виднелось рельефное изображение существа, слишком уж похожего на стегозавра. Андрей между тем уже листал дальше.
— А это древние камни Ики, Перу. На них — сцены охоты людей на динозавров. Ты видишь — человек с копьём против ящера. Камни находили испанцы ещё в 1535 году, а в 1562-м часть их отправили в Испанию. Конечно, скептики говорят о подделке, но объясни, почему изображения сделаны так, будто художник видел живое существо, а не фантазию?
Я хмыкнул, но он не дал мне и рта открыть.
— А теперь — пустыня Наска, — произнёс Андрей и ткнул пальцем в следующую фотографию. — Площадь в десятки квадратных километров. Более тридцати гигантских фигур — птицы, обезьяны, пауки, цветы, плюс около тринадцати тысяч линий и полос, семьсот геометрических фигур и сотня спиралей. Эти изображения видны только с воздуха! С земли — лишь бессмысленные борозды. Так зачем кто-то чертил то, чего нельзя увидеть снизу?
Он пристально посмотрел на меня.
— Многие считают, что это сигналы для космических кораблей. Система ориентации, чтобы пришельцы могли совершить посадку.
Я хотел рассмеяться, но он вдруг сказал тихо, почти задумчиво:
— Я был там, Фарход. В Перу. Сам видел эти линии. Вертолёт шёл над пустыней, и вдруг из рыжего песка вырастает гигантская птица, раскинувшая крылья на сотни метров... Тогда я задумался — кто и зачем всё это сделал? Люди, которые даже колеса не знали?
Я собирался вставить что-то язвительное, но Волков перебил:
— А ты знаешь про золотую модель самолёта? Ей больше трёх тысяч лет. Её нашли в Колумбии. Сначала думали, что это фигурка птицы, но инженер сделал по ней радиоуправляемый макет — и тот полетел! Причём лучше, чем многие современные самолёты. — Он улыбнулся уголком губ. — Может, такие аппараты действительно существовали, и, возможно, воевали...
Он склонился ко мне и добавил:
— Не смотри так, Фарход, я не шучу.
Я молча взял чашку, сделал глоток. Кофе уже остыл.
— Возможно, — продолжал Волков, — библейские города Содом и Гоморра были уничтожены ядерным взрывом. Не смейся. В Мохенджо-Даро, Хараппе и Борсиппе археологи нашли оплавленные кирпичи и куски стен, словно их коснулось не пламя, а раскалённая волна в две-три тысячи градусов. Такое бывает только при ядерной температуре.
Он поднял взгляд, словно проверяя, не дрогнул ли я, и, не дождавшись ответа, заговорил ещё быстрее:
— Индийские тексты «Махабхарата» и «Рамаяна» — ведь это же не мифология, а описание реальных событий! Воздушные битвы, оружие, излучающее свет ярче тысячи солнц, следы радиации в местах древних городов. Разве это всё выдумка?
Я долго молчал. Снаружи за окном шелестели деревья, часы тихо тикали на стене, а в телевизоре мелькал беззвучный рекламный ролик. Воздух пах кофе, книгами и чем-то старым, пыльным, как будто сама история просачивалась сквозь стены этой комнаты.
— И? — наконец спросил я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
— И... — Андрей задумчиво провёл ладонью по лицу. — Непонятно другое. Почему мы всё это утратили? Почему, обладая такими знаниями, снова скатились в первобытность? Словно кто-то отключил наш разум, стер память, сбросил настройки. Может, изменились условия. Может, мы стали ненужны тем, кто нас создал. Они ушли, оставив эксперимент незавершённым. Но мозг — штука упорная. Он начал восстанавливаться сам. И мы пошли своим путём. Без их помощи.
Он замолчал. В комнате стало тихо, только закипал чайник.
Я сидел, глядя на экран планшета, где застыли линии Наска — огромная фигура птицы, раскинувшей крылья в вечность. В груди у меня боролись любопытство и скепсис, и ни одно из них не могло победить.
Часть меня восхищалась — всё это действительно выглядело захватывающе. Но другая, рациональная, цеплялась за привычное: археология, наука, логика. И всё же — было в его словах что-то... тревожное, слишком стройное для фантазии.
Я почувствовал, как по спине пробежал холодок, будто за мной кто-то наблюдал — невидимый, древний, терпеливый. И тогда я впервые поймал себя на мысли, что не всё, возможно, ерунда.
