Дневник

Дневник

Part I

Холодный августовский вечер. Солнце село за горизонт. Первая звезда показалась на чернеющем небе. Алая дымка шёлкового шарфика обвивает стройную шею. Тук. Тук. Тук. Так стучит каблук в унисон с юным сердцем. Строгая шляпка чуть скатилась набок, придавая сосредоточенному лицу мечтательной небрежности. Как же идёт ей эта небрежность. Как же верна эта мечтательность.

Чуть скрипнула, увитая плющом, кладбищенская калитка. Широко улыбнулся, выглянув из-под облачного одеяла, старик-месяц. Горячие губы крепко целуют распятие, шепча полные надежд и доверия заученные молитвы. Ветер прошелестел кобальтовой листвой. Ухнул филин. И снова всё стихло.

Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. Так стучит каблук, не поспевая за юным сердцем.

Мраморные надгробия. Могилы умерших людей, усыпанные бессмертными цветами. Оглушительный хор сверчков. Разбитая тротуарная плитка.

Тропа, поросшая папоротником. Невинные ангелы. Резные распятия. Могилы умерших людей, поросшие живыми цветами. Плакучая ива склонилась над безымянным бугром. Словно маяк, блеснул в лунном свете седой одуванчик.

- А вы припозднились, - чуть слышно заметил глубокий бархатный голос. Мужской голос.

- Но вы дождались, - ответило полушёпотом раскалённое сердце. 

- Дождался…, - сизый дым зловонным змием выполз из раскуренной папиросы, - вы принесли?

- Конечно! – нырнула в раскрывшийся ретикюль кружевная перчатка. - Всё, как обговорено.

Показавшись лишь на мгновение, переметнулся из замшевой сумочки в кожаный портфель сатиновый узелок.

- Я надеюсь, - прошипел сизый змей, - что никто не узнает о нашем сговоре, - твёрдая рука вытянулась навстречу более хрупкой и слабой, передавая пергаментный свёрток.

- Никто. Никогда.

***

Аметистовый чай наполняет китайскую чашу. Урча, вылизывает котёнка чёрная кошка. Пышные булочки дышат горячим паром. Но нет до них дела. Шуршит пергамент в руках.

«Дневник

14 июля

Вновь начинаю новую тетрадь. Должно быть, мне следует быть кратче. Денег ждать не приходится, а хлеб важнее бумаги. Или же нет? Превзошла ли материя дух во мне? И может ли превзойти? Не думаю, что смогу сказать без лукавства.

Вчера был в гостях у Д. и имел неосторожность рассказать ему о своих снах. Он лишь посмеялся надо мной, сказал, что не стоит обращать внимания на такую чепуху. Я пытался доказать свою правоту, но всё закончилось бессмысленной словесной перепалкой, чуть было не переросшей в драку. Звучит так, будто Д. безумец, но нет, мы просто были пьяны, а в такие моменты любое разногласие может стать поводом для ярости. Я рассказал ему даже не всё: только упомянул о старике перед органом и костяной леди, но он и слушать меня не захотел. М., присоединившийся после, и вовсе заявил, что мне стоит перестать выдумывать небылицы и мучить ими себя и доверчивых читателей, тогда и костяная леди, и старик-органист, и слепой кузнец, и рогатый портной, и прочая нечисть меня оставят…. Из всего этого могу сказать одно – ноги моей там не будет! Никогда!

15 июля

Сегодня ночью снова видел сон. Большая синяя рыба плыла через океан, разрывая своим телом водные толщи. Она плыла по его глади, как корабль, не погружаясь. Я стоял на её спине и смотрел вдаль, пытаясь сосчитать пролетающих чаек. Одна из них подлетела ближе и клюнула меня в глаз, тот начал выкатываться из-под век, я попытался вернуть его на место, но он лишь растёкся по рукам, потом кровь из дыры от него начала капать на спину рыбы, стекать ручьями в воду, и весь океан окрасился в красный. Внезапно он превратился в болото, а рыба рассыпалась грудой гниющих трупов домашнего скота, преимущественно коров. Я испугался и попытался убежать оттуда, но болотная жижа затягивала по пояс. Мне удалось влезть на одну из гниющих коров и при помощи палки, как на плоту, перебраться на ней к берегу. Всё было серым, таким невзрачным и словно размытым…. Я оказался на окраине какого-то поселения, вдоль единственной улицы были расставлены деревянные избы с красными черепичными крышами. Из окна одной из них смотрела страшная морда улыбающегося козла с выпученными глазами. Он блеял очень низким голосом и клацал острыми клыками. У ворот избы играла маленькая девочка в розовом кружевном платьице. Она набирала лопаткой песок с тропинки и складывала в ведёрко. Она тоже улыбалась мне и смеялась так же, как козёл. Вдруг она стала превращаться в козу, у которой был собачий хвост, и кинулась на меня. Коза стала разрывать мою одежду, откусила ногу и руку, я кричал и пытался отбиться, но из моего тела ручьями полилась густая чёрная кровь, я стал гнить и под моей кожей закопошились личинки. Я начал их выковыривать, как гнойники, и после на их месте оставались розовые рытвины, а сами личинки разрывались, забрызгивая всё жёлто-зелёной слизью. Она стекала с меня, капая на гравийную дорогу. Коза доедала внутренние органы. Я вдруг вылетел из своего тела и стал подниматься к небу, тучи разошлись и золотые лучи тёплого солнца стали ласкать мои щёки и плечи, нежно обнимая. Потом я проснулся.

Этот сон напугал меня. Почему так часто я вижу свою смерть? Эти сны так отвратительны… и я ни с кем не могу поделиться ими до конца. С утра меня снова тошнило. Я пропустил завтрак и обед. Просто не смог подняться с постели. Перед глазами всё ещё стоит морда того козла, а под кожей как будто кто-то ползает. Мне так гадко и плохо. Неужели я совершил что-то настолько греховное, что должен такое переносить? Всё так реалистично, всё так по-настоящему…. Я так часто умираю. Но почему тогда иногда мне снится Иисус? Он так добр ко мне…. Как я хотел бы, чтобы он забрал меня далеко-далеко. Но может ли он? Священник сказал, что я не мог видеть Иисуса. Что это бес приходит ко мне в его облике, чтобы обмануть и завладеть мной. Зачем бесу моя душа? Разве она чего-то стоит? Хоть чего-то? Во мне так много злого и мерзкого. Ведь неспроста я вижу всё это. Это отражение меня приходит во снах. Но откуда столько зла? Я знаю и не знаю ответ на этот вопрос одновременно.

***

Поужинал. Но не смог доесть макароны. Они напоминают тех личинок. А мясо напомнило о разлагающихся коровах. Мне показалось, что оно уже гниёт, хоть и приготовлено с десяток минут назад. Я так устал. И так хочу есть. Но не могу. И не могу уснуть от голода. И от страха, что всё повторится. Я так устал.

16 июля

Вчера пришлось принять снотворное. Удалось провалиться в небытие. Ничего не снилось.

