Дыра

Есть город, которого нет на картах. Он стоит между двумя переводами. Один — на языке, на котором никто не говорит, но все понимают. Другой — на языке, на котором все говорят, но никто не понимает. В этом городе живёт женщина по имени Рахель. Но она не Рахель. Она — то, что осталось от Рахели, когда имя стало телом, а тело — текстом. Она носит на руке шрам, который выглядит как ивритская буква «цадик». Говорят, этот шрам появился тогда, когда она попыталась перевести себя на язык любви. Но язык любви — это язык насилия, только с другим акцентом.

Рахель работает в доме, который построил фараон. Только фараон тоже не фараон. Он — то, что осталось от власти, когда власть стала игрой. Его дом — это театр, где ставят одну и ту же пьесу каждый вечер. Пьеса называется «Иосиф и невозможное тело». В главной роли — раб, который не знает, что он раб. Он думает, что он управляющий. На самом деле он — подпись под пустым местом. Его тело — это место, где сходятся все переводы, и расходятся все смыслы.

***

Однажды Рахель приходит домой и видит: Иосиф стоит перед зеркалом и разговаривает с собой. Он говорит: «Я не еврей. Я не египтянин. Я — то, что между». Он говорит: «Я не мужчина. Я не женщина. Я — то, что остаётся, когда тело становится вопросом». Он говорит: «Я не раб. Я не свободен. Я — то, что переводит одно в другое, и теряет себя в переводе». Рахель подходит к нему и говорит: «А ты уверен, что ты говоришь? Или это язык говорит тобой?» Иосиф не отвечает. Он просто исчезает. В зеркале остаётся только его отражение, но оно смотрит не на Рахель, а на того, кто читает этот текст.

***

Теперь я должен рассказать тебе про блины. Да, те самые. Когда я был мальчиком, моя мать учила меня печь блины. Она говорила: «Блин — это тело, которое не знает, что оно тело. Оно думает, что оно круг, но на самом деле оно — бесконечность, свернутая в плоскость». Она говорила: «Когда ты переворачиваешь блин, ты переворачиваешь себя. И каждый раз ты теряешь кусок себя. Но этот кусок не исчезает. Он становится частью другого блина». Я не понимал её тогда. Теперь понимаю. Блин — это текст. Перевод — это переворот. Каждый перевод — это попытка перевернуть себя, не разбив себя. Но текст всегда разбивается. И в трещинах появляется она — Рахель. Или он — Иосиф. Или ты. Или я. Уже не важно.

***

Вернёмся в город, которого нет. Там есть театр. В театре — спектакль. В спектакле — сцена, где Иосиф отказывается от Рахель. Только он отказывается не от неё, а от себя в ней. Он говорит: «Я не могу войти в тебя, потому что ты — это я, но я — это не ты». Он говорит: «Ты хочешь, чтобы я стал твоим переводом, но я уже переведён. Я — перевод перевода. Я — копия без оригинала». Рахель смеётся. Она говорит: «Ты думаешь, что ты отказываешься. На самом деле ты уже внутри. Ты всегда был внутри. Ты — это то, что остаётся, когда тело становится текстом, а текст — телом». Она говорит: «Ты боишься, что если ты войдёшь в меня, ты исчезнешь. Но ты уже исчез. Ты — это дыра в тексте, через которую в него входит Бог». Иосиф плачет. Его слёзы — это ивритские буквы, которые падают на пол и собираются в слово «шалом». Но это слово не означает мир. Оно означает: «я ухожу, но я остаюсь».

***

Теперь я должен рассказать тебе про окно. Есть окно, через которое смотрит царь. Только царь — это не человек. Это — взгляд, который читает. Он смотрит на Исаака и Ревекку. Он видит, как Исаак «отсношал» Ревекку. Только «отсношал» — это не глагол. Это — имя Бога, который скрывается в телах. Царь смотрит и понимает: он не смотрит. Он — смотрится. Он — часть сцены, которую он наблюдает. Он — перевод, который переводит себя. Он — игра, которая играет себя. Он — шутка, над которой смеётся сама шутка. Он звонит в колокол, но колокол — это его собственное тело. Он кричит: «Это жена твоя!» — но эти слова уже были сказаны им самим, когда он был Исааком. Или Ревеккой. Или Богом. Уже не важно.

***

В городе, которого нет, есть библиотека. В библиотеке — книга, которая читает себя. Она называется «Быт». Она начинается с фразы: «В начале было тело, и тело было у текста, и тело было текстом». Каждый, кто открывает эту книгу, становится Иосифом. Каждый, кто закрывает — Рахель. Между страницами — дыра. Через неё можно увидеть, как фараон смеётся. Его смех звучит как: «Я привёл вас сюда, чтобы вы перевели себя, но вы перевели меня». Его смех — это библейский юмор. Это — когда трагедия становится комедией, а комедия — трагедией, и обе они — одно и то же. Это — когда раб становится царём, а царь — рабом, и оба они — ни то, ни другое. Это — когда язык входит в тело, и тело становится языком, и оба они — дыра, через которую в мир входит невозможное.

***

Теперь я стою перед зеркалом. В нём — не я. В нём — ты. Ты читаешь этот текст. Ты думаешь, что ты снаружи. На самом деле ты — внутри. Ты — Иосиф, который отказывается. Ты — Рахель, которая соблазняет. Ты — фараон, который смеётся. Ты — царь, который смотрит. Ты — блин, который переворачивается. Ты — перевод, который теряет оригинал. Ты — тело, которое становится текстом. Ты — текст, который становится телом. Ты — дыра, через которую в тебя входит Бог. И ты — Бог, который исчезает в этой дыре.

***

Последнее. Я говорю тебе: «Не верь мне. Я — ложь, которая говорит правду о лжи». Я говорю тебе: «Не читай меня». И ты отвечаешь: «Слишком поздно». И ты прав. Потому что этот текст уже закончился. Или только начинается. Уже не важно.