— Хм... Наши боги усомнились в нас? А что они хотели? Зачем им было нужно создавать разумных существ на Земле? Это эксперимент что ли? — нахмурился я.
— Вот в этом-то и главный вопрос! — вскочил мой одноклассник и начал ходить по комнате, словно лев в клетке, возбуждённый и взъерошенный. — Наша группа пришла к выводу: пришельцы планировали использовать людей в качестве… ну, типа, биороботов, чтобы мы могли приспособить Землю для их обитания. Мы должны были строить им новую планету!
Я нахмурил брови и приподнял голову:
— То есть? О чём ты?
— Предполагается, что существ, прибывших на Землю, было немного, и им оказалось не по силам одному терраформировать планету… Не знаешь, что за термин «терраформирование»? Это приспособление планеты под условия жизни определённой расы. Так вот, Земля была для них малоприспособленной для жизни, и пришельцы решили перепрограммировать местные формы биосферы, чтобы они начали работать на пришельцев. Люди, конечно, должны были погибнуть, так как создаваемые ими условия оказались бы губительными для их существования.
— А почему ты решил, что Земля для них была непригодной? Какие тому доказательства? — спросил я, стараясь уловить смысл.
— Знаешь о наскальных рисунках из Вал Камоника, Италия, которым более 10 тысяч лет? Смотри на эту фотографию. По научным представлениям — это ритуальное изображение богов или мифических существ; по утверждению сторонников гипотезы палеоконтакта — примитивный рисунок запечатлел представителей внеземной цивилизации. Мы их назвали «астронавты в скафандрах».
— Есть и следы материального характера: в провинциях Шаньси и Гуанчжоу найдено много фигурок из нефрита, относящихся ко второму тысячелетию до нашей эры. Они выполнены в форме людей с длинными зубами, похожими на клыки. Ученые теряются в догадках, для чего служили эти фигурки, но эксперты по палеоконтактам выдвигают теорию, что это прототип людей, которые в древности населяли Китай… — он слегка подбросил фотографию. — Подобные артефакты были обнаружены и в Японии. Они вылеплены из глины в виде существ с очень длинными руками и огромными выпученными глазами. Во рту у них трубка, похожая на трубку аквалангиста, а на груди — большая пластина. Разве это не напоминает астронавта?
— В Сирии археологическими находками стали фигурки из камня, имеющие несколько пар глаз. Эти вещи датированы 3500 годом до нашей эры, и на некоторых вырезаны более мелкие фигурки, напоминающие ребёнка в утробе. Учёные предполагают, что каменные идолы представляют собой инопланетных существ, которые когда-то посещали Землю, — он говорил так возбуждённо, что не останавливался, словно изливая поток информации.
Часы показывали больше трёх дня, и я понял, что Андрей готов до ночи приводить мне факты подобного рода. Я с трудом заставил себя прервать поток, потому что диктофон уже почти переполнен.
— Ладно, убедил… Так к чему это говорил? — сказал я, пытаясь собраться с мыслями.
— То, что скафандр пришельцев спасал их от смерти, так как кислородная атмосфера, высокая температура, обилие воды, относительно слабое магнитное поле и многие другие факторы создавали для них сложные условия, — начал Андрей, — и поэтому они были вынуждены постоянно находиться в защитных средствах. Мы предполагаем, что их родная планета имеет менее плотную атмосферу, где минимум кислорода, но есть метан и азот, низкая температура на поверхности, сухая, может быть, скалистая порода, а гравитация немногим больше, чем на Земле. Это позволяло инопланетянам без особых усилий уже здесь носить громоздкие скафандры…
— Сам понимаешь, — продолжал он, размахивая руками, — жизнь в скафандре — это не жизнь. Все природные факторы им требовалось изменить! Таким образом, богами для нас они стали не потому, что хотели расширять зону разумной жизни, а потому что нуждались в нас. Возможно, они обратили внимание на неандертальцев, кроманьонцев и современного человека, так как по некоторым физическим параметрам те походили на самих инопланетян. Поэтому я не считаю их альтруистами или добрыми, гуманными и радушными — они были существами прагматичными, может быть, хищными и жестокими; они боролись за своё существование и готовы были пойти на то, чтобы истребить земную жизнь и заменить её своей…
Лицо Волкова посуровело, и в голосе послышалась сталь:
— Они вторглись в генетику земных организмов, искусственно подняли наш интеллект — и всё это ради своих целей. Только времени оказалось мало — ни у нас для выполнения той операции, что была поставлена перед нами, ни у них самих, так как оказались сжаты сроками пребывания в Солнечной системе. В легендах ацтеков говорится, что создавшие людей боги вернутся. Только я уверен, что этого не произойдёт!
