Воображаемый роман

                    
  Глава 1. Знакомство.
          Конец января 1984 года, воскресенье.  У  Нонны Васильевны  сегодня дежурство в Университете, где она работает, и она взяла четырнадцатилетнюю  дочь Аню с собой. Аня помнит, что они обе сидели  в пальто  в большом холодном зале, где изо всех щелей дул ледяной ветер. Они продрогли  и уже с нетерпением ждали вечера. На окне стоял куст какого-то растения,  по-видимому, устойчивого к холоду, а в углу зала была  деревянная лестница с площадкой наверху. Аня поднялась наверх, и, обнаружив там запертую дверь, неохотно спустилась. Надо было сидеть и учить геометрию. Запоминалось медленно. Было часа четыре, когда  вошёл какой-то мужчина. Аня  только заметила, что он сутулится  и держит руки в карманах.
- Здравствуйте! – сказал он  каким-то затягивающим голосом.
В нём самом  и в звуке его голоса было что-то, от чего ей захотелось убежать вверх по лестнице. Нонна сказала:
- А это Аня.
- Это Аня!?- сказал он, подняв брови с большим, отчасти притворным удивлением.
Он стал усиленно   приглашать их к себе. Нонна Васильевна обрадовалась и сказала:
- Пойдём к Митке.
Аня чуть не спросила, к какой нитке. Они с мамой шли впереди, и мама много, оживлённо говорила. Ане, шедшей сзади, хотелось поддеть его, посмеяться, подшутить. При этом она испытывала новое, незнакомое ей чувство, сильное, непонятное волнение. Какая-то сила приковала внимание девочки к  узкой, сутулой спине этого человека, к его белой полной шее и  тёмному курчавому затылку с большими розовыми ушами. Аня не отрываясь смотрела  на него сзади ( она шла, отстав на один шаг) и вообще, был момент,  когда  ей хотелось  спрятаться за маму. 
          Незнакомец оказался  болгарским аспирантом тридцати лет. Его полное имя звучало так:  Димитр Иванов Бичев. Русские сослуживцы быстро привыкли к нему и называли его Митко или Митей.
         Комната, в которой жил Митя, оказалась маленькой – чуть больше ванной. Аня была поражена: как в ней можно жить? И Аня дала ей название: «камера». 
         У Мити в «камере». Его светлые глаза под  короткими лохматыми бровями смотрели жалобно, и в то же время сосредоточенно, пронизывающе.  Митя сел на стул позади  Ани и её мамы, в то время как они  сидели на его кровати. Стесняясь и желая избежать его взгляда, Аня спряталась за мамину спину. Заметив это,  Митя два раза приподнимался на стуле и со своего места  порывисто  пытался заглянуть за спину мамы, взволнованным голосом спрашивая :  «А где Аня?»
         Неожиданно Митя встал и решительно запер дверь. Он повернул ключ в замке  бесшумно, стремительно и ловко, не сделав ни одного лишнего, неаккуратного движения.  И снова Ане стало жутковато. Казалось, что Митя навсегда запирает и её, и маму здесь, в своей «камере». И это притом, что вёл он себя очень вежливо и предупредительно. Наверное. так происходило оттого, что Аня начинала чувствовать  над собой власть этого человека. Но тогда, в четырнадцать лет, она не могла объяснить себе этого чувства.
         Включив  проигрыватель,  Митя поставил одну  из многочисленных пластинок, кучей лежавших у него в углу.  Сначала это была эстрадная песня «Ямайка».  Затем он поставил Моцарта, выбрав недлинную и несложную вещь. Одновременно он дал обеим  представительницам женского пола по тарелке, положив каждой из них  большую порцию мёда. Суетясь, он ухаживал за ними как  гостеприимный, заботливый хозяин.
       Аня уже прониклась духом этой «камеры»  Мити. Посмотрев  в окно, она увидела снег, падающий часто, почти как дождь и большую голубую ель, на ветках которой лежали хлопья снега.  Так, сидя, она думала, что пройдет год, два, а  то и много лет – не сосчитать. Эту комнату займёт другой аспирант. Всё изменится до неузнаваемости. Но это воспоминание останется с ней навсегда, такое же яркое и свежее как сегодня.
        Мёд был тягучим и необыкновенно вкусным. Запивая его горячим чаем и слушая негромкую, мелодичную музыку, Аня и Нонна Васильевна почувствовали себя легко и непринуждённо. Внутреннее напряжение и неловкость вдруг отпустили Аню. Мёд – вещь очень сытная. Аня съела две ложки и остановилась, будучи не в силах продолжать лакомиться. И тут заметила, что мама с большим аппетитом съела свою порцию, опустошив тарелку, и Митя  кладёт ей добавки. Улучив момент, когда Митя  отошёл в другой угол своей комнатки, чтобы поменять пластинку, Аня удивлённо и возмущённо  шепнула маме:
- Вредно есть столько меда! И как в тебе умещается?
Чудом услышавший эти слова Митя поднял голову от проигрывателя, и,  с укоризной посмотрев на Аню, сказал:
- Ну, зачем ты так, Аня? Ведь она же не полная.
В его словах чувствовалось искреннее, детское желание оправдать мамину любовь вкусно поесть. Тут же Митя взял Анину тарелку и к несъеденной порции мёда стал добавлять ещё. В ответ на энергичный протест девочки он поднял брови, неумолимо настаивая на том, что она должна попробовать ещё его угощения, с готовностью обидеться в случае отказа.
- Как ты не можешь есть?! Это же очень вкусно!- сказал он и силой поставил тарелку Ане на колени.
И снова, чтобы попасть в тон его желаниям и настроению, Аня съела ещё чуть-чуть мёда, для виду. При этом она изо всех сил хвалила этот мёд, говоря, что в жизни такого не пробовала. Это действительно было так, а для пущей убедительности, чтобы показать, как ей вкусно, Аня цокнула языком, произнеся что-то вроде: «ум-м»!
        Митя вплотную подошёл к женщинам .
- А что такое  «у-м-м»? Аня?- наклонив голову, спросил он как о непонятной и интересной вещи, которую ему важно знать.
Мама просияла и сказала с радостным волнением:
- Это, Митя, она сказала оттого, что ей очень вкусно.
- Ум! – произнёс Митя, встав к гостьям боком; он отрешённо, и в то же время сосредоточенно смотрел в окно, пытаясь понять того, кто так говорит и уяснить себе его состояние. При этом он покачивался из стороны в сторону.
       Неожиданно за стеной послышался плач грудного младенца.  Крик был невыносимо громким. На удивление Ани: откуда здесь взялся ребёнок, мама объяснила, что он родился у кого-то из молодых студентов, живущих в Университетском общежитии. А поскольку квартиры у этой семьи нет, то вот и ютятся они все втроём в такой же маленькой комнатке, как у Мити. Комната эта, естественно, вся увешана пелёнками.
-Надо сначала квартиру получить, а потом ребёнка заводить,- отрезала Аня, полностью чувствуя свою правоту.
Митя серьёзно посмотрел на неё, и, кивнув головой, сказал:
- Права Аня, права.
При этом  как в его интонации, так и в округлившихся светло-карих глазах было удивление тому, что такие серьёзные слова он слышит  от неё, от девочки-подростка. Искреннее и как бы идущее Ане навстречу, это удивление говорило о том, что саму её  и её мнение воспринимают именно так ,как  она только может об этом мечтать . Оно обволакивало её. И вместе с тем было почти неуловимое чувство того, что Митя замечает всё в её с мамой поведении и берёт себе на заметку.
     
 
Сидели Аня и её мама, Нонна Васильевна, в «камере» у Мити очень долго.  Время пролетело быстро, и две гостьи уже успели привыкнуть к крошечной удлинённой комнатке и почувствовать себя в этом тесном помещении очень уютно – совсем, как  у себя дома… или даже лучше, чем у себя дома. Случайно взглянув в окно, Аня увидела кусок чёрного неба. Всего на секунду испытала она тягостное чувство, похожее на ужас, а потом оно также, моментально исчезло. Мама с дочкой давно должны были быть дома, тем более что папа волнуется, не зная, почему они задержались.  Он же паникёр.
       Как казалось Ане, из чувства долга  она дёрнула маму за рукав, говоря:
- Нам пора.
На самом деле, ей просто не хотелось, чтобы Митя  подумал, что ей не хочется уходить. Пусть не будет в этом так уверен, нечего!
Порозовевшая от тепла и выпитого чая, Нонна Васильевна отозвалась неохотно:
- Пойдём…,- и, тут же,  наклоняясь  к дочери, тихо попросила:
- Давай ещё немножко посидим. Совсем чуть-чуть…
           Под конец Митя  предложил девочке  послушать музыку в наушниках. До этого Аня никогда не слушала музыку таким образом и была смущена, когда Митя  собственноручно надел их ей. Но тут же поймала себя на том, что это его действие ей понравилось, и невольно бросила на него благодарный взгляд.
       Было действительно поздно. Митя опередил маму, протянувшую было руку к вешалке, где висели их пальто. Ловко и умело Митя надел на маму пальто.
- Как в каком-нибудь старом фильме, - подумала Аня, ещё до этого не сталкивавшаяся с таким явлением в жизни – чтобы мужчина подавал женщине пальто. И тут же решила, что ни за что не позволит Мите подать пальто и  ей. Так было, наверное. оттого, что в процессе одевания пальто нужно повернуться  к нему спиной, неловко оттопырив руки. То есть, ей казалось, что, подставляя себя таким образом, она покажет ему, что ждёт его внимания. Ещё, это будет выражением её беспомощности и зависимости от него.
        Пока все эти бессознательные, несформировавшиеся мысли и ощущения  носились у Ани в голове, Митя уже держал в руках её пальто. Схватив пальто со своей стороны, юная женщина изо всех сил стала тянуть его к себе. Но силы были неравными.  Митя крепко, будто клещами, держал пальто, спокойно наблюдая Анины потуги.
- Отдайте! Я не старуха дряхлая, я сама!
- Какая ты глупая! – начала её стыдить и уговаривать мама,- Митя – джентльмен, а ты- дама. Он же должен за тобой поухаживать.
Мамины доводы подействовали. Кроме того, Аня поняла, что вырывать пальто бесполезно. Митя надел его на неё, и, к её удивлению, неудобства, неловкости она не почувствовала.
         На пороге своей комнаты Митя попрощался с Аней за руку. Он протянул ей свою ладонь просто, открыто. Потом Митя слегка сжал  руку Ани  этой холодной, крепкой ладонью, что было очень  приятно. Вид у него был серьёзный, скромный, задумчивый и немного грустный. В электрическом освещении, он казался Ане исполненным  чувством гордого достоинства, а его рукопожатие – таким дружеским. Воображение говорило Ане о том, что в нём есть что-то рыцарское, а в памяти возникли слова из поэмы Лермонтова «Демон». Это было как раз то место, где Демон, наконец, появляется перед Тамарой: «Он был похож на вечер ясный».
        Выйдя на улицу, мама и дочь увидели снег, падающий крупными хлопьями. Мама взяла Аню под руку, и они какое-то время шли молча.  Потом Нонна Васильевна спросила:
- Тебе понравился Митя?
- Да, - не колеблясь, ответила Аня.
Аня воображала себя затворницей, которую Митя вывел на свободу, и она смогла увидеть себя, а также всех и всё, что её окружало, другими глазами. Она всегда, с раннего детства, воспринимала  всё происходящее вокруг чётко и образно. Но сейчас она поняла, что до встречи с Митей её сознание и восприятие мира будто бы находились в тесном, тёмном, ограниченном пространстве. Появление в Аниной жизни Мити, наполнившее её чувство к нему, пролило свет на то, что само оно, это чувство, может быть, и является самым главным, что случилось с ней в жизни.
       По дороге до автобусной остановки все эти ощущения были неясными. Только сидя в автобусе, Аня поняла, что влюбилась в Митю окончательно и бесповоротно. Вслед за этим  в уме у неё  возникла трезвая, ясная, разумная мысль отказаться от этой влюблённости  усилием воли, пока ещё не поздно. Но не хотелось отказываться, и было почти невозможно: влюблённость уже затянула Аню, положив на неё свою печать. Желание быть влюблённой оказалось сильнее. И тут же возникло верное, нерушимое согласие с желанием влюбиться и с этим чувством. «Будь что будет», сказала себе Аня, осмелев.
Мама, задумчиво смотревшая в окно, заговорила, попадая в тон Аниным мыслям:
- Митя - необычный человек. Я  таких в жизни не встречала. Он очень чувствует красоту. Он как-то раз  сказал: какое же  красивое дерево – берёза! Это про русскую берёзу, при  том, что он сам- болгарин! У него, можно сказать, душа поэтичная.
Взяв верх над свободой в душе Ани, чувство  к Мите сразу же укоренилось, а сам он казался ей таким смелым, мужественным  и необычным.
         Уже подходя к дому, Аня окончательно поняла ( а может быть, только почувствовала), что со знакомства с Митей начался новый этап её жизни. Только что зародившаяся  влюблённость в него уже успела стать родной для Ани – такой же необходимой, как воздух, которым она дышала, и Аня удивлялась, как могла  раньше жить без этого чувства.
 
-           
-           
 
          Наконец, наступил  долгожданный день – двадцать второе апреля 1984 года.  Сегодня к Норкиным в гости должен прийти Митя.  Папа Ани, Сергей Михайлович,  беспечно ходит по коридору, засунув руки в карманы и посвистывая.  Ему весело  и в его глазах   светится блаженное любопытство от предвкушения встречи с новым, и, по словам жены, хорошим человеком. Нонна Васильевна с утра не отходит от плиты.   Её головная боль – всё успеть до того, как раздастся звонок в дверь. Нужно, чтобы пироги испеклись вкусными и не подгорели, и чтобы стол был накрыт и сервирован, и чтобы пол блестел.
          Одним словом, нельзя ударить в грязь лицом. Аня помогает маме по мелочи – лепит несколько пирожков. Хотя помощь её минимальна. Бабушка Валентина Ивановна, как всегда, с раннего утра гремевшая на кухне посудой и пускавшая на полную мощность газ, не отходит от мамы, зычным голосом критикуя все её действия, вмешиваясь в них и пытаясь создать впечатление, что помогает. Терпение Нонны Васильевны на пределе, она устала и еле сдерживается.  Но она знает, что устраивать скандал бесполезно: бабушку никакими силами не заставишь уйти с кухни, а скандалы она любит и питается ими.
         Наконец, наступает вечер. Приготовления закончены, и Нонна Васильевна торопливо  ищет в шкафу подходящие дл я неё и дочери  платья. Аня с мамой  волнуются,  одновременно  надевая  юбки, а затем блузки.  Юбка длинна Ане и с трудом застёгивается на её толстой подростковой талии. «Ужмись хоть  немножко», раздражённо бросает мама, «Жрать надо меньше!»