Проснулся сегодня рано и отправился на прогулку. Проходил мимо дома Д., вспомнил наш недавний разговор и очень разозлился, а потом расстроился и чуть не расплакался. Я никому не могу рассказать свои сны. Они пугают или вызывают смех. Всё заканчивается одинаково – люди отдаляются от меня. Я совсем один.

Ещё на прогулке забрёл на окраину города и вновь пробрался в сад у заброшенного особняка. Сидел в тени деревьев, размышлял над продолжением поэмы. Стоит ли убивать Шелли? Она хорошая девушка и не заслужила смерти. Но, в то же время, мне нужна трагедия. Августу нужна трагедия. Иначе всё кончится слишком хорошо, а в жизни так не бывает. Вот возьмём мою сестру, Маргаретт, и её мужа Гриффиндта. Как же ненавистен он ей! А он от неё без ума. Или его заставили? Суть не в том. Суть в их обоюдном несчастии. В наш век взаимна не любовь, а горечь, ненависть, злоба. Это давно пора бы принять.

В саду, кстати, наконец-то распустилась роза, которую я посадил! Бутон только наполовину раскрылся, но она уже так прекрасна, что глаз не отвести! Как же я рад видеть это всё, этот мир, его цветы, леса, горы, небо, закаты и рассветы, наш город, реку, бабочек, птиц! И вот думаю…, каково слепым людям? Они ведь никогда не видели ничего из этого. Но это если они слепы от рождения. А если нет? Они живут, помня эту красоту, но не имея возможности увидеть её хоть на мгновение. Живут десятилетиями…. Мне так их жаль….

А роза очень красивая выросла. Не могу перестать о ней думать. Признаюсь, я поцеловал её нежные лепестки, словно губы… такие нежные… да. Точно, как описывают наши поэты. Интересно, а если вдруг вырастет ещё одна роза, смогу ли я любить её так же, как и первую? Или мои чувства могут быть столь сильными только в первый раз? Что если далее – только привычка? Это как привыкнуть к тому, что каждое утро ты пьёшь чай с конфетой. В первое утро радуешься, так сладко… и хочется ещё. С каждым утром конфета будто становится всё менее сладкой. Потом и вовсе никакой. А потом приторной. И ты перестаёшь есть конфеты по утрам. Что если роза станет для меня не нежной барышней, а вульгарной кокеткой? Или я спутаю её со второй розой? Может ведь произойти и такое. Мне кажется, это было бы страшно глупо.

Ну вот, я снова ударился в размышления, исписывая тетрадь. Да ещё и крупным почерком. Болван…

17 июля

Сегодня ночью ко мне снова пришла костяная леди. Она вышла из шкафа напротив кровати, скрипя всем телом, и начала беззвучно звать меня. Я будто слышал и не слышал её голос одновременно. На ней было всё то же изорванное в клочья красное платье, но на этот раз глаза светились не зелёным, а пурпурным. Она медленно подступала всё ближе к постели, а я не мог пошевелиться или закричать. Да и кто бы услышал меня? Прислуга теперь ночует в отдельном доме, так как сегодня должны приехать мои кузина с племянницей. С ними будут няня и повар, а они должны находиться непосредственно в доме, чтобы иметь возможность в любой момент оказать кузине и её дочери необходимую услугу. Видите ли, моим, нанятым за бесценок, она не доверяет… хамство.

Ночевать совсем одному оказалось так страшно…. Костяная леди душила меня, и твёрдые пальцы впивались в шею, даже показалось, что она проколола мне горло длинным когтем, и оттуда полилась кровь, я словно видел её на белых подушках, как она расползалась огромным чёрным пятном в темноте….

На завтрак снова не пришёл. Кухарка долго ворчала, я сделал вид, что ничего не слышал. Она всё ещё обращается со мной, как с недорослем. Отец говорит, что она права, ведь я веду себя так, не отправляясь на службу и не женясь. Маменька всё ещё ждёт свадьбы с Р.. Р. же, как я слышал, готовятся посватать с К.. Но ведь я не люблю её, и никогда никого не полюблю. Я должен отдать себя поэзии. Это моё настоящее предназначение, это моя единственная миссия!

***

Пишу поздней ночью. Никак не могу уснуть. Стоит погасить свечу, как из шкафа высовывается рука костяной леди.

Вечером приехала сестра, я встретил её с экипажем на станции. Как чудесен паровоз! Человек, и вправду, разумнейшее создание Божие! Маленькая Эллен такая милая леди! Золотистые кудри, голубые глаза, а щёчки такие румяные, как бока у горячего пирожочка! По пути домой она то и дело спрашивала меня, мимо чего мы проезжаем и кто все эти прохожие. Такая непоседа! Дома она познакомила меня со своими куклами, несмотря на удивление сестры, я очень долго играл с Элли, даже показал ей фокус с втиранием монеты в руку. Дети – самые чистые существа. В глазах маленькой Элли живут любовь и доброта, тяга к познанию, нежность…. Она такая открытая! Даже не верится, что и этот ангел когда-то потеряет свои крылья, повзрослев и увлекшись помадами и шляпками.

Повидаться с сестрой зашла и Маргаретт. Увидев меня, она как-то странно улыбнулась. Скомкано поздоровавшись, мы больше не сказали друг другу ни слова. Пожалуй, Маргаретт – пример того, что не все дети рождаются ангелами. Кажется, она с самого начала была той самой кокеткой, интересующейся лишь платьями и женихами. Помню, как в семилетнем возрасте она поцеловала учителя фортепьяно. Возмутительнейшая наглость! Вопиющая. К тому же, она всегда пытается вклиниться в мужское общество, делая вид, что понимает то же, что и наши учёные или писатели. Маргаретт делает вид, что понимает и мои сочинения. Пару лет назад, пока я ещё жил в родительском доме, она даже занималась их переписыванием на чистовики. Как может тот, кто одержим китайскими шарфиками и имеет под сотню шляпок, осознать трагедию несчастной любви к человеку, к душе, а не вещи?! О, как жаль мне Гриффиндта…. Конечно, у него нет другого выбора. Только наш отец способен ради приумножения богатства выдать дочь за человекоубийцу. Но лучше умереть в полном одиночестве и забвении, чем обречь себя на жизнь со змеёй с сорочьими повадками».

Звонко стукнулась о блюдце полупустая чашка. Настороженно расставила уши мама-кошка. Устало вздохнув и обиженно подёрнув носом, захлопнула дневник молодая девушка. Она подскочила с кресла и принялась ходить туда-сюда по ярко освещённой комнате. Тук-тук-тук, тук-тук-тук. Так стучит каблук наперебой с юным сердцем.

- И как ты мог…, - она продолжала сжимать в руках потрёпанную тетрадь, обращаясь к ней, как к живому человеку. - Как ты мог так думать?