Я не выдержал и потребовал точности:
— Факты и аргументы, пожалуйста, к твоим выводам! — пальцы стучали по столу, подчёркивая нетерпение.
— Группа экспертов считает, что межзвездные перелёты и для них были ещё неразрешимой проблемой. Поэтому они торопились. Гипотетически, пришельцы находились на Земле и ближайших планетах около сотни лет — не больше. Они хотели вернуться домой, пока это возможно, пока расстояния были преодолимы. Да, они достигли больших результатов в генетике и биологии, и всё же огромные пространства для них оставались труднопреодолимыми.
— Ты о чём говоришь! — воскликнул я, не веря своим ушам. — Ты сам же утверждал, что они из другого мира. Но в Солнечной системе нет другой разумной жизни! Значит, наши боги прилетели с других звёздных систем!
Андрей включил компьютер и запустил программу звёздного неба. На экране появилось полное виртуальное созвездие: мерцающие точки разных оттенков и размеров, линии соединяли их в привычные контуры, а сетка координат позволяла отслеживать движение небесных тел. Ведя курсором по монитору, он указывал на тот или иной объект и пояснял:
— Насколько хорошо ты знаешь астрономию, Фарход? Звёзды находятся на огромных расстояниях от нашего Солнца, порой настолько трудновоспроизводимых для человеческого воображения, что даже цифры теряют смысл. Например, Альфа Центавра удалена от нас на 4,36 световых лет, Летящая Барнарда — на 5,96 световых лет, а Вольф 359 — на 7,8 световых лет. Чтобы совершить полёты на такие дистанции, нужны околосветовые скорости, однако, по мнению физиков, для материальных тел это непреодолимый барьер: они начнут разрушаться на атомы при достижении подобной величины; только фотонам доступен такой порог.
Я склонил голову набок, внимательно смотрел на монитор. Там курсор Андрея скользил по ярким точкам, освещая ближайшие звёзды и их системы. На экране мелькали планеты, красные карлики, двойные звёзды, а по краям виртуальной карты виднелись далёкие туманности и скопления, добавлявшие ощущение бескрайности.
— Даже если корабль и достигнет такой скорости, — продолжал он, — то возникает угроза разрушения от столкновения с метеоритом, кометой или астероидом. Для человеческого организма ускорения такого порядка, торможение и манёвры могут быть губительными, если, конечно, не созданы специальные противоперегрузочные технологии… А если лететь со скоростью наших современных космических кораблей, то на это уйдут тысячи лет. Иначе говоря, это полёт многих поколений и огромных материальных ресурсов, что делает само путешествие практически бессмысленным, не говоря уже о финансовой стороне.
— Ну, это я понимаю… — протянул я, немного ошарашенный масштабами и сложностью вопроса.
Волков вошёл в раж и продолжал говорить:

— Сделаем расчёт. В год световой луч преодолевает пространство на 9,46 триллионов километров, значит, до Альфы Центавра — 41,2 триллионов километров. Представим себе, что пришельцы сумели разработать технологии, позволяющие достигать 10 тысяч километров в секунду. Тогда за год их корабль преодолеет 315,3 миллиарда километров — что уже немало, — и от Альфы Центавра до Земли полёт займёт 130 лет только в один конец! Но это с учётом того, что биологический ресурс пришельцев рассчитан… ну, прикинем, на 350–400 лет. Всё равно это слишком долго для космического путешествия.
— Но ты убеждал меня, что их метаболизм основан на иных принципах, это не земная жизнь. Может, для них просуществовать тысячу лет — это раз плюнуть. Ведь земной крокодил может жить более 150 лет, черепаха — около трёхсот, а большая гренландская акула — более 500 лет… — я задумался.
В моей голове замелькали формы этих животных: массивный крокодил с челюстью, готовой сомкнуться в мгновение, медлительная, но монументальная гигантская черепаха с панцирем, словно утёс, и тёмная тень огромной гренландской акулы, скользящей в ледяной воде, с глазами, полными древней мудрости и холодного расчёта.