         Услышав звонок, Сергей Михайлович бросается к двери. Входит Митя. Поздоровавшись за руку с папой, он почтительно целует  ручку бабушке. По лицу бабушки видно, что она тает. Затем Митя подходит к Ане: «Здравствуй, Аня»,  говорит он, глядя ей в глаза  и пожимая её руку крепкой прохладной ладонью. И Аня снова чувствует, что неравнодушие к нему, зародившееся ещё при первом знакомстве с ним, крепнет  и пускает корни в её душе.
         Садятся за стол.  Взяв со стола ватрушку, Митя вертит её в руках, и, оглядывая со всех сторон, показывает, что он любуется красотой этого маминого произведения. Делает он это очень артистично, восклицая:-
-Ах! Как красиво!
-Правда, Мить?-  говорит мама, не веря себе, и тут же её лицо расцветает.
Сергей Михайлович  оживлённо разговаривает с Митей. Посмотрев на него, Митя хлопает его по плечу и говорит ему «ты», хотя папа Ани на  двадцать с лишним лет  старше его. Затем Митя  непосредственно сказал  про кого-то: «он очень расплакался».
       Потом начали показывать Мите семейный альбом. И тут Мите на глаза попались младенческие фотографии Ани, где папа сфотографировал её голенькой. Видя недовольство Ани, хотя она и не успела его высказать, Митя засмеялся и сказал:
- Аня, я уже видел тебя в неприличном виде. Это всё,Аня, это — всё!- добавил он, заложив руки в карманы.
Аня пыталась возмущаться и возражать, но Митя  отвечал раскатами хохота, и только Нонна Васильевна тягуче и с укоризной произнесла:
- Ми-тя!
Повесив голову, Аня пошла на кухню и там долго стояла страшно расстроенная, глядя себе под ноги и топчась на месте. Аню мучили два давивших на неё чувства: первое — то, что она  опозорилась и этого уже не изменить, второе — то, что она не понравилась, и это тоже  - окончательно. С горечью приходили в голову мысли: зачем отец фотографировал её без одежды? Вспомнилось, как один  друг Сергея Михайловича говорил ему: когда Аня станет взрослой девушкой, ей эти фотографии очень не понравятся. Ещё, Аню мучило то, что  она так несуразно одета: длинная  юбка, которую дала мама, ей совсем не идёт, а ещё эта короткая стрижка — как нарочно. Затем Аня, сама не зная как, вышда из этого состояния. Но угнетающие , расстраивающие Аню мысли  об этом время от времени появлялись у неё, несмотря на ожидание счастья, связанного с Митей.    
      Придя с кухни,  Аня начала  (изображать) перед Митей школьных учителей: по ботанике, физике. Сначала показала учительницу ботаники, а именно то, как она объясняла ученикам образование первичной и вторичной мочи в организме, а затем говорила о процессе  мочеиспускания, сопровождая свои слова движениями изогнутого пальца, направленного вниз. Митя снова захохотал, откинувшись назад, подняв руки вверх и раскрыв рот так, что были видны его глотка, нёбо и зубы.  Затем с искренним удивлением он сказал: «Я нэ понимаю, как можно такие глупости говорить детям?»
        Когда Митя ушёл, Нонна Васильевна передала   дочери слова, которые говорил о ней Митя Бичев:  «Аня – натура созерцательная». На мамины возражения, что вот,мол, Аня ничего не делает,  Митя сказал: «Зато она думает». И посоветовал маме  постепенно, понемножку приучать Аню  к хозяйству.  За сделанное – похвалить.
      1984 год, конец июня. Сегодня Нонна Васильевна собирается на работу и возьмёт с собой Аню (а потом  обе они, мама с дочкой, должны прямо оттуда ехать поздравлять с днём рождения  тётю Олю, мамину сестру и  Анину любимую тётку).  Аня всё больше молчит, но внутри, про себя она радуется так, как радовалась в кажущемся ей далёким детстве, и даже больше: это – не просто радость, это –  ожидание счастья. Непонятно отчего, но в Аниной душе растёт  уверенность в том, что оно, счастье, вот-вот придёт, произойдёт…  Она предчувствует приключение: сегодня она увидит его, Митю, и в  душе девочки уже возник неясный, тайный роман с ним – Аня едет на свидание. Или, во всяком случае, как будто на свидание… Белые, перистые цветы, растущие под окном ( метёлки волжанки) кажутся ей  похожими на облака – воздушными, почти нереальными. От них исходит терпкий, резкий, как будто капризный запах мёда, стоящий в воздухе; множество пчёл, шмелей и жучков закопались и чернеют в желтоватом цветочном пуху, а по  горячей, растрескавшейся земле можно ходить босиком.
      Мама с Аней выходили из калитки, и мама уже повернула ключ в замочной скважине, как вдруг мама вздрогнула, остановилась и ключ чуть не выпал из её руки.
- Только я тебя хочу предупредить,- мама стала  теребить пальцы,-  Я знаю, что Митя молодых не любит.  Он сам мне сказал: я молодых не люблю, они дурные. Ине надейся, и не жди.-  Нонна Васильевна не смотрела на Аню. Она смотрела в сторону,-  И не смотри на него, он всё равно на тебя смотреть не будет. Если он на тебя и посмотрит, то это не потому, что ты ему нравишься, а потому, что он – человек  высокой культуры, благородный и очень деликатный, он никого не обидит невниманием. Ему наши мужики в подмётки  не годятся.
Всё это мама говорила, ни о чём не подозревая и думая, что  дочь ничего не чувствует, и. в  то же время, сама того не понимая,  она была твёрдо уверена, что болгарин нравится дочери и не может не нравиться, так как нравится ей самой.  Это было раздвоение, о котором Нонна Васильевна не задумывалась, потому что оно было так естественно.   Вместе с тем, тут было и опасение того, что Митя понравится Ане и что Аня может ему понравиться.
- Вообще, странно, что когда он родился, его назвали Димитром. Надо было назвать Ангелом. В болгарском языке есть такое  мужское имя,- нарочно сказала Аня.
- Точно, ну точно ангел. Почему бы его так не назвать? – подхватила мама,- Действительно, был  бы  Ангел Бичев,  так хорошо. Но это звучало бы слишком приторно,  он итак ангел, ангелочек. Это видно, а вот Димитр, Дмитрий, Митя –очень хорошее имя, мне очень нравится. Он же –Димитр Иванов Бичев. Надо же,-  вдруг удивилась мама,- по-русски он – просто Дмитрий Иванович.
- А сам Митя  тебе нравится как мужчина? – спросила Аня.
- Почему ты так подумала,- сказала мама. Её дыхание участилось, она смотрела по сторонам  и подбирала слова для ответа, -Я, кажется, не давала тебе никакого повода так думать,- сказала она строго и внушительно как никогда. На секунду она твёрдо посмотрела дочери в глаза, но тут же отвела взгляд, и её голос сделался неуверенным, она почти заикалась,- Я к нему хорошо отношусь… И все мы к нему  хорошо относимся. Он для меня как сыночек. Я к нему отношусь только как к сыну, исключительно.
- А как это может быть – интерес к мужчине?- спросила Аня нарочно, но отчасти и для того, чтобы, с гарантией, надёжно скрыть собственные чувства.
- Бревно-бревно, бревно –бревно, бревно бревном останется,- бодро пропела мама.
Успокаиваясь, Аня начинала думать о том, что мама вплотную  подошла к заветной двери, толкнулась в неё, но не открыла.
       На работе Митя показал Ане  установку для роста кристаллов, на которой работал. Он присел, что-то выдвинул, потом задвинул обратно.  Потом Митя встал, облокотившись о железный выступ за установкой.
- А я  скоро уеду, Аня,- сказал он.
Митя слегка  ссутулился и почёсывал затылок, перебирая волосы белыми розоватыми пальцами  в синих жилках. Слегка изогнувшись, он невольно наклонил голову  набок, и в его светло-серых с зеленоватым и коричневым оттенком глазах было холодное, детское любопытство. Шестым чувством Митя угадывал Анино неравнодушие,  но не видел его существенных подтверждений. Аня помнила о том. что он  уедет, но это, во-первых, будет только через год: значит, до этого ещё далеко, а во-вторых, она итак об этом знает. И она спокойно спросила, как будто  о чём-то  не имеющему к этому отношения, как о чём-то отвлечённом:
- А когда вы уедете?
- В следующем году. Уже через год,а может быть, и раньше, в мае. Очень скоро, Аня, я уеду, и меня больше не будет. Уже насовсем.
      Первое мая 1985 года. Митя снова приехал  к Норкиным на майс кие праздники на дачу, как и в прошлом году.  С хитрым видом, как бы говорящим : « я знаю, что это подействует», он принёс мешочек с грецкими орехами и наблюдал, как Аня их ест один за другим. При каждой передаче ореха девочка говорила «спасибо», чтобы было видно то, какая она хорошая и благодарная. Когда пришла мама,  и села рядом с Аней,  она тут же стала  всё делить поровну. Сейчас она думает, что со стороны это выглядело демонстративно.  Митя передавал Ане орех, сложив щепоткой пальцы. Вынимая из них орех, она каждый раз прикасалась к ним. Пальцы были волосатые, на их концах- красноватые и холодные утолщения, но тем не менее это было приятно . Мама пошла на кухню, а Митя сказал:
-  Тебе обязательно надо съездить в Болгарию.
Аня замерла и с ожиданием посмотрела на Митю, а он сказал:
- Поехать просто так, Аня. Там очень красиво цветёт весной орех. Поешь молодой орех . Он очень вкусный.
У Ани внутри всё похолодело, но натянутость и напряжение спали. Она вздохнула свободней. В самом деле, если бы он сделала ей какое-то конкретное предложение, то, может быть,  она бы с готовностью и перехваченным дыханием согласилась бы , и, в то же время, почувствовав неловкость и неуместность этого, могла бы спросить: «А зачем?»
         Вечер этого же дня, около десяти часов. Папа с Митей сидят около камина в маленькой комнате. Они сидят не у самого огня, а сбоку – Митя поближе, папа – дальше. Сергей Михайлович, целый день пиливший с Митей дрова и говоривший ему для смеха одну и ту же фразу,  опять произносит её: «Ти си магарэ».  По – болгарски это значит: «Ты - осёл». Митя снова смеётся, закинув голову. 
 Ане тоже хочется сесть  у камина. Тут так тепло, говорит она себе, и потом, поближе к Мите. При этой мысли она чувствует холодок сначала внутри, потом  по коже. Взяв маленький стул, она тоже села к камину, сбоку от Мити. Инстинктивно она действовала правильно: если хочешь понравиться кому-то, садись с ним рядом, а не отдельно от него.
       Папа, красный и разомлевший  от того, что сидит рядом с таким приятным и хорошим человеком, который ему почти что брат, рассказал анекдот с неприличным концом. Митя с едким раздражением засмеялся : Ах-ах-ах!   Мама,  ставившая на кухне чайник, услышала Митин смех и радостно засмеялась, ещё не зная чему. Ане надо было показать, что  это не смешно и что она осуждает этот анекдот. Поэтому она сделала строгое лицо и поморщилась. Увидев это, Митя тоже сделал  чопорное лицо и  брезгливо поморщился. Нонна  Васильевна из кухни крикнула:
-Сере-жа !  Дров не хватает, давай неси!
- Матриархат,- сказал папа.
- Во всяком случае, не мой,- сказала Аня с сознанием того, что говорит что-то очень хорошее и правильное и нужное для того, чтобы приобщиться к нему, Мите.
- Ах, ах, Аня!- обернулся Митя. Он положил Ане руку на спину. Его рука слегка, но цепко обхватила её спину и плечо, он наклонил голову, наблюдая и как бы прощупывая её изнутри. Аня почему-то вспомнила мамин рассказ о том, как Митя очень ловко поймал муху в кулак. Она сжалась и согнулась, не решаясь  освободиться  и не зная, что сказать. Да и что тут скажешь?
Нонна Васильевна заглянула в комнату, и , увидев то, что Мит я обнимает её дочь за плечи,  умилённо  засмеялась : Митя! Митя что-то говорил папе, а его рука лежала на Аниных плечах как на столе или на стуле  и давила. Повернувшись к Ане, он ещё раз оценивающе посмотрел, и, видя её настроение, снял руку. Аня не нравилась Мите, но возбуждала в нём мужское любопытство как интересный предмет и  как точка приложения сил.
Огонь из камина освещал комнату. Папа пятернёй поправлял волосы. Приоткрыв рот, он смотрел в камин. Митя сосредоточенно смотрел перед собой, почёсывая затылок. Его ноги, аккуратно расставленные в разные стороны, в синих рейтузах и в валенках, как будто были набиты ватой. Аня встала и пошла в большую комнату.
       Второе мая.  Аня проснулась утром и не помнила, во сколько – может быть, часов в девять-десять. Она не вставала - лежала на кровати. В голове появлялись, проносились или стояли разные мысли. Они, эти мысли, были одновременно и неопределёнными, как незнание чего-то точно (наверняка),так и  определёнными, чёткими. Родители ещё не заходили в комнату, Митя – тем более. На столе был беспорядок после вчерашнего застолья – закуски и выпивки. Такое было только после посещения Мити , потому что после визита других гостей Нонна Васильевна всегда вытирала и расставляла вещи в идеальном порядке. И Аня думала о том, что ничего не зависит от неё: ни принятие каких-либо решений, ни  то, что происходит вокруг; но в то же время она понимала  одно: чувство к Мите сидит глубоко в ней, и в то же время оно живёт, существует само по себе, отдельно от неё.
      На уроке зарубежной литературы Эльвира рассказала, что чешский писатель Кафка написал рассказ о том, что он превратился в гусеницу. Домашние его кормили  листьями, травой, а всего этого  ему  нужно было много – гусеница большая, они должны были носить ей еду потихоньку от людей, убирать за ней. И вдруг Аня подумала:  а вот бы Митя Бичев превратился в гусеницу. Она  бы одна кормила его, ухаживала бы за ним, никому, кроме неё, он не был бы нужен. Она бы убирала  за ним огромные катышки, терпела бы все выпады на неё и иногда гладила бы его слизистую голову, превозмогая отвращение (что особенно сладко), говоря ему: хоть ты и гусеница, но я отношусь к тебе как к человеку, тебе нужна ласка, вот я тебя и ласкаю. Он был бы её, целиком и полностью. Так размечтавшись, Аня боялась, что кто-то может  узнать об этом, и, конечно, никогда бы и маме об этом не сказала. Она только рассказала маме о Кафке и гусенице и сказала:
- А вот если бы у нас был такой родственник,  я   бы за ним ухаживала.
Нонна Васильевна косо посмотрела на неё и сказала:
 - Ты бы эту гусеницу  тут же раздавила.
Это подхлестнуло Аню, отрезвило. Её благостное настроение исчезло и в ней как пресс  поднялась тяжёлая, давящая жестокость. Ане тут же захотелось  раздавить, растоптать эту гусеницу.  