Остановившись перед одним из зеркал, располагавшихся на стенах комнаты, девушка принялась оценивающе себя разглядывать. Каштановые кудри мягкими волнами ложились на обнажённые плечи, чёрные бровки обиженно нахмурились, большие карие глаза горели жгучим недовольством. Пунцово-красное платье с дюжиной белоснежных оборок и туго затянутым корсетом точно сидело на изящной фигурке, подчёркивая все достоинства и сообщая об отсутствии недостатков. Шёлковый шарфик алой дымкой прикрывал тонкую шею. Малахитовые бусы и кольцо подчёркивали изумрудную ленту, вплетённую в замысловатую причёску.

- И чем плохо быть красивой? – спросила она вслух саму себя. - Абсолютно ничем. Что я сделала тебе, что ты стал так думать?  – она снова обращалась к дневнику. - Я всегда стремилась к тебе,… я хотела быть рядом. И я тебя по-настоящему понимала…, болван!

Стоило лишь слететь с её губ последнему слову, как рука в кружевной перчатке тут же испуганно прикрыла плотно сжавшиеся губы.

- Ох, нет, нет…, - тихо прошептала девушка. - Прости меня, Боже, прости…. Нельзя так. Совсем забылась…

Былая раздражённость сошла, растаяла и обида. Вновь погрузившись в объятия кресла, поборов некоторую нерешительность, девушка продолжила читать.

«…Разумеется, ей тоже жить непросто. Говорят, Гриффиндт страшен обличием, и только потому не выходит из дома при свете солнца. Может, это наказание свыше? Убийца должен быть уродлив, прекрасен должен быть святой. Убийца святого должен быть ужасен вдвойне. А Марк был действительно светел. Классики чтили данную истину, современники же творят путаницу. Мне кажется, всё возвратится, цикл повторится. И тогда прекрасный Август станет актуален. А подобные Гриффиндту будут презираемы обществом в большей мере. И подобные Маргаретт. И отцу. Смертные грехи овладели их душами: жажда богатства, славы. Признаю, Гриффиндта мне жаль более остальных. Он был искушен демоном поспешных решений, отвратил внимание от деталей к общей картине и сделал непоправимое. Более того, считаю безумной идеей продолжать семейное ремесло, если оно – охота на кровопийц. Мы с Д. и М. приходили к суждению, что всё то сказки, и дело решается медициной, а не костром. Жив только Бог, приспешники дьявола давно истреблены! Что ж, будь Гриффиндт немного разумнее, посещай он тайные собрания – обладал бы знанием, достаточным для вразумления. Он выбрал бы иной путь к славе.

***

Размышляю об изложенном мною выше. Стало быть, я светел, будучи красив? Или уродлив, но не замечаю этого? Как может светлый душою видеть столь ужасные сны? Или современники правы, и за прекрасным ликом может скрываться чёрная душа?
Я полон сомнений. Как и всегда. Во мне нет тех абсолютных истин, что постигли М. и Д. Я не способен уверовать окончательно в наши идеи. И это отдаляет мою душу от истинного Бога. Что если слабость веры – причина появлений костяной леди и рогатого портного? Что если годы сомнений оставят следы на лице? Каков я стану, поддаваясь искушению, завтра? Эстет, уничтожающий зеркала, ибо его лицо недостойно его же взора?

***

Что если Гриффиндт был бы прекрасен и не убивал Марка из-за ложных подозрений? Он стал бы счастьем для Маргаретт. А она счастья не достойна. И потому Гриффиндт убил Марка. Марк – жертва. Гриффиндт – жертва. Они жертвы, принесенные Господом ради наказания Маргаретт. Велик замысел Божий! Действительно так.

Но не могу перестать размышлять о себе. Как поверить в то, что ставишь под сомнение? Как выбросить свои же мысли из головы? Как отрицать существование демонов, когда они стоят на расстоянии вытянутой руки? Как можно верить в светлого Бога и науку, не обращая внимания на противоречия мира, его жестокость и несправедливость? Я даже не знаю, хотел бы безоговорочно разделить взгляды М. и Д., или мне нравится иметь своё мнение. Я остаюсь одинок, думая иначе. И останусь одинок, присоединясь к ним, потому что потеряю главного союзника – себя.

***

Мне так тяжело. Размышления угнетают. Не осмеливаюсь погасить свечу. Целая ночь впереди. Ночь без сна. И думать о Господе больше не хочется. И о костяной леди. И о Маргаретт. Хочется просто постичь истину. Понять, как всё действительно обстоит. Чтобы озарение снизошло и подарило спасение.

Не хочется более размышлять.

18 июля

Проспал весь день. Костяная леди с рассветом оставила меня в покое. Но проснулся с какой-то тяжестью в груди…, словно всё же что-то видел – мерзкое, гадкое, склизкое. Но вспомнить не смог.

Вчера ночью, так и не сумев уснуть, оставив дневник, принялся за поэму. Должен же быть хоть какой-то прок от меня. Шелли теперь на грани жизни и смерти, а Август вряд ли успеет её спасти. Она слишком истощена, и поцелуй любви тут не поможет. Не верю я в это. Да и не сказку пишу. И пусть меня сейчас не понимают! Уверен, я просто обогнал своё время. Не может быть так, чтобы всё это растаяло, растворилось! Нет, кто-нибудь обязательно оценит! Может, это будет супруг маленькой Элли…. Может.

***

Покончил с Шелли.

19 июля

Весь день играл с Элли в куклы! Мы устроили для них чаепитие. Агнесс, приехавшая с сестрой, приготовила творожные плюшки и заварила нам розовый чай с мёдом. Какая же чудесная малышка Элли! Я даже вспомнил себя, когда был совсем маленьким. И снова вспомнил маленькую Маргаретт. Она никогда не играла в куклы, а только наряжала их и делала причёски. Вместо игр часто сидела подле моего стола и читала только что завершённые страницы. И делала вид, что всё понимает! Маменька не позволяла прогнать её прочь. А Маргаретт вечно отвлекала меня от работы глупыми вопросами…. «Зачем ты снова всех убил? Почему Сапфира решила умереть? Почему принц оставил свою свиту в горящем дворце, сбегая в другую страну? Почему он решил сжечь их вместе с мебелью и дорогими одеждами?». Она меня не понимала. Иначе этих вопросов не существовало бы. Элли ни о чём меня не спрашивает. Она только тихо кивает. Она понимает.

Прошлой ночью снова не спал, так как после дневного сна пришли невиданные силы. Муза, как нежная женщина, устроила забастовку в ответ на убийство, и я отправился в заброшенный сад, к розе. Правда, почти ничего так и не смог разглядеть – было уже достаточно темно, а под густыми кронами деревьев – и вовсе. Снова задумался о слепцах. Неужели всю жизнь они проводят в этой тьме? Ну, не может быть такого! Должен же быть хоть лучик… лёгкое очертание, пусть размытое…, хоть что-то….

Роза спала так сладко. Я не посмел потревожить её огнём свечи.