— Да, и твой аргумент нельзя скидывать с весов, — поднял палец Андрей и улыбнулся. — Возможно, гибернация им доступна. Однако я уверен, что и у наших богов были ограничения в этом направлении. Иначе они остались бы на Земле и завершили свою работу. Только на планетах Альфы Центавра нет жизни, потому что до сих пор никто оттуда не прилетел к нам. А пришельцы с более дальних миров…
Тут у меня в голове совсем всё спуталось.
— Подожди-ка, дружище, ты противоречишь сам себе! Только что говорил, что межзвёздные перелёты недостижимы…
— Только в одном исключении: если сами звёзды находятся так близко, что для имеющихся у цивилизации технологий перелёт становится возможным, — объяснил Волков, ведя курсор по карте звёзд. — Например, когда Марс и Земля сближаются настолько, что мы запускаем к Красной планете свои автоматические зонды.
— Андрей, о чём ты говоришь? Какие звёзды могли сблизиться с нашим Солнцем? — моё недоумение не имело границ, и я перестал даже пить уже остывшее кофе.
Волков хитро улыбнулся и мне подмигнул.
— Во-от, теперь мы пришли к очередному вопросу: откуда эти пришельцы?
Он нажал на «мышку», и курсор остановился на красной звезде. По монитору пошёл текст:
«Звезда WISE 0720-0846 WISE J072003.20-084651.2 — двойная система в созвездии Единорога. В настоящее время находится на расстоянии 20 световых лет от Земли (это 5,1–7,2 парсек). Находится практически в галактической плоскости. Возраст системы оценён в 3–10 миллиардов лет. Именуется звездой Шольца в честь немецкого астронома Ральфа-Дитера Шольца из Астрофизического института им. Лейбница в Потсдаме, который идентифицировал её в 2013 году как самая близкая звезда…»
В этот момент я снова чертыхнулся:
— Постой, постой, ерунда получается. Какая же это близкая к нам звезда, если находится на расстоянии в 20 световых лет! Это в четыре раза дальше, чем Альфа Центавра!
В небе прожужжал самолёт, и я подумал, что на этом транспортном средстве уж точно никогда не достигнуть звёзд. Но вот до мексиканских пирамид или крепости Мачу-Пикчу можно добраться за считанные часы, и в тот момент у меня возникло непреодолимое желание просто уехать к этим древним сооружениям, почувствовать землю, историю, тепло камня… Мои зубы слегка заскрежетали от нетерпения.
Но когда через открытое окно до меня докатился аромат свежего плова и горячей самсы с ближайшей столовой, желание изменилось моментально: уютная смесь специй, жареного теста и душистого риса обволокла меня, напомнив, что всё-таки есть вещи важнее звёзд — еда, тепло родной страны, привычная жизнь. И я улыбнулся сам себе, решив, что лучше поживу здесь, в своей стране, среди привычных запахов и звуков.
— Дело в том, друг мой, что 70 тысяч лет назад звезда Шольца прошла на расстоянии 52 тысячи астрономических единиц или примерно 0,8 световых лет от Солнца. Таковы выводы группы астрономов из США, Европы, Чили и ЮАР, которые на 98% уверены, что звезда прошла по внешнему краю Облака Оорта — области на краю Солнечной системы, заполненной триллионами комет размерами от километра и больше. Считается, что из этой области прилетают к нам долгопериодические кометы, которые наблюдают жители Земли.
— Оп-ля, — вырвалось у меня. Я представил, как сближаются два огромных небесных светила, и в голове моментально всплыл хаос: огненные шары, гигантские взрывы, столкновение планет, миллионы километров космического пространства, превращённые в раскалённые обломки, падающие на поверхность Земли. Вспышки, адская жара, раскалённые каменные обломки, летящие по орбитам — и всё это в страшной гармонии разрушительной силы, где ни одна планета, ни одно живое существо не остались бы целыми.
— Дело в том, что у звезды Шольца очень маленькая угловая скорость — это так называемая «скорость передвижения по небесной сфере», — продолжал пояснять мой одноклассник. — Однако измерения лучевой скорости звезды показали, что она на большой скорости удаляется от Солнца. Я разговаривал с одним из экспертов, и он мне заявил, что измеряли лучевую скорость звезды по допплеровскому сдвигу в её спектре. Расчёты проводились с использованием спектрографов на больших телескопах — на Магеллановском телескопе обсерватории Лас Кампанас в Чили и на Большом южноафриканском телескопе SALT.