       Был и ещё случай на даче у Норкиных. Это была середина июля 1985 года, и всей семьёй (как это и было в традициях гостеприимной семьи Норкиных) нагрянули Румянцевы- их дальние родственники из Владимира.. А именно: Анатолий Павлович Румянцев – полковник милиции, которого знал весь Владимир – уважаемый человек в городе, его жена Таисья Александровна и их  дочь Лиля, приходившаяся Ане троюродной сестрой с папиной стороны. Лиля была моложе Ани на пять лет, но, как про неё говорили, она  уже и в свои десять лет – взрослая женщина. Серёжки, украшения, она постоянно следила за собой, и ,если на её белых брючках оказывалась соринка, брюки немедленно стирались в тазике, стоявшем на скамейке под сиренью в саду. Мальчики потихоньку, с надеждой и желанием показать себя перед ней, заглядывали через забор.
       Аня и Лиля сидят на веранде. И вдруг неожиданно входит Митя. Он растягивает рот в улыбке, и улыбается даже как будто скромно. Он оживился, взбодрился, увидев, что есть ещё люди (гости), которые к нему расположены.
- Я принёс две шоколадки,- с порога заявил он.
- Как это вы, Мить, догадались?- с радостным удивлением спросила Нонна Васильевна.
- Интуиция,- со значительным видом ответил Митя.
- И вы, Митя, когда ехали сюда, уже догадались, что у нас две девочки, а не одна?
- Догадивался.
- Митя всем сделает хорошо,- заключила Нонна Васильевна.
Митя вышел, а Таисья, провожая его глазами, отметила:
- Какой приятный! Мне понравился.
Аня с Лилей остались одни, и Аня спросила:
- Ну, как он тебе?
- Такой страшный – ужас, глазки маленькие такие на тебя смотрят, уши –как у слона, а в нос хоть кольцо вешай,- сурово отрезала Лиля. В её словах была однозначная отрицательная оценка этого человека, пусть и детская, но она была похожа на отказ женщины, пользующейся успехом, неудачливому поклоннику.
       Аня осталась в комнате читать книгу из-за какого-то внутреннего непреодолимого протеста, который она не могла бы себе объяснить. Наверное. здесь было не одно чувство, а все вместе, и, смешанные, они как будто образовывали клубок, и только одно вырывалось вперёд.  Протест этот включал в себя: и желание не быть в глупом положении – идти как бы к Мите  вместе со всеми, но он же к ней  более, чем равнодушен. Это тяжело. Другим желанием было – противопоставить себя Мите. Он- человек, но и она, Аня, тоже; она может  быть в центре чего-то не менее значительного, пусть  и не с кем-то, пусть она и одна. Третьим желанием был её протест против этой любви: как собственной, так и окружающих к Мите. И этим добровольным одиночеством с книгой она бросала вызов всем.
         Пришедшая на веранду Лиля была очень оживлена. В высшей степени серьёзно  она сказала, что он, этот болгарин, совсем не такой уж и страшный.
- Ты знаешь, Аня,- продолжала Лиля,- он меня спросил: - Тебе одиннадцать лет, да? У меня племяннице столько же лет, сколько тебе.  Давай с тобой в бадминтон  поиграем. Прямо так и сказал.
Прошло ещё какое-то время. Сколько? Аня не помнила.  Может быть, полчаса, а , может быть, целый день . На пороге веранды снова появилась Лиля: её коса была растрёпана, щёки раскраснелись, глаза блестели, а на лбу выступили капельки пота. Оглянувшись, она приложила палец к губам и взволнованным шёпотом сказала:
- А ты знаешь… Такой хорошенький, такой красивый. Болгарин этот. Он мне так понравился,- последние слова Лиля выговорила с чувством,- Мы с ним скошенную траву убирали. Он такой сильный, целую копну на вилы поднял!  Мне столько никогда не поднять. Да никому! Я так перед ним старалась! Я, знаешь, взяла и вилами целую копну подняла – и- эх! Так из меня чуть кишки не вылезли.
- А что он тебе на это сказал?  Он, Митя,- спросила Аня.
- А Митя – ничего. Он   так спокойно смотрел.
Таисья, пришедшая на веранду, также в высшей степени серьёзно отнеслась к Мите, он ей понравился. Она отметила. что  он очень вежливый мужчина, он ей даже руку целовал, а у нас таких нет, все наши – хамы. И на Анатолия Павловича Митя произвел положительное впечатление. Они с Таисьей в один голос заявили, что приглашают его на недельку погостить у них во Владимире. Когда? Да хоть сейчас или в конце августа… или в сентябре, когда захочет.
       Уже ближе к ночи на крышу машины Анатолия Павловича прыгнул кот Дениска – всеобщий любимец, и он, разомлев от счастья, подошёл и нежно гладил кота по головке. Затем  в сад вышли Аня, Митя и Сергей Михайлович с Нонной Васильевной. Аня старалась заглянуть Мите в лицо, а он, подняв голову и не вынимая рук из карманов, смотрел куда-то вверх. Как говорят, нос по ветру. Неожиданно  нечто ворвалось и нарушило картину шествия людей: по тропинке, ни на кого не обращая внимания, с достоинством шёл кот Норкиных Денис. Он, подняв хвост, неторопливо и пластично двигался, чёрная  спина его шубы искрилась на солнце, а достающий почти  до земли мех на животе слегка колыхался  от каждого его движения. Кот словно бы не замечал людей. Конечно же, он их замечал, но его чувство безусловного превосходства над ними не допускало повода идти как-нибудь иначе, а не по тропинке. Идущий по тропинке ему навстречу Митя был вынужден отойти в сторону, но видно было то, каких усилий над собой ему это стоило; трудно описать и степень недовольства, которое он при этом испытал.
- Кот важный,- тем не менее, прокомментировал ситуацию Митя  с внешней холодностью и выдержкой наблюдателя.- Кот ни за шьто  не уступит дорогу. Собака - она уступит. Терпеть не могу кошек. Люблю собак.
Для хозяев это было обычным явлением: отойдя в сторонку, они с умилением смотрели, как удаляется поднятый вверх перистый хвост Дениски. Уже в саду мама  нагнулась к пеньку, на котором заснул Дениска и нежно погладила его по голове. Оказавшийся рядом Митя  спросил:
- Нонна, за что вы его гладите? За что вы его так любите? – и бесконечная уязвлённость, а также чувство несправедливости были в этих словах.
Мама не ответила и не подняла головы. 
      Конец августа – начало сентября 1985 года. Как всегда ( по своему собственному обычаю) ,Сергей Михайлович Норкин поехал к своим родственникам во Владимир – погостить на три дня или на недельку. Митя поехал во Владимир вместе Сергеем Михайловичем: гостеприимные хозяева освободили для них комнату. Потом по рассказам своего папы Сергея Михайловича и по рассказам со стороны Нонны Васильевны Аня стала более-менее представлять картину пребывания своего отца у их дальних родственников.  Со слов  мамы  Аня узнала, что  старшая дочь Таисьи – Марина, очень не понравилась Мите: « слишком развязная». Лиля, оказывается, когда он ложился спать, щекотала ему пятки. Со слов папы, Митя отнёсся к этому спокойно.
      А ещё: Сергей Михайлович, когда жены не было дома, рассказал нечто Ане  почти шёпотом. Оглядываясь на дверь и слегка  прикрывая рукой рот, он сообщил о том, что они с Митей вместе ходили на речку купаться.
- И как? Наверное, много плавали? – отчасти нарочно, отчасти с искренним интересом и завистью спросила Аня.
Она чувствовала унылую, безнадёжную зависть к своему папе: он плавал вместе с Митей,  купался вместе с ним. И ещё: она завидовала тому, что, хотя бы плавая вместе в воде, папа и Митя могли общаться между собой более-менее  на равных, как двое мужчин – свободно купаться,  свободно говорить. И ещё: ей  хотелось бы поплавать не меньше , чем  они. а Митя,  наверное, может много проплыть. Он – такой сильный…
        Папа нарушил ход Аниных мыслей, говоря ей следующее:
- Так вот, слушай. Мы с Митей вместе в речку вошли. А он, представляешь себе, разделся догола и вот так вот со мной купался.
- А ты? – не выдержала Аня.
- А я … не стал вот это вот самое – раздеваться совсем.  И знаешь, что я тебе скажу, Анька: Митя сложен как Аполлон. Только ноги у него кривоватые – но так и должно быть  у настоящего мужика. Хорошо поплавали: Митя далеко заплыл – руками по воде так и дубасил. А я так –чуть-чуть у берега.
И тут отец попросил дочь таким тоном,  каким один мальчишка-заговорщик просит другого мальчика не выдавать военную тайну. При этом он был так серьёзен в своей просьбе, но  почему-то также серьёзно считал, что она подействует.
- Аня, ты только не передавай матери, что я тебе сейчас рассказал. Ну, то есть про то, как Митя голый купался и что я его вот так видел. А на том берегу Нерли – церковь белая, а купола у неё золотые сияют. А Митя  нырнул – так всем телом и сверкнул,- в заключение сказал папа с восторгом, поднимая вверх руку  с чуть дрожащим пальцем.
Папин  высокий, загоревший лоб разгладился, большие зелёные глаза блестели от умиления и какого-то простодушного превосходства над Митей:  и от того, что Митя в чём-то повёл себя как дикарь (обнажился совсем), и от того, что  теперь они с Митей будто бы связаны какой-то невидимой тайной, и от того, что Митя дал ему повод в чём-то относиться к нему как к ребёнку. Вместе с тем в том, как отец рассказывал, чувствовалась его причастность к Мите как к чему-то высшему – как  к церкви, на фоне которой Митя купался. Ещё: Сергей
Михайлович обнаружил то, что, оказывается, спать рядом с Митей  очень хорошо.
      Аня не сдержала своего обещания молчать и всё рассказала маме. Кстати, она и не собиралась молчать,  потому что Сергей Михайлович никогда не хранил в тайне то, что доверяла ему дочь и рассказывал о ней своей жене всё.
- Да что ты говоришь!- кокетливо и с каким-то подчёркнутым удивлением ответила дочери Нонна Васильевна, но Ане почему-то показалось, что мама не удивилась и никак не отреагировала на это, только улыбнулась, а вернее, ухмыльнулась про себя.  
     Время от времени  Нонна Васильевна  рассказывала своим домашним: мужу и дочери что-нибудь о Мите — вернее, передавала то, что он иногда говорил о себе. Например, когда Митя был подростком, вот как Аня сейчас, он ходил заниматься французским с монахом. А у монаха за стеной во время занятий играла какая-то музыка. Это была музыка Баха. На неё Митя сначала не обратил никакого внимания — даже и не понял, что это такое. А Митя (как он потом говорил) любил и понимал только эстрадную музыку, всё остальное для него не существовало. Так прошло несколько занятий. Музыка великого композитора в другой комнате всё звучала. Неожиданно для себя Митя  открыл то, что начинает чувствовать эту музыку, и, когда в одно из занятий монах не включил пластинку (то ли забыл, а, может быть, из каких-то других соображений), Митя ощутил пустоту — как будто чего-то ему не хватает, и попросил своего учителя послушать ещё.
      Так Митя начал понимать и любить классическую музыку. Не сразу - постепенно, и это точно так же, как любая привычка к чему-то. Ведь (по его словам), он любил эстраду, воспринимая её как что-то лёгкое,естественное, к чему не нужно прислушиваться, над чем не  нужно задумываться. К классике же он начал прислушиваться, старался понять её. Он начал привыкать к классике и воспринимать её.
       Нонна Васильевна  рассказывала, что как-то раз Митя стоял в очереди за хлебом, а в голове у него звучала целая симфония. Он откинул голову назад и не мог избавиться от этой музыки — она целиком захватила,  полностью поглотила его, а Митя мял в руках пятирублёвую бумажку,  находившуюся у него в кармане: доставал-совал, доставал-совал... В результате, когда оказался перед прилавком, то остался без хлеба, так как бумажки в кармане больше не было; причём Митя  совершенно не помнил, когда и как потерял свои пять рублей. Выпали они сами или же кто-то вытащил — неизвестно.
       Митя подарил Сергею Михайловичу пластинку с его  любимым певцом — Борисом Христовым. Митя говорил о том, что Борис Христов — настоящий певец, и у него бас - не хуже Шаляпина. Сергей Михайлович принял  пластинку из рук Мити трепетно,. можно сказать - благоговейно: с каким-то радостным спокойствием, как что-то возвышенное, и в то же время лицо его было таким строгим, консервативным и при этом просветлённым — как будто получил нечто, к чему тянулся всю жизнь. 
      Митя любил повторять иногда, что Борис Христов — настоящий христианин, как и сам Митя.  Один раз, добавил Митя , был такой случай. Христова пригласили петь в Большой театр. А у него в репертуаре были одна или две духовные вещи. Ему отказали в праве исполнять их, и он встал и вышел демонстративно.
- Он — болгарин! Он — гордый! - при этих словах длинный Митин нос, опущенный  вниз, поднимался вверх.
      Ещё, Митя очень сильно возмущался тем, что русские женщины очень любят командовать. Он живёт в России, и он это заметил. Вот в Болгарии  в семье командует мужчина, и он в ней — единственный хозяин.
      Потом Митя спросил, есть ли  у Ани пластинка Баха -  «Хорошо темперированный клавир», где играет Святослав Рихтер. Сам Митя считает это собрание очень хорошим и подумал, что как раз для самой Ани и для её характера эта пластинка будет самой подходящей. Нонна Васильевна ответила  очень чётко в том плане, что у Ани «Хорошо темперированный клавир» Баха уже есть, и тогда Митя подарил Ане (передав подарок через Нонну Васильевну) пластинку  с музыкой Минкуса из балета «Дон Кихот».
       Аня делала под эту музыку гимнастику, и она думала одновременно и о Мите, и о балете, и о том, как хорошо она гнётся сейчас, под эту жизнеутверждающую музыку о любви, и ведь не кому-то, а ей Митя подарил именно эту музыку, а это значит точно, что что-то есть! И есть  оно у Мити по отношению к ней, к Ане, это — более чем доказательство: об этом  говорит сама музыка «Дон Кихота».
      Нонна Васильевна сначала со слишком большой готовностью   вручила дочери пластинку. Она хотела обрадовать дочку: она всегда любила это делать — искренне и безоглядно, не требуя  от своей девочки никакой благодарности, радуясь только Аниной радостью или при виде того, каким довольным становится её лицо. Правда, на этот раз Нонна Васильевна почему-то искоса посмотрела на то, что своими руками принесла дочери. Так, на одном дыхании мама положила перед Аней пластинку с «Дон Кихотом» и выдохнула: «Это тебе от Мити». Тут же Нонна Васильевна замялась, как будто не позволяя себе никакого недовольства по этому поводу и добавила : " Бах у тебя уже есть. Хватит. А вот  Дон Кихот — видишь, какая чудесная музыка! Митя- высокообразованный  человек, и ты образовывайся. Он тонко чувствует прекрасное. И ты чувствуешь»
      Прошло несколько дней, и подошедшая к Ане мама,  решительно протягивая за чем-то руку, сказала: «Давай пластинку-то. Митя дал тебе на время. А то нехорошо получится. На Анин слабый протест: «Но он же мне подарил!» Нонна Васильевна взяла «Дон Кихота”, как -то  выжидающе  взглянув на дочь. Взгляд этот был по-человечески неуверенным, но в нем была своя правота.