Последние два дня пишу так мало…. Это и хорошо, и  не очень. Бумага экономится, хотя деньги тоже теперь появились…. Отец уплатил мой карточный долг М. и дал поверх того. Кухарка более не ворчит, и вместо макарон стала готовить овощи, а мясо купила без жил. Появились фрукты и сладости. Всё же, напрасно сестра везла с собой слуг! Мои тоже неплохи. Чувствую себя униженным, как хозяин….

20 июля

Маленькая Элли...

Нет, нет и ещё раз нет, нет, я не могу написать этого слова! Это всё сон, мне всё кажется, я снова в кошмаре, просто он длинный, просто длинный! Длинный! Ангелы не умирают! Ангелы летают! Ангелы вечно живы! Ангелы светлы! Ангелы любимы! Их хранит Бог! Бог!!!

Я не могу спать. Не могу есть. На ужин не пришёл. Я не могу думать о розе. Я ничего не могу. Я могу только плакать. Мне так стыдно показываться домашним. Моё лицо распухло, а глаза налились кровью и их щиплет от слёз. Я задыхаюсь. Я пишу. Я пишу, но это не помогает. Я убил Шелли. Я убил Августа. Я убил всех. Я убил Элли… нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет!!!

Нет!

Нет….

Я не могу смотреть в зеркало. Она смеётся. Костяная леди смеётся. Это она её столкнула. Рогатый портной пришёл. Он зашил мне рот. Он сказал, что это она, она её столкнула. Она её позвала. Она показала ей куклу. Она показала ей, как кукла падает. Кукла летает. Элли – кукла. Элли хотела летать. Элли не может летать. У Элли нет больше крыльев. Она их оторвала. Огромная коза их откусила. Она съела их и Элли упала. Я убил Элли.

Элли летает. Элли теперь с Иисусом. Он забрал её. Он не забрал меня. Я плохой. Я бес. Я дьявол. Я зло. Я убил Элли. Я убью розу. Я убил солнце. Я убил ночь. Я убил всех. Я убил Иисуса!!! Убил Иисуса в себе!

22 июля

Элли больше нет.

Вчера я не смог написать ни строчки, только плакал, горько плакал. Полная неразбериха творилась в голове. Теперь, наверное, я успокоился. И могу описать то, что произошло.

Маленькая Элли играла на втором этаже в моей спальне. Она дожидалась меня, чтобы вместе поиграть в куклы. Я же, крепко выспавшись за ночь после суток бодрствования, с раннего утра отправился проведать розу. Придя в сад, заметил, что она полностью раскрыла свой бутон и теперь была похожа на скопление десятка бабочек, усевшихся на игольное ушко! Так красиво…, но то совсем не радует меня теперь.

Элли упала с балкона. Она представляла, что одна из кукол, Мария, - ангел. Об этом мне рассказал рогатый портной…. Да я и сам часто это видел. Я и показал Элли эту игру. Рассказал об ангелах. Я сам играл так в детстве…. Я убил Элли!!!!»

Из корешка тетради торчат остатки импульсивно вырванных страниц.

«Успокоился. Снова. И снова плакал. Да, это я убил Элли. Она решила запустить куклу по воздуху, и та вылетела с балкона. Это видел садовник, Т.. Он решил подойти поближе, чтобы поднять игрушку, а Элли… она разбежалась и прыгнула с балкона вслед… и сломала шею. Т. даже не успел опомниться…. Она упала вниз головой, прямо на камень у клумбы…. Не могу, не могу об этом писать! Это неправда, неправда, неправда!!!»

Десяток страниц исписан одним лишь словом: «неправда».

«Вечер. Поёт сверчок. Я заперся в комнате. Все внизу. Плачут. Поминки. Похороны были вчера. Я сам помогал. Принёс заказанный гроб утром. Его так быстро изготовили. Винсент. Так зовут его. Гробовщик. Он искренне посочувствовал мне. И не смотрел косо на слёзы. Я так часто плачу. Не все горожане поняли вчера, что у меня горе. У убийцы горе. Но я вышел из дома, несмотря на их взгляды. Я хотел сделать всё для Элли. Всё, что могу. Хоть что-то. В экипаже я закрывал лицо руками. Но громко всхлипывал. Громко. Так громко. А он говорил так тихо. И словно нараспев. Но не как хитрый лис. Как ангел. Он и похож на ангела. Наверное. Я не помню. В голове лишь светлый силуэт с золотым нимбом. Винсент….

***

Ночь. Все спят. Так странно. Так стыдно. Элли. Я забыл о ней на мгновение. Я забыл в полудрёме. Я думал о нём. О Винсенте. Винсент… так похоже на моё имя. Три общих буквы. Три… неужели это знак? Тройка, троица…, Святая Троица. Он ангел? Как сумел он меня вразумить…. Даже снотворное так не может. И успокоительные травы. Он коснулся моей руки… так осторожно. Холодно и горячо одновременно. Я словно попал под чары. Околдованный, смотрел в голубые глаза. Выцветшие, как у старика…. Только их и помню. И светлый силуэт. Такой белый. И золотой нимб, как бы волнами. И больше ничего. Зато хорошо помню гроб. Тёмно-синий бархат. Элли любила носить голубые платьица. Такая чистая. Невинная. Ангел. Тоже ангел. Как Винсент. И не как Маргаретт. Она так похожа на костяную леди. Такая тощая. И с красным шарфом. А все в чёрном. Какое невежество!

Отец молчал на похоронах. И маменька. И кузина. Никто не говорил со мной. Я плакал и ничего не видел, но чувствовал, как все смотрят. И шепчутся за спиной. Я сам готов был лечь в могилу вместо Элли! Куклы…. Они лежали рядом. И Элли сама, словно кукла, была среди них».

Чернила растекаются кляксами. Застывшие слёзы.

«Куклы и Элли. Элли и куклы. Всё смешалось в моей голове. Я действительно виноват. Так решено. Неужели теперь я стану уродлив, как Гриффиндт? Что если наутро появится горб? Или всё произойдет постепенно?

Я уничтожил прекрасное создание. Творение Бога. Пока ещё светлую женщину. Я придумал богохульную игру. Нельзя было называть кукол ангелами.

Я бы так хотел с кем-то поговорить. Но знаю, что услышу лишь обвинения. Моя боль незначительна в их глазах. Значительна ли она объективно? Моя боль – наказание за убийство? Как брак с Маргаретт для Гриффиндта? Если так, это меньшая из зол. Слёзы не требуют золота и не болтают впустую. Они молчаливы.

Что если я ослепну от слёз? Как может творить поэзию слепец? Кто станет записывать мои идеи?

***

Я снова забыл об Элли. Я не способен скорбеть, думая о себе! И оттого ужасен.