После сбора всех данных было установлено, что звезда Шольца удаляется от Солнца, и учёные проследили её траекторию обратно во времени. Моделирование движения показало, что она прошла рядом с нашей системой 70 тысяч лет назад. Несмотря на то что проход звезды Шольца, по-видимому, не оказал серьёзного воздействия на Облако Оорта, возможен триггерный эффект — последствия смещений объектов в этом Облаке мы сможем наблюдать в виде появления новых долгопериодических комет только через два миллиона лет. Сам понимаешь, что это несёт определённую опасность для Земли…
— То есть?
По-моему, мой вопрос рассердил Волкова, и он несколько резко ответил:
— Ты сам говорил, что динозавры вымерли 60 миллионов лет назад. Так причиной стало падение кометы или астероида. Ещё одно такое падение — и человечеству конец!
Эта теория была всем известна: падение астероида на Землю в мезозойскую эру вызвало глобальный катаклизм. Огромный объект, движущийся со скоростью десятков километров в секунду, прорезал атмосферу, оставляя за собой огненный след. Удар вызвал мгновенную ударную волну, разорвавшую всё на поверхности, гигантские цунами прокатились по океанам, а облако пепла и дыма заслонило солнце. Температура на поверхности Земли резко возросла, затем резко упала, растения вымерли, многие животные погибли, и в результате всего этого, миллионы лет назад, динозавры исчезли с лица планеты.
Я замахал руками: «все, все, не злись!»
— Теперь рассмотрим саму звезду… это маленький и тусклый красный карлик, спектральный класс M9±1, масса 86±2 массы Юпитера, — уже несколько спокойным голосом продолжил Волков. — Даже при максимальном приближении к нашей системе эта звезда имела бы видимую звездную величину около +10, то есть в 50 раз слабее, чем можно увидеть темной ночью невооруженным глазом. И всё же такие небесные объекты обладают сильной магнитной активностью, которая заставляет их периодически вспыхивать, кратковременно увеличивая светимость в тысячи раз. Поэтому 70 тысяч лет назад наши предки могли видеть эту звезду на небосклоне в такие редкие моменты активности.
— Ага, и это нашло отражение на петроглифах, — понял я, глядя на фотографии наскальной живописи, где рядом с солнцем была изображена тусклая точка — звезда Шольца. Андрей кивнул, мол, все верно мыслишь.
— Масса звезды Шольца равна всего 8% массы Солнца; конечно, немного. Она входит в двойную систему, и у неё есть компаньон — коричневый карлик WISE 0720-0846 B с массой в 6% солнечных. Их ещё называют «несостоявшимися звёздами», так как их массы недостаточны для того, чтобы в ядре зажглась ядерная реакция синтеза. Коричневые карлики по размерам занимают промежуточное положение между газовыми планетами-гигантами, как наш Юпитер, и красными карликами. Основное излучение коричневых карликов приходится на инфракрасный диапазон. Звёздная пара вращается на удалении 0,8 астрономических единиц друг от друга. И вот между красным и коричневым карликами расположилась планета, с которой и прилетели пришельцы, изменившие наш генетический код и давшие нам разум.
На мониторе компьютера была зафиксирована эта небесная конструкция: тусклый красный шар, рядом с ним маленький, почти невидимый коричневый карлик, между ними — крошечная точка, обозначающая планету. Вокруг неё едва различимы светящиеся кольца, как будто следы орбитальных линий или газопылевого облака. Волков водил курсором, показывая на все детали, будто можно было заглянуть внутрь этой системы и проследить движение каждого объекта.
Я понимал, что это пока теоретические расчёты, но не мог не задуматься: может, телескоп Хаббл или Джеймс Уэбб смогут разглядеть эту систему лучше, увидеть планету своими глазами?
— Планета уже открыта? — спросил я, с трудом скрывая возбуждение и скепсис одновременно.
На что получил ответ:
— Увы, нет, это всего лишь гипотеза. Хотя экзопланеты открыты у многих красных карликов, чаще всего это просто газовые гиганты наподобие Нептуна или Юпитера, либо скалистые, как Меркурий. И в то же время есть планеты в так называемой «зоне жизни»; например, в 2007 году такие были обнаружены у Глизе 581, в 2010 году — у Глизе 876, в 2014 году — у Кеплера 186f. Знаешь, Фарход, жизненный цикл красных карликов в сотни раз длиннее, чем у нашего Солнца, и если на какой-нибудь планете у такой звезды возникла простейшая жизнь, то вероятность, что она разовьётся во что-то интересное, несравненно выше, чем у недолговечных звёзд вроде Солнца. Это связано с тем, что для развития высокоорганизованной жизни требуются миллиарды лет эволюции. А жизнь красного карлика может достигать… десяти триллионов лет!