- Пойду, отдам Мите. Уже пора возвращать.
Вернувшись с работы, мама вернула дочери пластинку, молча положив её перед ней. Потом  всё-таки сказала: «Митя страшно обиделся, что ты возвращаешь пластинку. Он даже не понял. Он же подарил тебе «Дон Кихота».       
       Аня думала о том, что Бичев - талантливый человек: и в любви, и в том, какой он вырастил кристалл. Но священником ему, например, нельзя быть. Священник  должен через себя привести людей к Богу. Митя же привёл бы людей через Бога к себе, а будь у него возможность, всех бы  приспособил для своих потребностей ми капризов, оставаясь для них самым милым и приятным  человеком на свете. Но, вызывая  симпатии и любовь окружающих, Митя  этим не удовлетворяется и не насыщается. В любви к нему есть что-то от любви к  наркотику, но, тем не менее, это — любовь и симпатия. Взамен он помогает людям по мелочам: донести тяжесть, дарит подарки, по вкусу каждого, но с религиозным  запахом, чтобы напомнить, что он -лучшее и что к нему  надо тянуться. Сергею Михайловичу он подарил календари с изображением святых и Бориса Христова, Нонне Васильевне — духи: болгарская роза  и пластинки с Альбинони, Ане  - пластинку «Дон Кихот» Минкуса, зная её любовь к классике. В его помощи и подарках нет ничего плохого, но это мелочи, которые он делает для себя же. А со своим талантом, разнообразными знаниями он мог бы дать  людям очень много. Но он не считает нужным этого делать из-за своего чувства превосходства и эгоизма, да это и незачем, когда он и так может  подобрать к каждому ключи, приворожить его и получить желаемое. Но его способности и энергия требуют приложения, а куда же их приложить, как не на пользу презираемых им людей. Он тянет к себе любовь окружающих, и, не давая взамен ничего серьёзного, тяготится и чувствует себя несчастным.
       Бога он побаивается, потому что он сильнее его и всё видит. Но где-то Бог для него — это такой же властный и хитрый дядька, как и он сам, и которого можно умаслить. Он сказал Нонне Васильевне: «Нонна, обязательно крестите Аню». Аня не думала, чтобы Митю беспокоило её благополучие и сохранность, как объясняла себе её мама. Просто у него по-христиански есть свои грехи. Может быть, крестившись, Аня станет верующей. Тогда Митя на суде перед Богом  скажет:»Я тебе ещё одну душу привёл», и попросит ему это зачесть.
       Сентябрь 1985 года. Ещё тепло. Аня с мамой едет к своей любимой тётке — Оле. Недавно Ане исполнилось шестнадцать лет, и Сергей Михайлович  с умилением  говорит время от времени одно и то же, и его губы складываются трубочкой:
- Ух ты, Анька! Совсем большая стала! Скоро паспорт пойдёшь получать. Совсем как взрослая.
      Сейчас Аня  сидит в электричке  и смотрит в то окно, где мелькает поле, жёлтое от цветов, то себе под ноги  и видит коричневую землю сбоку от железной дороги, а в голове её бродят  неясные мысли и впечатления от окружающего мира. Это ария из оперы, и легкое и приятное чувство расслабленности от предвкушения общения с любимой тётей, но сейчас все образы и желания казались ей неважными для неё, посторонними, и в общем-то, как будто не относящимися к ней, Ане. Тогда, в шестнадцать лет, у Ани не было секса, да она к этому и не стремилась. Хотя, конечно же, знала, откуда берутся дети — что их родителям  приносит не аист. Аня в свои шестнадцать лет ещё ни с кем не поцеловалась. Тем не менее, в голове и в  душе она почувствовала твёрдое, чёткое, пронизавшее всё её существо стремление, и не просто стремление, а уверенность  в том, что она будет женой Мити и матерью его ребёнка. Потому что она этого хочет. Потому что она в это верит. А значит, это так. Все образы сейчас были для неё как отражение — все они преломлялись об одно — самое главное, чем она сейчас жила, и жила так давно, казалось, всю жизнь — это образ Мити. Образ этот стоял  перед ней постоянно; он накладывал печать на неё и на её поведение даже тогда, когда она, казалось бы, совсем о нём не думала. Ни тени сомнения в том, случится ли это, зачем это нужно вообще, а также вопроса о том, каким образом это может произойти, у Ани не было. И если этого ещё не случилось наяву (нет свершившегося факта), то оно будет, потому что оно уже есть у неё, Ани, в душе.
      Наконец, Аня в Москве. На знакомой улице. Ане нестерпимо хочется поговорить  о Мите хоть с кем-нибудь. А заодно  намекнуть на то, что она чувствует, но так, чтобы тот, другой человек, всё понял сразу и не улыбался, не задавал лишних вопросов (особенно тех, от которых хочется провалиться сквозь землю), не отнёсся ко всему этому презрительно. А именно: знаю я, дескать, тебя как облупленную — знаю, как свои пять пальцев. 
      С одной стороны, Аня так давно привыкла к своему чувству — оно для неё более чем естественно. С другой стороны - она ещё неясно чувствует, что живёт вслепую: может быть, чего-то не понимает, или что-то не так. Всей силой и болью этого чувства она должна с кем-то поделиться — переложить  на другого человека всю свою тяжесть и недоумение.
      Само собой, таким человеком была тётя Оля, младшая сестра Нонны Васильевны. Аня идёт вверх по ступенькам пятиэтажного дома, на последний этаж, и ей кажется,что она поднимается слишком медленно; у неё перехватывает дыхание, и она почти задыхается. Что скажет Оля? Ане не терпится поделиться  своей тайной.
      В смежной (или проходной)  комнате мама Ани и тётя Оля заканчивают приготовления к обеду — накрывают на стол, кладут на него бутерброды с колбасой, виноград, и, наконец, на столе появляется то, чем всегда гордилась Нонна — графин с домашним вином. А это вино хвалил Митя! Похвалил громко,  цокнув языком и погладив себя по животу. Как что-то само собой разумеющееся. Сейчас же обе женщины суетились, говоря о домашнем хозяйстве и о том, кто и что носит, и Ольга Васильевна с готовностью принимала помощь  старшей сестры — так было всегда, с самого детства.
- Загорела!- Ольга Васильевна весело и с хитрецой посмотрела на племянницу.- Нонк, кофточка на ней как сидит! А зубищи - то какие белые!
Поели.  В Анином  рту было ощущение  копчёной колбасы.  Но его как будто не хватало. Или же она чувствовала что-то похожее на жажду. Оторвавшись, наконец, от еды и подождав, когда выйдет из комнаты мама, Аня начала говорить  тёте Оле о Мите. От волнения в горле пересыхало, и говорила она сбивчиво, так что  слова как будто теряли всякий смысл:
- Ты знаешь, Оля? Ты видела Митю с маминой работы? Он такой: с бородой, а сам весь смешной. Но он мне не очень... Ну вот.
Тётя Оля молчала — слушала без улыбки, и взгляд её был серьёзным. Она говорила односложно, ничего такого:
- Понятно. Это бывает,- и что-то ещё в этом духе.
Аня не выдержала; её руки задрожали, и она достала из сумочки Митину фотографию и молча протянула Ольге Васильевне.
- Видела я его. Прихожу к Нонке на работу, а он тут как тут и сидит: чёрненький, хитренький. И на меня посмотрел,- тут тётя Оля поёжилась. Как будто вместе с тайным страхом( или опаской) было тут ещё одно чувство. Аня ощутила какое-то Олино желание в отношении этого человека. Какое именно? Наверное, проскочить мимо него. Но так же возможно, что и бросить вызов ему, Мите.
- Как посмотрел?
- Это тебе не надо,- тут тётя Оля увидела фотографию, и, сложив руки перед собой по-индийски или по другому восточному обычаю, она пропела как озорная девчонка:
- Ах, если бы был я турецкий султан!
Лицо Ольги Васильевны расплылось в довольной улыбке, и она покачивала в такт своим словам головой. Потом уже, на следующий день, когда мать и дочь были на даче, Нонна Васильевна сказала Ане очень серьёзно:
- А Оля сказала: Митя Ане понравился.
       Митя говорил о том, что Нонна Васильевна должна приучать Аню к хозяйству: делать это постепенно, а не требовать сразу. Что Аню надо будет хвалить за каждое сделанное дело. «Нонна, вы Аню замучаете», добавлял Митя с сочувствием.  Ещё он сказал, что Аня ещё не скоро выйдет замуж.
- А в личной жизни Аня будет несчастлива,- добавил Митя.
- Почему?- с недоумением спросила Нонна Васильевна.
- Потому что она не сможет никого любить. Она слишком любит свою маму. То есть вас, Нонна.
- Митя — прекрасный человек,- убеждённо сказала дочери Нонна Васильевна,- он помогает мне воспитывать тебя.
      Ещё,Митя рассказывал там, на работе, Нонне Васильевне о том, чему он был свидетелем в раннем детстве — тогда, когда ему не было четырёх лет. Его старший брат (тоже маленький) упал в чан с кипятком,  где варились овечьи шкуры — мать не доглядела. Его быстро вытащили. Но спасти не смогли. Две трети кожи были обожжены — на теле мальчика был один сплошной ожог, и Митя помнит то, как он медленной, мучительной смертью умирал у матери на руках. Когда уже взрослый Митя рассказывал своей маме о том, как это было, она невозможно удивлялась, говоря, что он не может этого помнить — ему было-то всего ничего. Но затем Митина мама признавала, что он прав: именно так и было. Вообще, она до конца жизни не могла себе простить этого.
      Мама Мити — Стояна, была очень трудолюбивой. « Я не помню, чтобы она когда-нибудь спала», говорил Митя. Но вообще, у Мити был и остался старший брат — тот, который родился ещё до гибели того, среднего. Его звали Пётр. Митя рассказывал, что они с братом - совершенно разные. Брат светлый и похож на отца. И он — священник. Нонна Васильевна рассказала дочери, что искренне удивилась тому, что братья настолько не похожи друг на друга и как это может быть. На этот вопрос Митя ответил вопросом, на который Нонна Васильевна не смогла ответить: «Нонна, а вот вы — и ваша сестра?»
 Митя был в высшей степени религиозен (православный христианин). Он рассказывал, что его, совсем маленького, мать брала с собой на службу в церковь, и он подходил целовать крест. Всё это для него абсолютно естественно.  Он не понимает, как  можно жить по-другому, как люди могут жить без этого. 
      Как-то раз, когда Митя на одном из майских праздников сидел у Норкиных, зашёл разговор на эту тему.
- Вы — атеисты, говорил Митя, разрывая пальцами пополам корку хлеба, как будто хотел уничтожить что-то отрицательное, что-то неправильное,-  Этого не должно быть,- убеждённо заключил он, и тут же, скользнув взглядом по лицам хозяев, поднял маленькие толстые брови домиком.
- Но вы же не виновати  в том, шьто так воспитаны!- сказал Митя как ребёнок, желающий установить справедливость.
Для Ани  эти слова прозвучали как момент истины, как будто это её, Аню, Митя сейчас оправдал в том, в чём она была неправа, и жить ей  стало ( пусть  хоть на несколько минут) просто и ясно. Хотя при этом  её не оставляло чувство, тянущее её за душу и похожее на негодование: а почему она должна соглашаться? А если у человека другие убеждения? Если он думает не так, как Митя?
      Ане стало холодно. Она подошла к плите, включила газ и вытянула над ним руки.
- Шьто ты делаешь?- закричал Митя  над её ухом,- Ты не понимаешь, как это врэдно. У тебя же будут чёрные лёгкие.
И, хотя Митя стоял прямо перед ней и кричал, Аня не двигалась с места. Ей нравилось тепло от огня, и ей хотелось, чтобы из тела оно проникло в душу, чтобы согрело её, а стоящий  прямо перед ней Митя был чем-то настолько естественным. Она не чувствовала дискомфорта, но вместе с тем в голове мелькнула мысль о том, что этот человек обычный, он ничем не привлекателен. При этом её не отпускало  ощущение внутренней тяжести и ненужности чего-то, о чём она, кажется, уже знала, но не хотела или боялась догадаться.
- Она нэ хочет уйти от газа!- так же непосредственно и изумлённо закричал Митя, обращаясь к родителям Ани, и, в первую очередь, к Нонне Васильевне, и были в этом возгласе: искреннее возмущение  и крайнее недоумение из -за того, что Аня не послушала его, Митю, что он сам на неё никак не подействовал.
- Она упрямая,- добавил Митя спокойно, и  была в этом высказывании абсолютно беспристрастная оценка какого-то явления, в данном случае — какой-то ( пусть и одной) черты Аниного характера.
- Конечно, упрямая, - с готовностью подхватил  Сергей Михайлович,- всё, что  мать ей говорит, всё бесполезно. Всё псу под хвост.
- Да, Аня у нас такая,- неуверенно сказала Нонна Васильевна, начиная улыбаться,- Но вообще, учтите, Мить, вы на неё действуете, - мамин голос становился всё бодрее, и, подойдя к дочери и дотрагиваясь до её плеча тёплой, доброй, но начавшей как-то скользить ладонью, Нонна Васильевна ещё раз сказала: - Митя  помогает мне тебя воспитывать.
      Тридцатое. октября 1985 года. Нонна Васильевна с Аней идут на концерт Шопена; идёт с ними и  Митя.  От сознания этого Ане   всё кажется сегодня радостным и таинственным. А может быть, это – предчувствие того, что она снова увидит его. Даже в то время, как они сначала поднимались с мамой на какой-то этаж, Ане казалось, что у неё самой  очень загадочный и таинственный вид. Что-то случится – неощутимое, непредвиденное, а может быть, это то, что  она неожиданно повернётся, а прямо  перед ней, лицом – Митя.
       Но всё случилось по-другому. Аня помнит зал с колоннами, тёмно-красный бархатный ковёр, по которому они с мамой зашли в зал, с  тремя  билетами. По двум  билетам мама и Аня нашли свои места. Третий билет  повисал в воздухе – он беспокойно двигался в маминых руках: Митя не приходил.
- Не понимаю, почему его ещё нет,- говорила мама.
- Я пойду  схожу за ним,- сказала Аня, обрадовавшись поводу свободно пойти ему навстречу  (а у него, наверное, всё  уже будет для  неё готово)!
- Нет.  Ни в коем случае. Ты его не найдёшь, Митя потеряется. Я сама выйду к нему.
- А сидеть  мы будем как? – спросила Аня.
- Митя  сядет между нами в серединке, скромненько так.
Мамино волнение всё нарастало, и, повинуясь импульсу, она почти побежала к выходу из зала концерта, а Ане сказала только – тихо и  решительно:
- Сиди. А то наши места займут, и Мите будет негде сесть.