23 июля

Уже светает, а я только пришёл! Вернее было бы написать 24 июля…, но то не суть! Весь день дремал, постоянно просыпаясь от странных шорохов и стуков под кроватью, и под вечер встал, понимая, что всё равно не высплюсь. Кузина перебралась в дом родителей. Семья со мной по-прежнему не разговаривает. Это Агнесс рассказала всем, что я научил Элли играть в ангелов. Они винят меня в её смерти. Но я не виновен! Не виновен! Это всё костяная леди и рогатый портной! Проклятая женщина выманила Элли на балкон, а её сообщник пришил бедняжке ненастоящие крылья на спину. Только Винсент мог видеть их. Виновен не я. Виновны они!

Совсем отвлёкся. Вечером встал и пошёл на прогулку, и сам не заметил, как ноги принесли меня к лавке гробовщика. Винсента. Внутри горели свечи, да так ярко, что все окна светились белым, и нельзя было понять, что происходит в лавке. Несколько поколебавшись, я вошёл. Знакомый светлый силуэт стоял за прилавком. Он будто вовсе не обратил на меня внимания. Чуть потоптавшись на пороге, я прошёл вперёд и остановился у большого покрытого лаком пунцово-алого гроба, цветом своим повторяющего кровь. Я вдруг вспомнил чайку, выклевавшую мне глаз, и отшатнулся. Стало больно где-то в голове, внутри, в самом центре. А потом заломило лоб.

- Скорбный вечер. Кто-нибудь ещё отправился в мир иной? – послышался голос за спиной.

Я резко обернулся, и в глазах потемнело. Чуть не упал! Но вовремя подхватили чьи-то руки. Когда тёмно-коричневая пелена рассеялась, я увидел прямо перед собой смутно знакомое лицо. Прекрасное лицо. Оно было белое, словно мраморное, острые скулы и тонкий нос подчёркивали большие выцветшие голубые глаза, а сухие синеватые губы нервно подрагивали. Через мгновение эти глаза как-то неприятно-азартно посмотрели на меня, а сжатая улыбка обезобразилась тонкой красноватой трещиной на нижней губе.

- Ещё одного трупа мне тут не хватало. Совсем на ногах не стоите! – он сжал мои плечи, а затем отпустил, будто твёрдо поставив меня на месте. И правда, тут же появилось ощущение  небывалой крепости в ногах….

Странный юноша отошёл за прилавок. И обратился светлым силуэтом. Но теперь я мог чётко рассмотреть детали. Это и был Винсент! Не ангел, а человек. И вместо нимба – длинные золотые кудри…. И белым было одно лицо. Одежда – абсолютно чёрная. Только пуговицы блестели золотом. Подойдя ближе к прилавку, я ответил, что, слава Христу, никто не умер. Я просто гулял по городу и сам не заметил, как пришёл сюда. Наверное, меня привели чары. На вопрос, о каких чарах я говорю, я ответил, что имею в виду то, что перепутал Винсента (жаль, кроме как по имени, мне не известно, как назвать этого достопочтеннейшего господина) с ангелом, и моя душа, вероятно, потому устремилась к нему. В ответ он лишь тихо рассмеялся. А потом сказал что-то вроде: «порою ангелы обретают человеческий облик, чтобы добрыми чарами своими помогать людям, достойным этого и нуждающимся в этом». Наверняка, я что-то спутал, и сказано это было куда лучше, поэтичнее…. Но это абсолютно совпало с моими рассуждениями! Полностью! Когда я рьяно, совсем забыв о приличии, закивал в ответ, Винсент продолжил свои размышления. Он говорил и говорил об ангелах, демонах, об Иисусе…. Рассуждал о добродетели, видениях святых и бесноватых, о красоте и уродстве внешнем и внутреннем и их взаимосвязи. Временами он задавал вопросы: что я думаю по теме разговора. Я же во всём с ним соглашался и что-то добавлял от себя, как бы в подтверждение, что полностью понимаю его мысли. Винсент улыбался  в ответ! Он действительно удивительным образом выражал то, что было у меня на душе. В один миг показалось, словно он читает мои мысли. Я забыл обо всём за нашим разговором! Он спросил о маленькой Элли. Кто виновен в её смерти. Дело в том, что Винсент был на похоронах: я не заметил его в толпе, но он сам со вниманием наблюдал за мной. Он пришёл, как сказал, чтобы поддержать меня – столь был тронут искренностью слез, когда я покупал гроб. Он молил Бога о помощи, ведь уже тогда видел, как обошлись со мной родные, как я стоял в стороне и горько, горько плакал! Винсент мольбами через Господа посылал в мою голову успокоительные мысли. Да, оказалось, он умеет это делать! Я сразу понял, что Винсент не обычный человек, а теперь абсолютно в этом убежден! Он сказал, что видел крылья за спиной у маленькой Элли, что она стала ангелом, и что я не виновен в её гибели, ведь Господь не позволил бы свершиться столь ужасной трагедии по вине простого смертного. Маленькие ангелы не умирают просто так. Это сделали костяная леди и рогатый портной. Обсудив произошедшее вместе, мы вместе же пришли к такому выводу. Я даже заплакал, снова, и было так стыдно, но Винсент просто тихо ждал, отвернувшись к столу и принявшись заполнять какие-то бумаги.
 
Когда я успокоился, мы вернулись к разговору. Я ещё немного расспросил его о демонах, и почему они терзают меня. Ранее он уже высказал истину о том, что демоны всё же не исчезли из мира земного, но добавил, что приходят они не ко всем. Я думал: неужели они терзают грешников здесь? Неужели я один из них? Винсент сказал, что не может точно ответить сразу, но видит, что я хороший человек, честный и порядочный, а потому займётся этим вопросом и сможет сказать завтра. Он пригласил меня снова прийти вечером. Я согласился. И за два часа до рассвета мы разошлись. Винсент предложил подвезти меня до дома, но я отказал. Решил пройтись.

И вот, я дома…. Как прекрасна была эта ночь! И вовсе не вальсирующими мотыльками, не спящими цветами, не бурливой рекой, не жемчужной луной и не хрустальными звёздами, нет! Она была прекрасна тем, что Винсент меня понимает! Он отличен от М. и Д., отца и матери, Маргаретт и Гриффиндта. Он просто говорит о сложном, подвергает сомнению учения, не отрекаясь от них полностью. Его глаза наполнены вековой мудростью не по годам. Он - тот, с кем я могу согласиться. И кого хотел слушать, не перебивая.