— Ого-го! — обалдел я. — Но разве наша Вселенная существует не всего лишь 13–15 миллиардов лет?
— Да, это так. Но ресурсов у карликов хватает на такой срок. Так вот, у звезды Шольца планета могла находиться достаточно близко, чтобы получать тепло, но при этом возникает так называемый спин-орбитальный резонанс: планета обращена к звезде одной стороной. Это создаёт резкий перепад температур: на дневной половине всегда тепло, а на ночной — ледяной холод. Если есть атмосфера, это ведёт к сильным ветрам. Учёные считают, что коричневый карлик стабилизирует движение планеты, обеспечивая вращение и дополнительное тепло. И всё же температура у поверхности не превышает пятнадцати градусов Цельсия.
В таких условиях развиваются организмы с усиленным кровообращением; возможно, в их крови доминирует не железо, а медь, что помогает удерживать тепло и предотвращает переохлаждение. Медный купорос делает организм менее требовательным к кислороду. Сильное магнитное поле защищает жизнь от радиации, так как красные карлики отличаются мощными вспышками; значит, для пришельцев было жизненно необходимо сильное магнитное излучение.
Наши коллеги смоделировали фигуру этих «богов», используя данные экзобиологов, астрономов и археологов, работавших с наскальными изображениями и древними фигурками. Волков нажал курсором на файл, и на экране появился схематический рисунок инопланетянина.
Фигура была громоздкой, с панцирем на туловище, без волос и шерсти. Четыре конечности были длинные и суставчатые, предположительно две выполняли функции рук, две — ног. Голова тыквообразная, с множеством глаз, расположенных в хаотичном порядке, создавая почти панорамный обзор; рот широкий, жабоподобный, с множеством мелких щупальцев или выростов. Панцирь на груди и спине казался бронёй, покрывая жизненно важные органы, а конечности заканчивались когтями или приспособлениями для хватания. В целом существо напоминало прямоходящего краба, но с чертами разумного строения: корпус вертикальный, движения рассчитаны на хватательные и манипуляционные действия. Облик одновременно вызывал ужас и уважение — явно не земное создание, но приспособленное к жизни в условиях чуждой планеты.
— А теперь послушай, как он мог «говорить». Естественно, это не настоящий язык, а лишь синтезируемые звуки, — Андрей включил динамики.
До меня донеслись крежущие, резкие короткие скрипы, словно металлическими щетками по стеклу проводили; то и дело раздавались дрожащие писки и треск, похожий на скрежет когтей по камню, с ритмом, не подчиняющимся привычной музыке. Эти звуки будто стегнули по нервам, заставив сердце дрогнуть. Такой голос вызывал страх, одновременно пробуждая чувство отвращения и брезгливости — трудно было представить в таких существах богов; по мне ближе бог Озирис, пускай и с головой шакала.
— Значит, это они прилетали на Землю? — спросил я, не отрывая взгляда от изображения инопланетянина.
— Да… Звезда Шольца была недолго рядом с нашим Солнцем, — подтвердил Андрей. — Поэтому пришельцы, как я уже говорил, не располагали значительным временем, чтобы завершить задуманное. Расстояние в 7,5 триллионов километров они покрыли за четверть века. Возможно, действовали две группы: одна пыталась терраформировать Землю и повлиять на человеческое развитие, а другая… пробовала заселить Марс.
— Марс? — удивился я. — Откуда вы это знаете, Андрей?
На лице друга появилась загадочная улыбка. Он немного помолчал, а потом произнёс:
— На последней встрече в США были представители НАСА. Они предъявили нам фотографии поверхности Марса, снятые орбитальными спутниками, а также движущимися роботами «Кьюриосити» и «Феникс». Думаю, они будут тебе интересны…
На мониторе возникли изображения рельефа Красной планеты. То это были пустынные равнины с трещинами и расщелинами, то каменистые гряды, то горные хребты, но в каждой фотографии угадывались пирамидообразные сооружения. Они возвышались над окружающей поверхностью, как колоссальные монументы, с идеально выровненными гранями и ступенями, словно созданные разумной рукой. Малое марсианское солнце освещало их блоки так, что становилось ясно: эти строения грандиозны и массивны, по сравнению с ними наши египетские пирамиды выглядели как игрушечные букашки. У меня аж дух захватило: мысль о том, что кто-то когда-то мог построить подобное, не в силах укладываться в привычное понимание истории.