Митя с мамой  пришли почти сразу; мамино лицо волновалось и ликовало, а Митя шёл рядом с ней, но чуть заметно отставая, и его лицо выглядело серьёзным, спокойным, как у человека, получившего что-то важное и солидное для него. Он слегка облизнулся, и тут Аня увидела, что он уже начинает скучать. Вдруг он сел рядом с Аней, и это было для неё так неожиданно и уютно. Вытягивая шею, он приготовился к чему-то. Весь его вид как бы говорил: «Я жду». Аня поздоровалась как вежливый человек; Митя же ответил ей взглядом – таким, который проникает в душу. И для Ани в ту секунду это было всё: и счастье, и наполненность жизни, и полнота ощущений, а всё – из-за того, что он сидит рядом и слегка дотрагивается своим локтем до её руки; оттого, что он просто посмотрел,  хотя бы не на неё – в сторону, но ведь почти что и на неё!
- Видишь, Митя пришёл! – радостно прошептала мама на ухо дочери.-  А ты волновалась, глупышка ты моя.
       К роялю, на котором стояли хризантемы, подошёл невысокий человек  с залысинами на голове. Пианист играл действительно хорошо, если не сказать – замечательно: тут были переливы, неуловимые переходы и оттенки чувств в мазурках Шопена; звучали  и гордые нотки польской народной музыки в произведениях этого композитора, а народная музыка, воспроизведённая талантливо и с любовью, всегда прекрасна. Но для Ани  была важна романтическая настроенность музыки Шопена – казалось, что она проходит  прямо через её душу, и светящиеся, как будто ледяные узоры, пышные хризантемы, стоявшие на чёрной крышке рояля, и возможность видеть краем глаза бледно –зеленоватую, обрастающую бородой щёку Мити.
       Но как Митя реагировал на музыку Шопена! Наверное, будучи  человеком,  гипнотически подчиняющим себе людей и признающим любовь и дружбу как власть одного человека над другим, так же ( по своему внутреннему закону) получалось, что некто или нечто ( что сильнее его) подчиняет его, оказывая на него точно такое же (если не большее) гипнотическое воздействие.
        При первых же звуках романтически задумчивой музыки Митя начал извиваться в кресле. Он откидывался назад, почти касаясь чёрной в завитках головой соседей сзади, подавался вперёд, сгибаясь пополам и почти падая; затем как будто током ударяло его, и он подпрыгивал в кресле, и дрожь волнами расходилась по его спине. В антракте Митя хлопал изо всех сил, и  его хлопки были слышнее остальных.
        Его тело непрестанно реагировало на музыку. Много раз (как указано выше), он откидывался назад, запрокинув лицо, высоко подняв руки и сжимая пальцы так, что они хрустели, будто раскалывался  грецкий орех, а  его маленький рот вытянулся и превратился в мокрые, тёмные губы; они шевелились, то складываясь в трубочку, то выгибаясь, и из них  иногда вырывалось восторженное: «О-оо!», или «Ахь!» Под  этими губами торчала вверх его заострившаяся бородка. Затем Митя снова хлопал, и снова держал руки выше остальных.
     Всё это не осталось незамеченным. Сидевшие сзади девушки, может быть, возраста Ани, а может быть, и старше, невозможно хихикали при каждом движении  Мити. Конечно же, они хотели обратить на себя его внимание ( как и вообще все женщины, которые его  окружали). Потом, уже на выходе, Митя сказал об этих девушках: « Они дурные», и тут же добавил жёстко - равнодушно, сбрасывая  щелчком какую-то соринку со своего рукава: «Вообще не люблю молодых, потому  что они дурные». Аниной маме эти слова очень понравились. Кроме того, Митя в антракте громко сказал про пианиста, что тот похож на крысу. На Анины опасения насчёт того, что это могут услышать, Митя ответил, что пианист - он же умный человек . Он поймёт.
       Но вернёмся к заключительной части концерта, к его последним аккордам . Музыка становилась всё тише, и наконец – неожиданный поворот в чувствах : как тупик, как будто родственные тебе, затаённые движения души  были в этой музыке.  Реальность в ней переливалась в мечту так просто,  безо всякого перехода, и, может быть, в ней, в этой музыке Шопена уже родились те чувства, которым ещё не придумано названия; или же это – то, что глубоко в душе, и это – настолько личное, что не скажешь, а в музыке это  так просто и ясно входит в твою душу, как свет. И после Шопена свои чувства воспринимаешь такими, какие они есть, они для тебя так легки. Всё это Аня хотела сказать Мите. Хотелось, чтобы он понял и оценил её, и , как чего-то само собой разумеющегося, она ждала единения с этим человеком – может быть, это могло быть родством их душ… И такой момент – музыка… всё это – не случайно. Но Митя не реагировал на неё вообще. Только один раз он удивлённо обернулся и сказал почти с ужасом, обращаясь не то к Ане, не то к её маме:
- Аня так спокойно сидит! Ей, наверное, не нравится концерт!
- Нет, Мить, она просто очень глубоко чувствует, - ответила за неё мама.
Но у Ани  возникло безудержное желание, чтобы Митя прямо сейчас  же посмотрел на неё. Она слышала  о том, что если очень постараешься, то можно при помощи телепатии передать  свою                                                        мысль  собеседнику.  Головы Ани и Мити были совсем рядом – они почти соприкасались. «Посмотри на меня,  посмотри, смотри  же!» - Аня сначала просила про себя, потом думала так настойчиво, требовательно, и , когда уже перестала  верить в своё внушение, Митя неожиданно поднял голову. Он повернул её и пристально, равнодушно, и , если можно так сказать, химически очищенным от какого-либо  чувства  взглядом смотрел на Аню. Хотя, пожалуй, было   в этом взгляде одно – небольшое любопытство. «Вот я на тебя и смотрю», будто бы сказал он ей, глазами, в свою очередь.
       Вообще, многое Аня вспоминала после этого случая, и до него, стараясь всё осмыслить . Однажды,  рассказывала Нонна Васильевна, они с Митей шли вдвоём на работу.  Между прочим, зашёл у них разговор и об Ане.  Митя сказал (тут передававшая это дочери мама понизила голос и как-то торжественно произнесла):
- Понравилась ты Мите! Так что будь уверена в себе как женщина: понравилась, и какому! Счастливая женщина будет, которой Митя достанется! – тут Анина мама  с какой-то непередаваемой тоской посмотрела прямо перед собой  ( она не хотела верить ей, этой тоске, приглушая её обыденными, будничными мыслями).
- Только…, - тут мама переключилась на нечто другое –то,  что она хотела сказать дочери,- Только вот что. Ты о Мите и не думай. Он – человек мужественный, сложный, иностранец. Он – аристократ. А ты же – дитя. Куда тебе.  Чтобы уехать с ним на его родину, надо же очень сильно таких людей любить.
- Да чего ты? – Аня почти попятилась, изо всех сил вытянув голову как-то назад.- Я совершенно не собираюсь. Очень надо! В другую страну – в чужую совершенно, да ещё с этим. Хитрый он, и нос у него длинный,- с  внезапно появившимся угаром в голове,  душе и во всём теле добавила дочь. – Мам, да ты что!
- З - знаю – знаю, что ты хотела быть рядом с Митей, - отвечала мама.
И не  догадываясь почти ни о чём из того, что происходило в душе дочери, мама и не зная знала об этом, потому что  Митя  вызывал определённые чувства у неё самой. А раз это так, то вот  и дочь у неё есть – такой же  в точности человек, как она: её радость, надежда: Анюта – её росточек. Да, они с дочерью – одно, всё равно что один человек, и дочь не может чувствовать иначе, чем она, Нонна Васильевна,… Ну, а Митя… В него же невозможно не влюбиться: перед ним растают и королева, и камень, да и последняя идиотка почувствует что-то возвышенное.
        Мать и дочь сидели друг напротив друга в электричке, и ещё яркий свет августовского солнца светил Ане в лицо; она жмурилась. Взглянувшая дочери в лицо Нонна Васильевна сначала искренне, радостно улыбнулась, а затем нахмурилась, и её брови задёргались.
- Вот у тебя глаза и брови красивые,- сдержанно сказала мама.- Да только всё это – не для Мити. Не будет ничего этого. Да что это ты такая грустная стала, что это с тобой? – не на шутку испугалась мама.- Анусь, очнись! – она трясла дочь за плечи.- Уставилась в одну точку, взгляд в себя, лицо страдальческое, как у старухи. Держи себя в руках, молодая же девка!
      Прошло ещё какое-то время, и Нонна Васильевна рассказала Ане о том, как снова шли они с Митей, и вдруг навстречу – девушка, а на ней – джинсы в обтяжку. Мама  рассказывала: Мите страшно не понравилось, и он её очень строго осудил, потому что  - безнравственно. И что у  Мити было такое лицо… рассерженное, злое, невозможно передать. Мама тут же подхватила, сказав, что  её Аня никогда бы так не оделась. Для Мити это оказалось вне всякого сомнения. Затем Нонна Васильевна поделилась с Митей  своими страхами насчёт дочери: читает то, что нельзя ребёнку- «Терезу Ракен» Золя, «Персидские письма» Монтескьё. Митя успокоил маму, сказав, что  у Ани уже есть внутренний стержень и что Аню уже ничем не испортишь. Тут же  Митя ( и мама помнит, что, говоря это, он даже оглянулся), сказал:
- Страшный человек Аня. Опасный человек Аня.  Я её боюсь. А вообще…,- и он довольно осуждающе прибавил: - Не понимаю я  Аню.
Услышав это, переданное мамой, Аня сначала возликовала и загордилась: страшной и опасной быть почётно, за это уважают. И в то же время что-то угнетало её в этих словах, и не просто давило, а придавливало. Возможно ( и в этом страшно было себе признаться) Митя отгадал Анину потребность – чтобы её боялись. Как говорили в школе : боятся – значит уважают. А Аня в школе вела незаметный образ жизни, и авторитетом пользовались другие – не такие , как она. А преподнести человеку идеал его самого с видимостью искренности – и ты его приворожишь, покоришь,  подавишь,  но любить тебя он будет. Но тут же Аня поймала себя на следующем: она не чувствует себя привлекательной для Мити, а значит – не имеет  над ним никакой власти как женщина. И ей  тут же с отчаянием захотелось уйти вглубь себя и воображать себя там, внутри себя страшным, ужасным, беспощадным человеком, и в первую очередь – по отношению к нему, Мите. И хотя всё это    происходило в душе данной девочки-подростка, но уже и здесь появляется эта подмена, эта самокомпенсация: не можешь завладеть, влюбив в себя, так завладей физически, поставь   в зависимость от себя – зарази его страхом. Не можешь стать объектом  любви для любимого, не можешь поразить его своей привлекательностью – так  порази страхом. Это  –тоже власть. Правда,  вторым видом власти ты расписываешься в своей непривлекательности и в чувстве бессилия быть любимым: одним словом – в своей неполноценности.
       В-третьих, могла быть в этом страхе Мити и самая банальная причина. Митя боялся Ани как человека, не очень ему понятного. Ощущая на себе её взгляд, он иногда( едва заметно) содрогался в плечах. При этом  он чувствовал в ней скрытую силу и просто не знал, чего от неё ожидать. Притом ( как самой Ане неожиданно пришло в голову) что  Митя боится того, что она что-то заметит в его поведении, что-то такое… но что?
     Был и ещё один  случай.  Митя передал семье Норкиных через Нонну Васильевну подарок: фотографию очень красивой каменной скульптуры: мадонна с младенцем. Аня, отличавшаяся хорошей памятью, знала, что эту вещь привёз брат Мити из Германии. Будучи в гостях у Норкиных, Митя увидел, что Аня стоит и смотрит на эту фотографию. Митя положил ей руку на спину.
- Это ваш брат привёз из Германии? - спросила Аня.
- Откуда ты знаешь?-  в ужасе воскликнул Митя и отдёрнул руку.
Аня ощутила то, как задрожала его рука при её вопросе, а когда Митя её отдёрнул,  Аня почувствовала на спине ожог.
        Всё это компенсировалось тем, что Митя – человек рисковый, способный идти навстречу опасности, а то и совсем, в упор её не видеть. У всей семьи Норкиных : у папы, мамы и Ани остался в памяти один короткий, но незабываемый  момент. Все они, вместе с Митей, шли пешком; и вдруг, подходя к платформе, папа случайно взглянул на часы, и оказалось, что время истекло, и электричка уже подходит. И как раз, с другой стороны, на всей скорости шёл поезд дальнего следования.
- Подождёмте. Мить,- сказала мама, и взяла было болгарского гостя за руку. Митя рванулся вперёд, и его фигура в красной рубашке зигзагом проскочила между двумя поездами с невероятной скоростью. Казалось, что не только трава, растущая  прямо за рельсами, заколыхалась от тока воздуха подходящей электрички, но и трава на тропинке, по которой стремительно взбежал Митя, вздыбилась на секунду. Семью Норкиных парализовало от ужаса; у всех у них слегка подогнулись колени, а мама тихо ахнула, всплеснув руками.
- Мокрое место  от него бы осталось,- в оцепенении говорила она, будучи не в силах оторвать взгляда от того места, где только что разъехались  две электрички. Как оказалось потом, Митя благополучно доехал: « с вэтерком». Ане же в тот момент казалось, что Митя сам, сознательно, с силой оторвался от них ото всех, и было чувство, что она робко, но настойчиво попыталась приблизиться к этому человеку, но он даже не подпустил её  к себе близко, к своему внутреннему миру, и сейчас  она как будто  попыталась  схватить  руками вихрь, но он проскользнул как ветер, не коснувшись её пальцев и оставив жуткое ощущение пустоты: и от того, что только что сам исчез физически, и  от того, что как будто дал ей знак к нему не приближаться. Аня  почувствовала, какая невидимая яма разверзлась перед ней.
Боялся Митя Ани  и ещё по одной причине. Зная ( конечно, про себя) то, что он – далеко небезупречен , и то, что  он время от времени приходит в гости к Норкиным, став им всё равно что                                 родственником, он иногда смутно, в уголках души чувствовал  какую-то боязнь, а именно- причинить Ане вред.  Какой именно, он ещё не знал, но он хорошо знал себя. Он не любил Аню и просто по-человечески – не относился к ней доброжелательно, с душевным теплом, да он  и вообще не любил людей, но у него было  развито чувство долга, да и к тому же он был очень религиозен и  боялся Бога. Однажды эти чувства опасения Мити в отношении Ани проявились неожиданно, спонтанно и даже дико.
        Была поздняя весна; уже распускались последние листья – липа. Выходя из сада, Аня увидела, что на том месте, где всегда возился с паяльником папа, теперь орудует Митя. Аня проходила мимо  и встала на минутку, чтобы посмотреть, как он это делает.  Ещё маленькой, она любила ( хотя бы  из коридора)  наблюдать за тем, как папа паяет, ей нравились летящие искры и запах канифоли. Увидев её, Митя закричал и замахал на неё руками:
- Уйди, Аня! Здесь нельзя.