24 июля

Спал весь день. Видел сон. Старик-органист сидел в трухлявом кресле посреди огромного зала полуразрушенного готического храма. Он что-то тихо бормотал себе под нос и беспорядочно нажимал клавиши, играя какофонию. Я чуть поодаль стоял на табурете с петлёй на шее. Вдруг старик поднялся на ноги, и верёвка обратилась огромным удавом. Органист начал приближаться, но не идя, а как бы паря над полом. Чем ближе он был, тем сильнее змея сдавливала моё горло. Изо рта у меня полилась кровь, стало нечем дышать, боль пронзила всё тело. Старик пинком вышиб табурет у меня из-под ног, и я уже было решил, что вновь погибну, как вдруг пол храма разверзся, и открылась взгляду геенна огненная. Органист тут же провалился вниз и вмиг испепелился. Но змей продолжал удушать меня. Он просипел: «Ты убийца! Ты убийца! Убийца! Убийца!». С каждым повтором фразы его голос становился всё громче и протяжнее. Я было попрощался с жизнью, как вдруг витражная роза под самым потолком разлетелась на тысячи маленьких осколков. Я увидел, как в храм влетел прекрасный ангел с огромными белоснежными крыльями. Его кудри переливались золотом в солнечном свете нимба, а выцветшие голубые глаза сияли божественной чистотой. Это был Винсент! Он горящим пламенем мечом разрубил змея на куски и, подхватив меня под руки, вознёсся на небеса. Я помню, как сквозь пелену облаков видел Эдем…, но мой сон был прерван громким вскриком ворона, усевшегося на подоконник. Верно, это я забыл закрыть окно….

На улице уже стемнело. Молодой месяц сияет на бархатном небе. Его силуэт на мелкие осколки разрезали ветви старой ивы. Осколки…, витражная роза…, Винсент!

***

Только вспомнив о моём милом друге, я отложил дневник, вскочил с постели, быстро умылся, оделся и выскочил на улицу. О, как я боялся прийти слишком поздно! Но, оказалось, пришёл даже рано – застал последних посетителей. Это была седая мадам Л. с дочерью. Они заказывали гроб для умирающего от старческой лихорадки отца семейства. Умирающего…. На мгновение я погрузился куда-то глубоко-глубоко, внутрь себя…. Вспомнил о маленькой Элли. Захотелось плакать…. Но покупатели так быстро ушли, что я не успел отдаться горю, а потому тут же взял себя в руки и насколько смог сдержанно поприветствовал Винсента. Он лишь кивнул мне в ответ и принялся заполнять какие-то бумаги. Я не ожидал такого безразличия, но решил, что в этом виновно большое количество работы, а потому принялся тихо стоять и ждать, когда же он сможет мне ответить. Винсент, не отрывая сосредоточенного взгляда от пера, сказал лишь, что я могу присесть на край стоящего в углу гроба.

- Я сегодня действительно занят, мой юный господин. Но найду время для вас, если вы готовы ждать, - добавил он.

Я отошёл в угол комнаты, но садиться не стал. Мне показалось, это было бы сродни богохульству. Я не понимал предложение Винсента, оно показалось странным, но пришел к выводу, что виной всему отсутствие в помещении стульев. Судя по всему, он не хотел заставлять меня долго стоять, и предложил, что мог. Чтобы вновь не погружаться во мрачные мысли, я принялся рассматривать убранство стоящего рядом гроба, обитого изумрудного цвета бархатом, расшитым золотой нитью с вплетением перламутровых жемчужин. Вышивка была выполнена так искусно, что, казалось, будто руки ангела трудились над ней. Вдруг я заметил небольшое бурое пятнышко на боковой стенке гроба. Присмотревшись, я понял, что оно не одно – около десятка мелких вкраплений тонкой коркой застыли в тканевом ворсе. Я и теперь не понимаю, что это было…. Не похоже на краску, не должно быть вино…. На миг я подумал о крови, но тут же отогнал эти страшные мысли. Откуда ей взяться здесь? Всё в лавке Винсента выглядело столь аккуратно, что даже мысли такой допустить было нельзя.

Мои размышления не продлились долго. Винсент, закончив заполнять бумаги, подошёл ко мне и приветственно протянул руку. Он извинился за ожидание и доставленное неудобство, сказав, что в последние дни, и правда, слишком много заказов, и он хотел закончить с ними прежде, чем начать разговор со мной, чтобы ни на что не отвлекаться. Винсент запер входную дверь лавки на ключ и предложил пройти в кладовую, где он расскажет, почему меня терзают демоны. Я же с радостью согласился, хоть и был несколько смущен.

В кладовой оказалось довольно тесно, но уютно. Мы сели за покрытый чёрной скатертью круглый столик. Скамьёй послужили накрытые такой же чёрной тканью поставленные друг на друга два простых деревянных гроба. Поначалу я вновь упрямился, но Винсент настоял на том, чтобы я присел. Затем он начал говорить.
 
- Ты очень талантлив, мой милый друг, талантлив безмерно, - Винсент вдруг обратился ко мне на «ты». Это поразило меня, но я не мог прервать его речи. Его голос звучал почти нежно, ответить резкостью было нельзя. Пока я собирался с мыслями и переваривал неожиданную перемену в обращении, Винсент продолжал:

- Твой дар ниспослан самим Богом. Но и дьявол приложил свою руку. Да, ты одарён обоими владыками мира сразу. А потому и видишь слуг обоих из них – ангелов и демонов. Но Сатана куда более щедр, но и более требователен. Помнишь, вчера ты вскользь упомянул, что убил Августа и Шелли? Ведь должен был кто-то даровать тебе силы для этого? Должен. А должна быть плата за столь щедрый дар? Должна. Вот и приходится платить страданиями души. А душа твоя так прекрасна, мой милый Виктор…, так прекрасна….

Я и не заметил, пытаясь вдуматься в слова и всё ещё не понимая, как отреагировать на  новую форму обращения, как Винсент сел ко мне совсем вплотную. Он шептал слова прямо мне в ухо, чуть касаясь мочки нижней губой. Я замер, словно парализованный. Моё сердце заколотилось так, словно готово было проломить рёбра. Это было слишком близко, неожиданно и странно. «Ты соединяешь в себе тьму и свет, добро и зло, в твоих глазах сияет радость жизни и смертная скорбь…» - шептал Винсент, его дыхание было таким холодным…. Вспоминаю: вот он бледной рукой отодвинул в сторону чёрные пряди моих взъерошенных ночным ветром волос, и уже склонился было к шее, как раздался страшный грохот. Кто-то безудержно колотил в запертую дверь. Винсент вскочил и, разъярённый, быстро последовал в торговое помещение. А меня будто облили кипятком…. Жар разлился по телу, словно бы я выпил пару бокалов крепчайшего вина разом, по лбу покатился холодный пот и ноги окаменели. Волной накатило чувство паники и невыразимый страх. От громкой ругани Винсента с пьяницей, перепутавшим двери лавки и кабака, голова у меня пошла кругом. Я попытался встать, но в то же мгновение упал, опрокинув стоящие друг на друге гробы. Приземлившись на угол одного из них ребром, я вскрикнул. «Вот! Я слышу, у тебя там кто-то есть! Дженни, налей достопочтенному гостю, не вредничай!» - вдруг завопил пьяница. Он совсем обезумел и даже не понимал, что перед ним Винсент, а не хозяйка питейной. Я ползком вылез из кладовой и стал пробираться к выходу. Паника совсем завладела моим разумом…. Винсенту удалось вытолкнуть разбушевавшегося выпивоху на улицу и запереть двери. Когда он обернулся, я увидел, что глаза его горят ярким красным светом, словно пламенем ада. От испуга я, было, громко закричал, как вдруг Винсент налетел на меня, словно ястреб, и всё укрыла густая мгла.