— Это реальные фотографии — не фотошоп? — спросил я, не отрывая взгляда от экрана. — А может, это естественное образование? — меня, признаться, гложили сомнения, как черви в старом яблоке.
Но Волков был тверд, как гранит:
— Всё реально. Только это ещё не всё. Покажу тебе снимок, который пока нигде не публиковался. Нам его передали, чтобы мы осмыслили, с чем именно столкнулись. Группа, где я работал, долго обрабатывала этот материал, считывала данные, полученные с марсохода «Кьюриосити», и готовила отчёт. Его мы уже передали в ООН. Думаю, к концу года он будет опубликован.
Последняя фотография меня, откровенно говоря, шокировала. На каменистой поверхности Марса, среди красноватых глыб и песчаных наплывов, лежал явно органический предмет. Это был скелет — крабообразный, с раздвоенными конечностями, будто предназначенными для хождения по твёрдому грунту, а не по морскому дну. Кости поблёскивали в солнечных лучах, вылетающих из бледного марсианского неба, и были покрыты слоем пыли, словно временем замурованы.
— Лаборатория на марсоходе взяла пробу из костей и сделала радиоуглеродный анализ, — пояснил Волков. — Возраст — чуть меньше семидесяти тысяч лет. Это останки пришельцев. Видимо, они пытались терраформировать Марс, построили эти машины, спрятанные в пирамидах, но ничего не вышло. На Красной планете не было такой богатой биосферы, как на Земле, — рассчитывали только на себя. Увы, или масштаб задач оказался им не по силам, или времени было слишком мало. Они улетели на родину, а здесь остались те, кто погиб… Сам понимаешь, почему и США, и Европа, и Россия, и Китай так спешат попасть на Марс? Там кладезь инопланетных технологий — машин, реакторов, материалов, всё это может быть нами использовано. Естественно, — он многозначительно поднял брови, — «для блага человечества»...
— Да, понимаю, — ответил я, но без уверенности.
— Только не понимаешь другого, — покачал головой Андрей. — Заложенная в нас богами с красного карлика программа порой работает, хотя мы сами этого не осознаём... Мы разрушаем собственный мир пестицидами, радионуклеотидами, химией, бытовыми отходами, уничтожаем флору и фауну, загрязняем моря и атмосферу. Тают ледники, поднимается температура на планете, что грозит сначала парниковым эффектом, а потом охлаждением — новым ледниковым периодом. Именно этого и добивались инопланетяне, пытавшиеся семьдесят тысяч лет назад изменить климат Земли под себя. Они для этого разбудили спящие супервулканы, которые своими извержениями сумели понизить температуру планеты; к счастью, эти изменения оказались краткосрочными, хотя исчезли тысячи и тысячи биологических видов, даже человекоподобные существа едва не прекратили своё существование.
— О чём ты говоришь? — не выдержал я. — Как вулканы могли понизить температуру? Ведь они горячие! Наоборот — могли бы разогреть атмосферу!
Андрей усмехнулся уголком губ:
— Я говорю о вулкане Тоба на острове Суматра. Он стал самым разрушительным за всю историю человечества. Именно его извержение чуть не стерло нас с лица Земли около семидесяти тысяч лет назад. Это он вызвал вулканическую зиму и ледниковый период. Средняя температура упала на десять градусов, солнце исчезло за пепельными облаками, растения перестали фотосинтезировать, вымерли травоядные, за ними хищники, насекомые, птицы. Пепел Тобы до сих пор находят в Африке, за семь тысяч километров от места катастрофы. По сути, она покрыла пеплом весь мир. И чуть не лишила нас будущего... Но к чему я это говорю, Фарход? Мы продолжаем терраформировать Землю для пришельцев. Пора нам остановиться и понять, что мы творим! Ты понимаешь меня?
— Нет, — признался я. Меня трясло от услышанного. Внутри будто вспыхнуло короткое замыкание: мозг отказывался принимать такую версию, но сердце… сердце словно понимало, что Волков прав. Перед глазами вставали огненные облака, рев Тобы, клокочущие кратеры, покрывающие планету, и жалкие фигурки древних людей, задыхающихся в сером свете погибающего солнца.