- Но почему? Я же далеко.
-Уйди, я сказал! – Митя не мог толком объяснить, почему Ане нельзя вот так, хотя бы издали, постоять и посмотреть на его работу.  Но был он  в этот момент очень встревоженным, испуганным и даже растерянным. Это был единственный проблеск в его сознании, или в его душе: что он может нанести вред этой девушке, ещё подростку, и , когда он кричал ей оттуда, из-за липы искривившимся от ужаса толстым ртом, он выглядел почти беспомощным, но паяльник в его руках выглядел в высшей степени упрямо, как некая догма. Аня вспомнила, как незадолго до этого все они вчетвером стояли  у костра, и искра попала на Анины штаны. Митя отреагировал совершенно  спокойно.
      В ноябрьские праздники 1985 года Митя снова приехал к Норкиным на дачу. Поскольку на этот раз он не выразил желания работать, у Норкиных оно также не возникло. Папа сидел за столом  с одной стороны  от Мити, мама – с другой. Аня же не решалась на этот раз сесть за один стол с Митей, напротив него. Здесь надо напомнить о том, что Аня  стеснялась Мити, особенно двигаться перед его глазами.  Ане казалось, что, глядя на неё, он оценивает её, замечая её нелепость и несуразность. Так, присвоив Митю в душе, Аня, в то же время, считала себя совершенно недостойной его. В то же время  умом она ясно понимала, что он не принадлежит никому – ни ей, ни её родителям. Устроившись сидеть на диване, Аня как  раз находилась за спиной у Мити. Она не могла  оторваться от созерцания его спины и затылка, жадно вдыхая запах его  одеколона, но, в то же время чувствовала себя неуютно, зябко. Хотелось его внимания. Родители были поглощены общением с Митей , и только Аня  заметила, что  за окном давно стемнело, а занавески не закрыты. Почему-то подумалось, что из окна видна она, сидящая за спиной у Мити.
- Надо… это…закрыть окно,- вне себя от волнения сказала Аня, сделав движение  рукой.
Митя, обернувшись, посмотрел на неё долгим внимательным взглядом, затем сказал:
- Не бойся, дорогая. Нас никто не увидит.
Мама была в восторге от этих слов. Тут Митя начал рассказывать родителям Ани о том, что в Болгарии есть такой обычай. Он же знает, он сам деревенский. Идёт девушка за водой, а в волосах у неё – цветочек. И вот, парень, которому она нравится, подходит  к ней, берёт у неё цветочек и кладёт его себе за ухо. Снова обернувшись к Ане, Митя сказал:
- Вот так, Аня. Если бы у тебя был цветочек, то я бы его раз… и себе за ухо.
В подтверждение  своих слов  он сделал рукой движение, как бы заправляя за ухо воображаемый  цветок.
Было выпито  много принесённого Митей шампанского. Сидя с ним за столом, родители чувствовали себя раскрепощёнными и веселились, как никогда. Работа  в саду  так и осталась несделанной. Когда Аня один раз заикнулась об этом, родители не обратили внимания, а Митя только  нетерпеливо дёрнул плечом.
       Когда  Норкины собрались уезжать и закрывали дачу, мимо них прошёл сосед, Михаил Михайлович Правин. Выйдя за калитку, Митя поздоровался, и, улыбаясь во весь рот, пожал ему руку.  Затем, когда Митя отошёл, Михаил Михайлович с удивлением  заметил: «Какой приятный парень!» И сосед  с радостью и готовностью подвёз всех на своей машине до станции безо всякой просьбы с  их стороны. По дороге к метро Аня шла впереди всех. Ей казалось, что она идёт  неловко и неуклюже, но, в то же время она чувствовала, что в походке её само собой появилось кокетство, вроде бы и неуместное. Но хотелось, чтобы Митя обратил внимание на то, как она идёт. И Аня весело шагала, почти припрыгивая на ходу, а Митя наблюдал всё это с той же вежливой  и ласковой улыбкой.
       В метро Норкины и болгарский гость  стояли. Сергей Михайлович сказал, что по-турецки судьба - « кисмет». Митя вздрогнул, испуганно спросив: « А откуда ты знаешь?» Оказалось, что по-болгарски это слово звучит именно так. Затем Митя, держась одной рукой за поручни, другой рукой взял Аню повыше локтя. Он устремил на неё внимательный взгляд. Восприняв это действие с его стороны как знак внимания и чувствуя, как сама она расплывается в счастливой улыбке, Аня радостно засмеялась и спросила:
- Ты что?
Это был единственный случай, когда она сказала Мите «ты».
- А это, Аня, у меня три опорные точки. Вот я держусь за тебя. Ты - первая опорная точка, вторая – перила, а третья- это пол, я на нём стою, ногами в него упираюсь. Всё по законам физики.
Сказав это, Митя отпустил  руку Ани.
      Нонна Васильевна говорила, что  с появлением Мити у них на работе сложилась просто семейная обстановка.
- Ты чего сидишь  на одном месте как сидень, как упырь? – говорила она  дочери,- А Митя, между прочим, как придёт на работу, тут же – портфель на стол и – к ребятам. Или с портфелем  - к ребятам сразу: ко всем. Хохочут, смеются, общаются. Вот как надо. Зато его все и любят.
Сразу после этих слов Аня в первый момент чувствовала радость, приподнятость и даже как будто просветление. Потому что она как будто ещё раз, про себя снова и снова видела его, Митю: бросающего портфель и смеющегося вместе со всеми, его зеленовато-коричневые глаза, задумчиво и рассеянно смотрящие куда-то мимо окружающих людей ( или же, вернее, вне их), его чёрную щетинистую и окладистую бородку и его невероятно растянувшийся в улыбке рот, такой маленький от природы, но растягивающийся как резина, открывающий абсолютно все зубы: одни – ослепительно – белые, и с желтизной, и абсолютно чёрные (в чёрных заплатках, коронках).
       Затем  Аня начинала чувствовать себя неуютно, ощущая что-то похожее на зябкость, и казалось, что на душе становилось холодно. Она как будто быстро ,неуловимо  начинала сползать вниз ( или падать). Она начинала казаться самой себе некрасивой ( или недостаточно красивой), что было для неё тогда одним и тем же, и ещё она казалась себе глупой и ничтожной. Кто она по сравнению с Митей? Она не имеет права даже подумать о нём лишний раз или плохо подумать, или же как-то мечтать о нём. Он – недоступен, он – недосягаем, и одним насмешливым или презрительным взглядом  он может ей  об этом напомнить, а значит – уничтожить её, что, в –общем-то, одно и то же. Чувство того, что Митя - высшее существо, выше которого нет на свете, давило на Аню со страшной силой, она покрывалась холодным потом; оно, это ощущение, как будто накрыло её с головой как каменный купол, через который не может пройти ни капли воздуха, а и-за него сверху смотрели всевидящие, насмешливо и свысока устремлённые на неё равнодушные  глаза Мити.
       И ещё. Конечно же, Аня знала, что Митя ведёт себя с людьми правильно, а она –нет, но она ничего не могла с этим поделать. Она всего ( или почти всего) стеснялась в свои пятнадцать лет, и, кроме того, совсем не умела общаться с людьми. Ей казалось, что она неловкая, что руки у неё слишком длинные и их некуда спрятать, что голос у неё слишком низкий, как говорила мама: «Ты у нас  басовитая». Так говорила Нонна Васильевна  своей дочери и прибавляла: «Вся в меня, но только я сумела избавиться от этого недостатка – стала говорить повыше, более тонким голосом». И Аня была не уверена в себе.
      Митя был  вехой в жизни матери и дочери – Нонны Васильевны и Ани.  Чувство Нонны Васильевны  к нему выявило её восторженность, слащавость и эгоизм, неосознанный, но от этого не менее дурной. Мама говорила, что, когда  она была  рядом с Митей, её подруга Надя  видела у неё на голове сияние и что на работе много  хороших ребят, но таких, как он, больше нет,  он –единственный и идеальный, что хорошо бы оставить его жить у Норкиных в семье. 
Жил бы у нас, такой хороший, чистенький мальчик, молился бы за нас.
- Да,- подумала Аня, - этот  «чистенький мальчик» всех бы тут нас к ногтю.
        Ещё, Аня вспомнила о том, что как-то, придя с работы зимой, Нонна Васильевна передала ей слова  Мити о том, что она — красивая и умная. В первую секунду Аня даже не поверила этому, и тут же вдохнула всей грудью — кто бы знал, как она ждала этих слов! Да, именно их, и она мечтала о том, что Митя скажет это ей. Но почему Митя повёл себя так? Почему не скажет сам Ане прямо то, что он о ней думает — об её уме и внешности? Казалось, что разгадка совсем близко: что она — прямо перед ней; она, эта тайна- как супница с непрозрачной, но неплотно прикрытой крышкой; одно усилие — и она приподнимет эту крышку, и всё загадочное и непонятное в истории с Митей станет ясным и понятным. А может быть, она, эта тайна, стоит прямо перед Аней, и она, не зная, тем не менее, знает всё. Как будто всё тайное лежит у неё глубоко в душе, ещё не вызывая никаких чувств; оно — как картина, которая находится внутри неё и её, эту картину, ещё никто не увидел.
      Был вечер, около шести часов, и людей вокруг было мало. Аня ходила взад и вперёд. Она смотрела на заледеневшую горку, с которой она так часто каталась в детстве. Эта тёмно — серая блестящая полоса, круто и стремительно спускающаяся по снежному склону, сейчас казалась ей чужой и ненужной.
      Итак, зимний вечер. В этот день  Нонна Васильевна пришла домой с работы чем-то ободрённая и взволнованная, и в то же время спокойная и твёрдая. Подойдя к дочке, она сообщила, глядя то на неё, то в сторону:
- Аня, сегодня знаешь, что мне Митя сказал? Он сказал про тебя вот как: « Ваша Аня — красивая и умная девочка. А вот Лена Попова — обыкновенная девочка». На последнем предложении мама  сделала ударение. Произнесла его утверждающе, и даже как будто с возмущением - куда там какой-то Лене Поповой до её девочки, в воспитание которой она вложила всю душу! Лена была дочерью  сотрудника Нонны Васильевны по работе Константина Попова. Услышав сказанное мамой, Аня ощутила радость, бодрость  и необыкновенный прилив сил. Чем-то было похоже это ощущение на то, когда её, ещё совсем маленькую, кто-то из родителей подбрасывал до потолка, а затем ловил в широко расставленные, с готовностью ожидающие её руки, и Анюта летела навстречу их радостной, сияющей улыбке. Но эту необыкновенную радость очень скоро сменила тревога и недоумение. Да, наконец сбылись её мечты о том, чтобы Митя так сказал. Причём он, этот человек, угадал абсолютно точно то, что она, Аня, хочет от него услышать, и вот — оно. И Аня ощутила полное превосходство над Леной Поповой. Значит, её он точно не может любить. Нужно помнить о том, что Аня готова была приревновать Митю  к предмету, а не то что к человеку вообще, а о женщинах и говорить нечего: каждая из них была (или могла быть) возможной соперницей. Одна мысль об этом  была для Ани невыносимой: она вдруг чувствовала одновременно невероятное, выходящее за все рамки чувств возмущение и точно такой же страх. К обоим этим чувствам  ещё примешивалось такой же силы желание того, чтобы Митя не любил эту, воображаемую Аней женщину, и стремление ( пусть только внутри себя) этого не допустить. В таком состоянии Аня не находила себе места, и оставалось только верить и надеяться, что того, о чём она думает, не случится: Митя хотя бы не полюбит другую, её соперницу. А кто она и вообще - какая она, соперница, оставалось только догадываться и воображать.
      Аня с облегчением вздохнула, поняв, что Лена Попова- не та, к которой она может ревновать, или же должна ревновать. Впрочем, «может и «должна» в данном случае, одно и то же - чувство любви заставляло и просто обязывало Аню испытывать ревность. И всё-таки всё было каким-то мелочным, пресным, и Аня, продолжая смаковать Митино сравнение её с Леной, вдруг почувствовала злость и раздражение. Первую радость, упоение и чувство превосходства над Леной Поповой из-за сравнения с ней она уже испытала. Чувство превосходства дало ей полную радость, и одновременно с этой радостью Аня чувствовала, что это — что-то абсолютно естественное — то, что и должно быть, и Митя просто должен был так сказать. По- другому и быть не могло, потому что она, Аня, ждала именно этого, и так долго. Он сказал даже лучше, чем она ожидала: всё в её, Анину пользу, а Лену Попову Митя противопоставил ей  как нечто неинтересное и не заслуживающее внимания. Однако, испытывая радость  от того, что принизили Лену Попову, Аня в то же время, параллельно, другой половиной своей души или натуры совсем этому не радовалась. Напротив, она понимала, что красоты и справедливости в этом сравнении двух девочек: её, Ани Норкиной и дочери маминого сослуживца — Попова, нет. Пожалуй, на словах она тогда и не смогла бы чётко сформулировать это, второе чувство, в котором не было и тени удовольствия, и чувство это было похоже и на недовольство, и на разочарование, и Аня, скорее душой продолжала не думать, а чувствовать, что обе они, Аня и Лена, хороши по-своему, и у обеих — свои недостатки, и невозможно сказать, кто лучше? У Ани было даже чувство, что, сказав так, Митя как будто дал ей подачку. Но зачем?  «Всё равно, просто так такие  слова не говорят!»- вертелось в Аниной голове в противовес всему. И он говорил это для неё, Ани, а не для какой-то Ленки, о которой даже сказать нечего!   
      Нонна Васильевна и Аня подходят к платформе. Сейчас мама поедет на работу, а Аня — на учёбу.
- Жалко мне Митю,- говорит Нонна Васильевна, рассказывая, что вчера на работе Митя
сидел очень подавленный.  Он ничего не успевает по работе. И все ему помогают — абсолютно все. Даже самые неприятные или ленивые, например, Иголкин. Оля Юрьева, такая ленивая и хамовитая, и та напечатала для него несколько страниц ( для диссертации).
- Так что вот, вчера Митя на нервной почве не мог ничего есть,- сказала Нонна Васильевна,- Я спрашиваю: «Мить, что с вами?» А он : «Я не могу. У меня желудок сжался». И сам весь сгорбился, бледный, зелёный весь сидел. И он мне говорит:
- Меня сегодня одно радует.
- Что, Мить?
- То, что пасмурно. А когда день пасмурный, то небо близко.
- Наверное, ему нужно, чтобы было близко небо, чтобы туда улететь,-  шутливо прибавила Анина мама, и казалось, что всё её лицо снисходительно улыбалось.- Он прямо как инопланетянин, да? - продолжала Нонна Васильевна, придвигаясь ближе к дочери, и хотела она, в очередной раз, узнать  у Ани, нравится ей Митя или нет.  Но Аня молчала, и Нонна Васильевна сникла. Аня представила себе то, как Митя говорит о сером небе с воодушевлением, с надеждой — она уже знала его интонации, его голос.