Очнулся я, лёжа на крышке одного из гробов, на которых мы сидели. Винсент занимался заполнением бумаг. Горела одинокая свеча. Я испугался и, в попытке бежать, резко вскочил на ноги, но в глазах снова потемнело и голова пошла кругом.

- Тише, тише…, – с привычным спокойствием сказал Винсент. Он как-то очень быстро оказался позади и удержал меня за плечи, защитив от падения.

- Не прикасайся, дьявол! – закричал я и попытался вырваться.

- Дьявол? Что с вами, в самом деле?!

Винсент недоумевал и начал спрашивать, что происходит и почему я так решил. Я же отчего-то расплакался, начал описывать происшествия вечера, на что мой друг лишь покачал головой:

- Вы задремали во время моего рассказа. Никакого пьяницы не было, а я не тронул вас и пальцем и не изменял уважительной манере. Я говорил лишь, что ваша душа прекрасна, потому что чиста, словно роса поутру, а потому так желанна для демонов, желающих искусить вас, украсть вас. Оттого они и приходят. Ни слова о Сатане и его щедрости я не произнёс. Вы спали так крепко, юный господин, что я решил не будить, а лишь уложил удобнее, насколько то было возможно, и продолжил работу, - что-то похожее на эти слова произнёс он.

Мне стало очень стыдно после его объяснений. Я напрасно обвинил в таком ужасном зле этого светлого ангела! Извинившись, я спешно отправился домой – уже светало, а мой друг не прилёг и на минуту, охраняя мой сон…. И вот, я лежу в постели. Светает. Вновь хочется спать. Пересказы наших встреч так подробны, что скоро кончатся чернила. Но я так хочу запечатлеть на бумаге каждую минуту, проведённую с Винсентом. Он понимает меня. Знает ответы на мои вопросы. Он – ангел, посланный с небес мне в помощь.

25 июля

Стрелки часов ещё и за полночь не перевалили, а я уже вернулся домой. Винсент сегодня очень занят работой – из мастерской привезли новые гробы, почтальон доставил десяток писем из соседней деревни (неизвестная болезнь выкосила полевых рабочих) и дома скопилось много грязной работы. Оказалось, у моего милого друга совершенно нет прислуги! Он всё вынужден делать сам! Мне сложно такое представить…. Из-за отсутствия времени мы перекинулись всего парой фраз. На предложение отправить в дом Винсента моих горничную и кухарку он ответил отказом, сославшись на слишком краткую для этого продолжительность нашего знакомства. Это замечание вселило в моё сердце неуверенность: могу ли я называть Винсента милым другом? Он сказал, что могу, если того хочу.

Мы договорились встретиться завтра после закрытия лавки и поговорить обо всём, о чём я захочу. Так поступить предложил Винсент, хоть я и был против такого акцента именно на мне.

Даже не знаю, как теперь провести ночь. Уснуть точно не смогу, так как проснулся вечером и, хоть дневная дрёма и была тревожной – во тьме бесконечно возникали налитые кровью глаза Винсента, - выспался. Стихи не пишутся. За окном собирается гроза, кружат стайками комары. Если пойду к розе, рискую промокнуть до нитки и заболеть, а это грозит постельным режимом и отменой встречи….

***

Светает. Всю ночь провёл в пустых размышлениях. Таких же пустых, как я сам. Кажется, весь мир пуст и одинок. Я одинок. Одинок без милого друга. Понимающего друга.

Вспоминал Элли. Я стал спокойнее относиться к её смерти после слов Винсента о Рае и моей невиновности. Пришёл к мысли о том, что малышка была слишком чиста для общества. Она должна была воссоединиться с Богом до взросления, до искушения богатствами и красивыми мужчинами. До того, как стать Маргаретт. К слову о ней, мне кажется, что дьявол – это и есть она. Она…».

Текущая страница и несколько последующих пропитаны чернильной кляксой. «Должно быть, заснул, - промелькнула мысль в чуть склонённой на бок голове. - Теперь ясно, откуда на постели всегда было столько пятен».

«26 июля

Отвратительная ночь. Маргаретт… она как всегда всё испортила! Лучше бы она умерла!

Как и следовало из уговора, я пришёл к Винсенту сразу после закрытия лавки. Впрочем…, говоря честно, пришёл я на час раньше, но, боясь отвлечь милого друга от работы, остался ждать снаружи, присев на скамью у входа. Прохожие странно посматривали на меня. Среди них я узнал М.. Он, должно быть, направлялся на свидание – в руках нёс букет нежных фиалок. Кто-то любит его. И он любит кого-то. Меня не любит никто. А я кого-то люблю? Смотря, что понимать под этим словом… любовь. Или Любовь. Стоит ли писать наименование величайшего из чувств с заглавной буквы?

Но я отвлёкся. Нужно быть кратче. Винсент был рад моему приходу. Спросил, не видел ли кто-нибудь, как я вошёл. Подумав, что он хочет сохранить наши встречи в тайне, потому что они много значат для него, я солгал, решив его не расстраивать, сказав, что меня не видели на протяжении всего пути, не то, что у дверей. Удовлетворённый ответом, он запер лавку и пригласил меня пройти в кладовую. Я с радостью последовал за Винсентом. Как и в прошлый раз, мы сели на покрытые чёрной материей гробы за круглый столик. В обстановке изменилось лишь число стоящих в ряд у дальней стены коробов – после поставки из мастерской стало ещё теснее, чем прежде.

За разговором Винсент постоянно о чём-то спрашивал меня невпопад, казалось, что он очень взволнован. Мы говорили обо всём подряд: о городских новостях, погоде, продолжении моей поэмы, моих снах, мыслях об Элли, розе. На моём рассказе о последней он, как и во сне в одну из прошлых встреч, сел совсем рядом. Положив руку на моё плечо, Винсент заглянул мне в глаза и внезапно спросил, перебивая и вновь неожиданно обращаясь на «ты»:

- А сколько лет тебе, юный друг?

- Шестнадцать. Но в декабре должно быть семнадцать…, - я на миг задумался, глядя в отражение свечного пламени в глазах Винсента. Что-то дрогнуло внутри. Я сам не понял, почему так сразу ответил, и почему следом сам задал вопрос:

- А вам? – мой голос звучал кротко и осторожно. Под ребрами затаился холодный страх. Всё становилось похоже на прошлую встречу.

- Не суть. Лучше скажи: как думаешь, каково это, умереть так рано?

Честно признаюсь, сердце моё чуть было не остановилось от такого вопроса. Глаза Винсента, казалось, вновь засветились пламенем преисподней. Да, я помню его слова и сейчас, а именно потому пишу всё в форме диалога, как написал бы в новом произведении – я слышу его голос и теперь так же отчётливо, как голоса Шелли и Августа, как дыхание ветра, как вопли костяной леди….