Андрей посмотрел на меня испытующе:
— Ты должен написать статью о том, что нам пора остановиться. Переосмыслить наши технологии, понять, насколько они губительны и чреваты страшными последствиями. Нужно рациональнее использовать ресурсы, не истощать биосферу, недра, моря. Иначе уже нам самим придётся искать другую планету — стать такими же странниками, как наши боги с красного карлика. Подготовь материал. А в день публикации сообщения нашей группы в ООН тебе, друг мой, предстоит рассказать всё, что услышал от меня.
Я встал, поблагодарил Волкова и пожал его руку. Знал — статья понравится главному редактору Миротину, и она будет опубликована. Но теперь я осознавал, что стану писать о другом — не просто о людях, а о планете, о жизни, о хрупком равновесии. То, что рассказал мне Андрей, перевернуло всё внутри. Мы должны бороться за свой мир — даже с теми, кого привыкли считать богами, если они хотят видеть нас рабами и исполнителями чужой воли.
В ту ночь я долго не мог уснуть. Вышел на балкон. Город дышал тёплым воздухом, и над его огнями мерцало огромное звёздное небо. Холодные, как блики на воде, звёзды горели над головой. И вдруг одна из них — крошечная, едва заметная — будто вспыхнула сильнее других, словно откликнулась на мой взгляд.
Мне показалось, что это и была она — звезда Шольца, крохотное солнце в созвездии Единорога, пришедшее когда-то к нам, подарившее жизнь и страх. Я смотрел на неё, и где-то глубоко внутри промелькнула странная мысль: а вдруг они уже возвращаются?
И тогда я понял — времени у нас осталось не так уж много.
...Прошло несколько месяцев. Статья была готова и опубликована в ведущей газете. Главный редактор Миротин похвалил меня за точность, фактическую насыщенность и живой язык, но я понимал, что на самом деле всё это было лишь частью более масштабного плана — предупредить человечество о том, что мы сами разрушаем свой мир.
В день публикации материал привлёк внимание не только читателей, но и международной общественности. В ООН было организовано специальное слушание по вопросам экологии, изменения климата и устойчивого использования ресурсов. Я стоял на трибуне, держа в руках распечатку своей статьи, а в зале — дипломаты, учёные, журналисты. Их глаза внимательно следили за каждым моим словом.
— Сегодня мы сталкиваемся с тем, что в древности пытались изменить пришельцы, — начал я, — а теперь мы сами, добровольно или нет, продолжаем их работу. Планета реагирует: тают ледники, изменяются климатические системы, исчезают виды, нарушаются экосистемы. Нам необходимо остановиться, переосмыслить технологии и способы жизни, иначе Земля может стать непригодной для человека…
Когда я говорил, мне казалось, что где-то за спиной, среди залов ООН, мерцает та же крошечная звезда Шольца, которую я видел ночью на балконе. Словно она следила за каждым моим словом, проверяя, понял ли я урок.
После слушаний подошёл Андрей. Он не улыбался, но глаза его горели привычным огнём:
— Ты сделал своё дело, Фарход. Теперь они услышали. Но помни, — голос его был тихим, почти шёпотом, — предупреждать нужно всегда, и не только в словах. Мы живём на планете, которая одна, и кто знает, кто ещё наблюдает за нами…
Вечером того же дня я снова вышел на балкон. Город утопал в огнях, а холодное звёздное небо простиралось над головой. И где-то среди тысяч мерцающих точек мелькнула она — крохотная, тусклая, но необычайно притягательная. Звезда Шольца. Маленькая, почти незаметная, но словно внимательный глаз, следящий за каждым нашим шагом.
Я вдохнул холодный воздух. И в этот миг показалось, что между звёздами пробежал едва заметный светящийся след, будто кто-то или что-то пролетело по межзвёздному пространству. Словно сигнал, намёк: мы наблюдаем, а нас наблюдают.
Я осознал, что теперь мой путь — не просто журналистика, а миссия человека, который знает правду. Миссия предупреждать, задавать вопросы и искать ответы, даже если ответы эти могут потрясти.
И в тишине ночи, когда город погрузился в сон, у меня в голове осталась одна мысль: мы думаем, что контролируем Землю, но, может быть, мы всё ещё играем по чужим правилам. А где-то там, в темноте космоса, кто-то всё ещё ждёт, наблюдает… и, возможно, скоро даст знать о себе вновь.
Холодные звёзды горели над моей головой, а я понимал: история человечества только начинается — и в ней ещё многое скрыто за пределами наших глаз.
(24 апреля 2015 года, Элгг,
Переработано 1 ноября 2025 года, Винтертур)