- Вы с ним похо-ожи!- продолжала говорить Нонна Васильевна Ане,- До ужаса похожи. Ты - как Митя. Все его любят, а он такой колючий. Такой недоверчивый.  И ты тоже - тебя любят. Мы тебя любим, а ты...
 Аня замерла от неожиданности и почувствовала непередаваемую радость и спокойствие от того, что  они с Митей — похожи. Она может этим гордиться. Это означает то, что вот — оно! Это значит то, что мама заметила и случайно сказала то, что они с Митей — одно целое. И это уже так. Потому что он пришёл, и он вошёл в их жизнь, вошёл  в Анину душу. А в душе может жить только родной человек, а человек этот — более чем родной. И в тот момент, когда, по маминым словам, Аня почувствовала свою схожесть, своё единение с Митей Бичевым, она почувствовала, что она познала смысл жизни, и сама жизнь остановилась — в жизни ей больше ничего и не надо: это предел. При этом же Аня чувствовала, что внутри, в её душе, или же вне её, растёт какой-то невидимый перекос. Она видела объективно: была здесь какая-то ненужность, неправда — то, что она, казалось, уже видела, но ещё не понимала.  И потом, её не любят так, как все любят Митю. Большинство её не любит — оно к ней равнодушно  И если  чем-то одним они с Митей похожи,  то во всём остальном — совершенно разные, чужие друг другу или даже противоположные люди...
     Но вернёмся к тому, как Нонна Васильевна с дочерью шли на станцию. Анина мама шла, опустив голову. Вдруг она подняла её и стала тревожно оглядываться. На лбу у неё образовались складки, как у человека, мучительно думающего о чём-то неразрешимом.
- Не знаю, как там Митя будет жить,- говорила Нонна Васильевна,-   Он же уезжает. К себе на родину уже этим летом. Я ему говорю: оставайтесь, Мить. Женитесь на русской девушке. Женитесь хоть вот на Ане.
- А он... что он сказал? - задохнувшись от неожиданности, от нахлынувшего волнения спросила Аня.
Нонна Васильевна смотрела в сторону.
- А-а он... Он сказал: Аня для меня слишком молода.  
- Как...- шепнула  уже про себя Аня, задыхаясь и как будто давясь от такой неожиданности. От такой несправедливости. От непонимания. Она и Митя, они уже как будто вместе. Он просто должен влюбиться в неё, или любить, что одно и то же. По всем признакам это так, хотя Аня десятым чувством  чувствует, что не так... Но он обязан любить её, Аню. Он приходит в её дом, он вызывает у неё это чувство, и это — само собой. И вдруг — ответ отрицательный, расчётливый, равнодушный. «Не могу жениться... слишком молода...» Ответ, которого просто не может быть. Этот ответ — как щелчок по лбу, как ушат холодной воды. Ответ — как отказ человеку в чём-то законном для него. Аня чувствовала, что её как будто  ударили под дых. Она ещё не готова к этому разочарованию, и ей придётся  привыкать к нему каждый день, очень долго. Может быть, годы. Сколько? Неизвестно.
- Жалко мне Митю,- продолжала Нонна Васильевна,- Он — такой ранимый, такой уязвимый и беззащитный; он — как улитка без раковины.
- Мам. Так ведь улитка без раковины — это же слизняк! - с готовностью подхватила Аня. Такой случай посмеяться над старшими и самоутвердиться, оказавшись правой. А тут ещё это чувство, которое ей, на самом деле, не нужно. Но всё равно, чувство любви, которую оттолкнули, требует мести за себя. Когда Аня это произнесла, к ней вернулась внутренняя сила, а душу кокетливо защекотал безразличный, но приятный огонёк.
      Лицо Нонны Васильевны исказила жалость, и в то же время она понимала, что сказанное ей — не очень красиво, присутствовало  здесь и чувство лёгкой брезгливости. Не очень хорошо то, что она сказала дочери, но слово вылетело — она уже сказала....  
      В самом конце 1985 года Нонна Васильевна достала у себя на работе билеты в Большой театр, и Аня вместе с родителями пошла  на оперу «Снегурочка». Там были и другие сотрудники с маминой работы. Норкины сидели на четвёртом ярусе. В перерыве Нонна Васильевна вдруг сказала:
- Вон Митя сидит!
- Где, где Митя, Нон? – привстал Сергей Михайлович. Его лицо сильно порозовело, глаза бегали по сторонам, ища Митю.
Аня взяла бинокль.
- Он не один, он с какой-то болгаркой,- добавила Нонна Васильевна, теребя пальцами сумку и как будто что-то в себе подавляя.
От сознания того, что Митя не один, а с женщиной, у Ани внутри появилось щемящее чувство, она вся похолодела и Митя стал ей на секунду противен.
Аня всё смотрела на противоположную сторону, но никого не видела.
- Да вот же, вот он сидит, не туда смотришь.
Аня посмотрела вверх. Под самым потолком сидел Митя. Его соседка – светлая болгарка, что-то говорила, изо всех сил стараясь обратить на себя его внимание. Он на неё не смотрел.
      Аня спокойно, ни капли не волнуясь, рассматривала его.  Митино заросшее бледное лицо с маленькими глазами, расширяющееся книзу, с большими торчащими ушами, походило на кастрюлю и было некрасивым до страшноты. Выражало оно скуку и досаду. Ему очень хотелось отделаться от болгарки. Он поднял голову и стал смотреть в потолок, на изображённых там ангелочков. Снизу была видна растительность его бороды на широком подбородке; розоватое место под бородой переходило в белую толстую шею. От раздражения он вращал головой, его тёмные мокрые губы шевелились. Аня вспомнила о том, что, когда гусеницы крапивницы плетут паутину, они точно так же вращают своей маленькой головой на толстой шее, опушённой рыжеватой шерстью, вытягивая из чёрных челюстей нитку паутины.
- Хватит смотреть,- сказала Нонна Васильевна, отнимая у дочери бинокль,- а то он тоже будет на тебя смотеть.
Аня спросила, почему Мите не нужно смотреть на неё, а  её мама занервничала и сказала, что он сидит со своей девушкой и пусть сидит, к нему сейчас подходить неудобно. Зачем ему мы? То же самое она сказала папе, порывавшемуся пойти к Мите. В связи с этим Аня вспомнила о своей фотографии, где она снялась со своей группой на первом курсе учёбы  в библиотечном техникуме.
- Эту фотографию нельзя Мите показывать,- беспокоилась  Нонна Васильевна и почти с отчаянием добавила,- А то Митя в тебя влюбится. Ты здесь прямо на болгарку похожа.
От этих слов Ане хотелось запрыгать и она сказала маме:
- Может быть, ещё и не влюбится, это же не обязательно. Давай покажем.
- Нет, нет, - решительно сказала мама, убирая фотографию в шкаф,- Это мы не будем показывать, нехорошо. Мите не нужно видеть  эту фотографию.
Всё это  Аня вспоминала здесь, пока  мама смотрела в бинокль на Митю.
- Какой же Митя страшный! Надо же, - удивлённо  и как бы про себя наконец сказала Нонна Васильевна.
Митя сидел далеко и его приятность и магнетизм не доходили до Норкиных, хотя целиком захватили болгарку, которая так и прилипла к нему. Аня с мамой как будто встряхнулись. Поэтому мама трезво и необычно жёстко посмотрела в этот раз на Митю, как будто хотела сказать: «Что в нём хорошего? Б-рр! Ешё чего!»
     На следующий день, когда  Нонна Васильевна пришла на работу, Митя упрекнул её  в том, что Норкины к нему не подошли. Ему, оказывается, было в театре скучно и одиноко, а болгарка — просто знакомая и у них места оказались рядом. К этому Митя добавил, что оперу не любит, а пение, человеческий голос  считает фальшивым. Его внимание привлекла сцена бурного объяснения Мизгиря со Снегурочкой, где Мизгирь настаивает на том, чтобы она вышла за него замуж. И Митя сказал, что ему больше всего понравилось то место, где Мизгирь « насилует» Снегурочку.
      Двадцать четвёртое мая 1986 года. Был конец урока  библиографии. К столу  преподавателя библиографии Якова выстроилась очередь. Аня Норкина была предпоследней. Она терпеливо и безнадёжно ждала, когда этой очереди подойдёт конец и понимала, что это будет ещё не скоро. Яков долго с кем-то возился, выговаривал скрипучим голосом, потом вышел. За окном  болтался ставень грязно-зелёного цвета и хлопал. Сегодня папа отмечает свой день рождения, и гости начнут собираться где-нибудь в пять часов. Митю он тоже приглашал. Аня думала о том, что Митя, наверное, придёт, тем более что папа считает его своим другом.
      Наконец Яков вернулся, сел. Ещё через полчаса он всё-таки дошёл до Ани, неожиданно прервав затянувшееся, противное, серое ожидание, в котором она, тем не менее,  уже начала находить удовольствие: погрузившись в себя, она думала о предстоящем вечере. Возвращаясь к реальному положению дел, нужно вспомнить о том, что после библиографии должна быть физкультура. За Аней Норкиной стояла Егорова. Яков спросил её:
- Лена, а почему вы не идёте на урок физической культуры?
На что  Егорова, вздёрнув нос, ответила:   
- Яков Борисович, а у меня  прич-чина.
Яков захохотал:
- У-а-аа!,- как Уаакс-Брекекекс,- Лена, вы пропускаете урок физической культуры по уважи-и-и-тельной причине!
      Когда девочка пришла домой, гости уже собрались. Ане бы тоже надо было пойти за общий стол, но она поздоровалась и ушла смотреть фильм про Льва Толстого. Смотря на то, как они с Софьей сидят за столом, Аня думала: «Пусть приходит, я больше не поддамся его гипнозу. Я возьму  себя под контроль». Так Аня сидела довольно долго, и вот — звонок в дверь. Это был Митя. Он принёс цветы, в другой руке держал кеды.
      Аня посмотрела на него, но не увидела ничего привлекательного и притягательного и успокоилась. Он тоже стал смотреть фильм, но не садясь на диван рядом с Аней, а встав у неё за спиной, слегка держась пальцами за скобу двери.
- Это Софья?- спросил он, сосредотачиваясь и делаясь серьёзным на самом деле, и в то же время входя в роль серьёзности и заинтересованности фильмом, женой великого писателя, тем, что он видит на экране, и общей обстановкой и атмосферой, включая сюда заинтересованность фильмом Ани и её настроение. 
-Да.
Как будто почувствовав внутреннее сопротивление девочки, Митя напрягся и начал что-то испускать. Аня всё ещё ничего не чувствовала — даже обрадовалась, что так легко отделалась. Тут же она расслабилась, ей было хорошо, уютно у телевизора, от того, что ей ничего не грозит, и от того, что за спиной стоит... такой приятный Митя. Незаметно для себя Аня опять попала на удочку его притягательности. Он  посмотрел телевизор ещё немножко и ушёл к гостям. Фильм заканчивался смертью Толстого, где он, отказавшись от всего, уехал.
      Гости выпивали, поздравляли Сергея Михайловича, шутили. Надежда, как всегда, нахально кокетничала и  что-то задушевно пела. Саша Агапов был сначала мрачноват и неуверен, потом распелся. Восьмипятова игриво посматривала на мужчин - ухаживания будут впереди. Максим выпил и уже обнимал за талии женщин, как бы желая сказать: «А я ещё ничего». Не трогал он только Элю, в которую  в молодости был влюблён. Травников  сидел довольный собой и красовался — он и в возрасте был красивый мужчина.
      Митя сидел, пощипывая бороду. Он сжадся и со злостью смотрел на гостей, как бы говоря: «Зачем вы  все здесь? Я пришёл!»
Аня, сидя сзади, за письменным столиком, начала рисовать Максима, потом Митю. Митя чувствовал, что она смотрит на него, оглядывался, ёжился и передёргивался. Но Аня благополучно нарисовала обоих. Потом гости пели песню про Таити и там было одно место: «... убили любовника и съели в саду под бананом». Только на этом месте Митя оживлялся и тихо посмеивался: «Ах-ах-ах!»
      Гости ушли в половине первого ночи. Сергей Михайлович с Митей пошли их провожать. Потом вернулись — Митя изъявил желание ночевать. Сияющий Сергей Михайлович сел с ним поболтать, Нонна Васильевна с готовностью поставила  подаренную Митей пластинку с церковным пением.
      Теперь вид у Мити был твёрдый, уверенный. Он наконец почувствовал себя здесь полновластным хозяином. Казалось, даже его спина и затылок приняли вид каменный, непреклонный. Бабушка тоже сидела вместе со всеми. У Ани слипались глаза, хотелось пойти и лечь в другую комнату, но что-то её удерживало. Она думала: уже пол второго, завтра ехать на дачу, а они всё сидят. Родителям приятно, а Мите, который умеет быть таким вежливым и деликатным, наплевать.
      В три часа ночи Норкины, наконец,  начали укладываться. Митя лёг в комнате Сергея Михайловича, бабушка у себя, а Аня с родителями втроём в большой комнате. Ложась и заворачиваясь в одеяло, Аня опять чувствовала, что ей хорошо и приятно от того, что там, за стеной, спит Митя. Проснулась она услышав, как что-то громко стукнуло. Потом долго шумела вода в туалете. Потом опять изо всех сил хлопнула дверь, потом захлопнулась дверь в папину комнату с таким звуком, как вылетает пробка из бутылки. Это повторилось ещё несколько раз за ночь. Сергей Мизайлович не просыпался, храпел, Нонна Васильевна  не спала, лежала с открытыми глазами, а их дочь каждый раз просыпалась, но почти тут же засыпала с приятным чувством. Когда что-то раздражает, долго не засыпаешь. Митя не раздражал, он был приятен. «И потом, ведь это ему что-то мешает, он, может быть, на что-то злится, а мне-то хорошо», снисходительно думала Аня.
      Утром  доедали салат с помидорами — то, что не успели съесть гости. Митя рассказал анекдот о ёжике с Чернобыльской АЭС и сказал, что до пяти утра ему не давал спать комар.. После завтрака все вчетвером — родители, Аня и Митя, уезжали на дачу. Бабушка не хотела расставаться  с Митей, гладила его по руке.
- Митенька, хороший мой мальчик,- говорила она, оттопырив  нижнюю губу, нежно глядя на него  своими стеклянными  глазами. Все четверо уже стояли на платформе, когда выяснилось, что у Мити не хватает денег на проезд. Сергей Михайлович сказал:
- Возьми вот у меня деньжонок.
- Нэ, Серёжа.
- Да на, возьми!
Тут Митя рванулся вперёд, вскочил в поезд и встал в тамбуре, весь трясясь и держа кулаки в карманах. Всю дорогу он смотрел в окно и не оборачивался.
      В вагоне электрички Митя вёл себя так, как будто Ани здесь не было. В метро Аня с мамой сидели напротив папы с Митей, и Митя, разговаривая с Сергеем Михайловичем, был похож на него, как становился он похож на каждого своего собеседника.
       Около дачи, на рынке Нонна Васильевна купила Мите несколько больших луковиц,  сказав:
- Приедете в Болгарию, Мить, посадите, и будет у вас лук.
Обхватив  луковицы своими белыми пальцами в синих жилах, Митя примеривался к ним, держа их перед собой и усиленно ими любовался.
- Спасибо, Нонна, спасибо,- сказал он  тоном очень глубокой благодарности.
      Сергей Михайлович отпер калитку, и все вместе вошли на дачную территорию. День был солнечный. Трава — яркая, зелёная, цветут одуванчики, незабудки, яблони и тёрн. Митя схватил фотоаппарат и щёлкал всех остальных  втроём, вдвоём,  по одному, распоряжался, как им встать. Митя был возбуждён ; он резвился как отвратительный ребёнок, который, захватив в кулак пучок из верёвок, к которым привязаны марионетки, дёргает их и упивается  тем, как послушны безмозглые  марионетки  каждому его движению.

      Нонна Васильевна с Сергеем Михайловичем спорили, как лучше встать перед фотоаппаратом; Аня тоже по инерции переходила с места на место, и, слушая маму, становилась в нужную позу. Правда, ей скоро это надоело, она отошла в сторону и оттуда смотрела на происходящее.
       Митя снялся в яблониевом цвету.  За его спиной слева — белый цвет, справа — розовый.      На нём была полосатая рубашка Сергея Михайловича. Солнце из-за деревьев  подсветило его большие уши и завиток волос на виске. В его коричневых  глазах с зеленоватым оттенком  светилось зловещее торжество, всем своим  видом он говорил: «Что, взяли?» Потом уже, посмотрев на эту фотографию, Нонна Васильевна в очередной раз удивилась тому, что Митя здесь такой страшный.         
      Затем был обед.  Нонна Васильевна  достала специально испечённый для дачи пирог и сказала:
- Мить, ешьте.
Он не отреагировал.
Тогда Нонна Васильевна  обидчиво сказала:
- А для кого я везла?
Митя быстро развернулся и грубо и  громко сказал:
- Нонна, вы с ума сошли!
Нонна Васильевна нагнулась над корзиной, проглотив сказанное гостем и говорила себе, что это ничего... Митя хорош... а это -так себе, это — что-то отдельное от него, не надо обращать внимания.
       Так прошёл этот день. На следующий день, двадцать шестого мая, не было ничего особенного. Почти  всё в саду было сделано. Нужно было уезжать. Все четверо стояли у калитки. Сергей Михайлович нагнулся к своей сумке, как всегда  страдальчески и деловито сморщив лоб и что-то  перекладывал. Нонна Васильевна стояла, смотрела на яблони и думала о чём-то своём. Все — хозяева и гость, стояли тут на одинаковом расстоянии друг от друга. Аня стояла довольно близко от Мити, хотя и не рядом. Она смотрела на него. Он — ноль внимания. В голове у Ани носилось, а, может быть, пронеслось всё, чего она так желала и то, чего она особенно боялась или в чём была не уверена. Сейчас ей, наконец, необходимо знать, может ли она быть привлекательной для Мити.  Если это так, то самое главное в её жизни случилось, а что будет дальше, она не знает, но оно как-нибудь будет! Но как она может привлечь его? Лицо у неё вроде бы ничего, это и другие говорят, а вот щёки толстые и талии никакой нет.
- Мадам, где  будем мерить талию? - время от времени шутит мама и яростно, хотя и неуверенно добавляет .- Жрать меньше надо!
Сейчас ей, Ане, уже шестнадцать, а этим летом Митя уедет, и что тогда делать? Надо узнать. Но это же просто должно случиться! Китайское платье  в цветочках неплохо на ней сидит, но живот толстый всё равно не может скрыть. Локти у неё пухлые — наверное, как у той болгарской молодухи - «булки» , и вот бы Митя дотронулся  до её локтя, взял бы её за него...
      Неожиданно Митя поднял голову. И посмотрел на Аню пронизывающим, прожигающим взглядом, в котором было ликующее торжество и уверенность в полной победе над ней. Этот   взгляд достал Аню до самого нутра. В этот момент Митя чувствовал свою вседозволенность. Он хотел овладеть Аней прямо здесь же, на глазах родителей, которые отвернулись бы или приняли это как что-то обычное и естественное — в порядке вещей. Митя продолжал  пронизывать и  подчинять её взглядом. Он весь надулся и задрожал; его уши горели, ещё немного — и у него бы повалил пар из ноздрей.
       Подняв нос, Аня повернула голову вбок и чувствовала жар, исходящий от него и нацеленный на неё взгляд. Прошла минута или даже две. Аня посмотрела на Митю. Он стоял, повернув голову набок и подняв нос как только что она, и, сжав кулаки в карманах, обуздывал себя, остывал. Папа, наконец, нашёл в сумке то, что искал и махнул своим домочадцам рукой:
- Пошли! Хватит копаться!
      Всю обратную дорогу Митя был очень серьёзен и сдержан, всё время говорил о науке и об аномальных явлениях. Нонна Васильевна сказала:
- А вот Аня  сейчас ночью плохо спит.
Он  также серьёзно посмотрел на Аню и сказал, что спать надо на другом месте: это может быть плохим. Надо положить на это место собаку, и, если собака не будет здесь спать, то надо поменять место.
       Когда все вчетвером стояли на платформе, Митя говорил, что у него тут есть друг — поляк, и к нему ходит девушка, он кладёт ей руки на колени и этим «снимает болки  в коленках». Митя сказал, что тоже хочет так лечить. Аня судорожно засмеялась. Митя встрепенулся и тревожно  посмотрел на неё:
- Ты что, Аня?
Аня сказала, что видела, как папа копался в сумке. Митя продолжал подозрительно смотреть на неё. Аня сказала, что тоже иногда копается в сумке.
- Я тоже копаюс,- сказал Митя с облегчением.
      В июне1988 года  пришло письмо  от Мити. Нонна Васильевна с нетерпением бросилась открывать его, а Аня сидела на кровати, делая вид, что это её не касается.
- Митино письмо  пришло, - сказала Нонна Васильевна,- посмотрим, что он на этот раз напишет.
Тут  Нонна  Васильевна огорчённо посмотрела на  Аню:
- Тебе неинтересно?
- Но почему же,- ответила дочь с равнодушным видом,- интересно. Давай почитаем.
       Письмо, как всегда, начиналось обращением: «дорогая семья» и тем, что он не забыл семью Норкиных, а думает о них каждый день и мечтает встретиться. При этих словах Анино сердце ёкнуло и застучало сначала медленно, а потом всё сильнее. Но вдруг бы так оно и было, так оно и случилось? Эти мысли наплывали, и Аня  упёрлась руками в край кровати, боясь соскользнуть в это приятное неправдоподобие — чего втайне так хотелось.
- И что же дальше? - спросила Аня.
- Ну вот, слушай,- Нонна Васильевна исподлобья посмотрела на неё,- я же читаю.- Спасибо большое, что вы меня не забываете, это вы доказываете непрерывно.
И дальше в письме говорилось о том, что жизнь Мити без невидимого присутствия Норкиных была бы намного беднее. И тут же признание: «Наверное, я — человек плохой и суетный, потому что в работе и делах забываю самых близких людей. Не то, что забываю, а просто ничего для них не делаю».
Потом — о том, что фотографию церковки «Покрова на Нерли», сделанную Сергеем Михайловичем, он поставил себе на стол и смотрит на неё как на икону. Кроме того, Митя обзавёлся велосипедом, о котором давно мечтал, на нём можно ездить на работу через парк, но пятого мая на него налетел грузовик. Удар в живот был сильным, лопнула селезёнка. Сделали операцию, удалили селезёнку, и теперь у него осложнения с желчным пузырём.
      По мере того, как Нонна Васильевна читала, Ане было жалко Митю, и её настроение поднялось Это была сладкая жалость  для себя, умиление со слезами на глазах. Такой он становился её, независимо от того, так это на самом деле или нет; Анино чувство к Мите  сказало ей, что это уже произошло само собой, автоматически.  Нонна Васильевна читала, всхлипывая с острой жалостью к Мите, но это была не та жалость, от которой жалеющему становится плохо: она была живая, бодрая и чувствительная. Трудно в это поверить, но Аня с мамой  чувствовали приблизительно одно и то же...
       Дальше в письме Митя говорил, что сидит дома и читает книги. Подчёркивалось то, что  своих друзей он угощает хорошим чаем, который Норкины прислали ему с такой щедростью.  Митя уже может ходить гулять в парк, где просто божественно, трава по пояс и прекрасные запахи. «Другая новость, что я решил жениться».
- Что- что? - переспросила Аня. Она не сразу поняла те слова, которые сказала мама. Эта новость доходила до неё как что-то неожиданное и понятное, но маленькое и нелепое. У Ани внутри всё начало оседать, опадать, радостное умиление исчезло, как будто его разом оборвали. То, что случилось с Митей, уже казалось ей не только нормальным, но выросло убеждение, что это должно было произойти с ним.
- Я решил жениться,- повторила Нонна Васильевна. Она осеклась и замолчала. Глаза Нонны Васильевны высохли, и, проглотив последние слёзы, она расширенными глазами  стала смотреть на письмо. Она вобрала голову в плечи, как бы пытаясь уйти от этого. Её подбородок стал толще и удвоился, очки для чтения  бросали блики. Нонна Васильевна машинально читала дальше: «Девушка почти что из нашей деревни - её мама нашей соседкой была, а отец из соседней деревни, где она родилась и жила. Она моего возраста, и, кажется человек сериозный. У неё дедушка по отцовской линии — русский. Приехал после революции в соседнюю деревню. Зовут её Здравка. Она кончила в Пловдивском университете болгарскую филологию. Сейчас работает  учительницей в своей деревне». У Нонны Васильевны  внутри начал накипать внутренний протест. Он нарастал, но она крепилась, стараясь показать, что это хорошо и то,  что она заранее хорошо относится к Митиной будущей жене и что она рада этому. Она горько сказала:
- Ну, что ж... надо же и ему когда-нибудь жениться. Я, Аня, желаю ему всего хорошего, а значит, и ей тоже. Митя женится, у него родится ребёночек. Пусть они тогда  приезжают к нам  на дачу втроём. Места всем хватит. Или, он может  оставить жену с ребёнком в деревне, а сам приехать к нам на месячишко, если сможет. Но он не сможет оставить  жену с ребёнком одну и не приедет,- сказала Нонна Васильевна со вздохом,- он не такой человек, чтобы взвалить всё на неё — он будет растить и воспитывать ребёнка, помогать ей по хозяйству. Бедный Митя! - Нонна Васильевна  схватилась за лоб,- Он написал: «Кажется, она — человек серьёзный». Ясно, что он женится без любви.
- Но он женится, наверное, на такой, которая влюблена в него. Это наверняка,- сказала Аня.
- Да, наверное,- согласилась Нонна Васильевна. Он не будет с ней счастлив. Теперь связал себя по рукам и ногам. Но, может быть, всё-таки Попов его  как-нибудь вытащит сюда. Попов кого угодно вытащит. А её с ребёнком,- Нонна Васильевна махнула рукой,- отправит в деревню, ничего. В жизни очень много несправедливости. Знаешь сказочку: сидит Бог на небе и забавляется — связывает две ниточки: ниточку простую — ниточку золотую, и очень редко бывает, когда  соединяются две золотые ниточки.
- На ком бы Митя не женился, ему не будет хорошо, - сказала Аня маме,- помнишь, когда он сказал, что Аня в личной жизни не будет счастлива? А он тоже не может быть счастливым. Потому что мы втроём: ты, я  и Митя — эгоисты и индивидуалисты. И тебе он сказал: Нонна, я бы с вами не ужился, и ты тогда страшно обиделась.
- Когда это он говорил? - Нонна Васильевна повернулась к Ане с изумлённым видом,- он не мог так сказать мне.
Нонна Васильевна нахмурила брови; они подёргивались от того, что она усиленно вспоминала и не могла вспомнить, и ей было неприятно: она понимала, что такое могло быть. Но зачем  вдруг Митя, такой хороший и приятный, сказал ей это? Это так не похоже на него. И именно ей. Да как он смел?
Нонна Васильевна не могла и не хотела смириться с этим, внутри у неё всё бунтовало и отталкивало то, о чём ей напомнила дочь.
- Мам, а когда  ты с Митей разговаривала, общалась по работе, из него, наверное, вылезало что-то непотребное? - спросила Аня,- ты не замечала?
- Вылезало, вылезало,- сказала Нонна Васильевна, обречённо кивая головой,- Один раз, на даче, мы остались с ним вдвоём и он сказал мне очень жёстко: « Нонна, вы при всех за мной не ухаживайте, а то заметят и что-нибудь заподозрят». А как я могла за ним ухаживать? Я ему что-нибудь вкусное положу на тарелку, и всё. А он мне вдруг такое говорит и ещё внушает, что на работе и при всех этого нельзя делать. Я растерялась и говорю ему: «Мить, ну я же только на даче это делаю». А он так посмотрел  на меня и сказал: «Нонна, вы это сейчас придумали», Мне это так не понравилось!
- А что ты Мите на это ответила?- спросила Аня.
- Ничего не ответила, я молчала. Но мне было страшно неприятно.
- Вот он всегда так умеет: зацепит тебя или кого-нибудь ещё за самое слабое, незащищённое место, а ты ему — ничего. И знает, как и за что поддеть и что ты не сможешь ответить. И вот будет стоять и смотреть с любопытством. А если будешь возмущаться — засмеётся с радостью: вот я смог тебя поддеть, а ты меня — нет.  Бедная Аня! Или: бедная Нонна! Или бедный ещё кто-то там... И посмотрит на тебя свысока, засунув руки в карманы. Да, ты знаешь, Чехов в некоторых рассказах подписывался  «Человек без селезёнки». Митя теперь у нас человек без селезёнки.
- Перестань!- закричала Нонна Васильевна,- Какой ты ужасный, тяжёлый человек! Теперь будешь меня мучить. Что у тебя мать: дура, что ли? И будешь долбить в одно и то же место. Ну, знаю я  всё это, знаю. Пусть он плохой.
                Эпилог .
     Прошло несколько лет. Митя Бичев, говоривший, что жить не может без Болгарии, уехал жить в Америку. К тому времени он уже был женат на той самой учительнице Здравке, о которой написал,. что «она, кажется, человек серьёзный». При этом он скрыл от своей невесты то, что он вообще попал в аварию. Аня почему-то угадала, как они назовут своего сына: Иван. Хотя всё объяснимо: Димитр Иванов Бичев  сына назвал в честь дедушки. Чувство  к Мите продолжало жить в Аниной душе — ещё несколько лет.
       Потом Митя прислал фотографию: он, Здравка и подросший Иван. Иван стоит важный, серьёзный, надувший щёки, и рядом с Митей — Здравка, счастливая тем, что полностью подчиняется любимому человеку. Митя, поседевший как лунь, стоит как будто с насмешкой и в то же время не насмешкой, гордо подняв голову и засунув руки в карманы.