Позднее выяснилось, что я вновь уснул. Последние мгновения сна, которые я помню: Винсент расстёгивает ворот моей рубашки, его глаза налились кровью, а улыбка обезобразилась выступающими клыками. Он крепко держит меня за волосы, больно оттягивая их в сторону, так, что моя шея оказывается полностью обнажена, а я совсем, совсем не могу сопротивляться, всего меня сковал паралич. Вот он вновь шепчет что-то о смерти, но уже неразборчиво, будто из-под воды, и склоняется ко мне, проводит острым когтем по щеке, чуть царапая её…. Он словно хочет сделать что-то, но медлит, наслаждаясь ужасом в моих глазах, как вдруг раздаётся стук в запертую входную дверь. Винсент не обращает на него внимания, но вот стучат уже по стеклянной витрине и кричат. Голос женский и очень знакомый….

Темнота. Густая, застлавшая взор плотной пеленой. И колокольный звон в ушах. Затем начинают проявляться звуки: я услышал возмущения Маргаретт и оправдания Винсента о том, что я вновь уснул у него в кладовой. Не сразу я понял, в чём состояла суть гнева сестры. А после… оказалось, я совсем забыл про поминки Элли! Седьмой день…. И как я мог!? Как мог? Да я спутал день с ночью, вот как! Я бы считал себя виновным, я и сейчас считаю, но Маргаретт…. Эта противная наглая кокетка, как всегда, вырядившаяся, словно собралась на маскарад, отчитала меня, словно пятилетнего. О, как стыдно мне было за неё перед Винсентом! Это чудовище не имеет ни совести, ни стыда, не знает толка в ведении разговора, тем более в мужском обществе! К сожалению, как бы я ни противился, пришлось уехать домой в её экипаже. Но я выкроил минуту, отправив её вперёд, сославшись на то, что должен забрать что-то в кладовой. На самом же деле я хотел извиниться перед Винсентом за то, что вновь уснул на нашей встрече. Он ответил, что ни капли не обижен, а когда я выходил, крикнул: «давайте завтра в полночь проведаем вашу розу?» Я согласился, нехотя садясь в богато посеребрённую карету. Винсент стоял на крыльце лавки и с отвращением глядел на повозку. Ещё бы! Мало того, что та принадлежит выскочке Маргаретт, так ещё и выглядит до того вычурно…. Что сказать, Гриффиндт чрезмерно богат и потакает всем прихотям жены.

По дороге Маргаретт всё ворчала и ворчала о том, какой я безалаберный и безответственный кретин. Конечно, выразила она это несколько иными словами, но смысл вложила именно этот. Передать вычурности её речи мне не под силу. Даже не верится, что мы кровные родственники. И что она столь любима отцом и матерью. Конечно! Удачная партия – Гриффиндт. Замужество открыло новые возможности… пусть и не принесло счастья невесте. Как это мерзко…. Вот потому я и не женюсь на Р., никогда! Никогда! Никогда! Пусть меня и дальше держат за недоросля, пусть и дальше не говорят, избегают! Я должен отдать себя поэзии, лишь ей одной служит сердце моё, душа моя, существо моё! Чистота! А Маргаретт… как грязна её сущность. Она погрязла в грехах. В поклонении материальному. Но дух превыше всего! Превыше лент, колец, серёжек, шляп и этого проклятого красного клочка у неё на шее! Чудовище! Ненавижу!»

Тетрадь с разорвавшим воздух хлопком шлёпнулась об угол стола, затем упав на пол. Алая губа прокушена до крови в попытке удержать готовые вот-вот вырваться ответные оскорбления.

- Богородица, дай мне сил….

Крупные слёзы покатились по раскрасневшимся щекам. Темными пятнами влаги покрылось кружево платья и перчаток. Громкие всхлипы. Протяжный стон.

- Сколького ты не знал! Сколького… прости, Боже, прости, прости меня! Милый, ласковый мой, прости, молю, прости! Свет мой…, ты не виновен, ты не виновен ни в чём…. Но отчего, отчего так жесток ко мне? Разве всё это было так? Разве я чудовище? Неужели, неужели я обижала тебя?.. «Ненавижу»…. Гореть мне адским пламенем, если ты всё ещё верен своим словам…

Подобрав тетрадь, Маргаретт продолжает читать.

«Ненавижу! Она разрушает любой смысл. Она прервала мой сон. Чем мог кончиться он? Отчего мой милый друг так безобразен и жесток в ночных видениях? Отчего предстает в образе дьявола? Отчего жаждет крови? Я должен найти ответ! Но не смог даже увидеть финала истории. Это столь странные, странные сны…. Я готов помыслить, что виной всему – моя темная душа. Страшно думать, но что если мое естество обращает все вокруг злом? Что если демоны-искусители уже почти завладели мной? Мне не с кем поговорить об этом. Я не решусь говорить Винсенту вновь о таком, он будет разочарован. И не могу рассказать никому иному, ведь раскрою тайну наших встреч.
Мне вновь одиноко. И всему виной лишь Маргаретт! Если бы не она, я всё ещё был бы там, с Винсентом, спал или говорил…. Даже сон на жестком гробу стал бы лучшим временем, чем попытки уснуть в спальне, наполненной демонами. В пустой спальне. Я одинок здесь. Одинок в борьбе с демонами. Господь не отвечает мне так, как Винсенту. Он действительно светел, а я действительно…».

Текст блёклый. Чернила кончились.

«27 июля

Вот и день. Впервые за долгое время я не сплю при свете солнца. Так странно: повреждение из сна перенеслось в реальный мир – царапина от когтя Винсента на щеке очень болит. Вероятно, я сам оцарапался, пока спал, оттого и увидел это во сне, когда мой разум решил встроить внезапную боль в сюжет. Да, думаю, не все сны следует интерпретировать с религиозной или мистической точки зрения. Винсент со мной в этом согласен.

Обдумал вчерашнее. Я и вправду поступил отвратительно, не придя на поминки. Просто всё проспал…. Животное. Околдованный Винсентом, я обо всём, обо всём забыл…. Но он не виновен, нет, ни в коем случае! Виновен лишь я…. Я. Я виновен, потому что забыл мою маленькую Эллен, моего ангела…. Мою розу тоже забыл. Как она? Вот придём мы сегодня к ней, а вдруг она уже увяла?! Вдруг погибла без должного ухода, вдруг её уничтожил недавний грозовой ливень? Как я по ней скучаю! Это не передать никакими словами! И как скучаю по Элли…, но… все воспоминания словно укутаны туманом. Я не могу больше воспроизвести в мыслях цвета её глаз, звука её смеха…. Я ничего не помню кроме встреч с Винсентом. Дьявольское искушение! Неужели Господь хочет испытать мою душу? Должно быть, Винсент – не ангел, как я ранее думал, а лишь посланный Богом человек, который должен помочь проверить, способен ли я забыть всех и вся во имя новой страсти! Но я не забуду! Теперь я разгадал великий замысел и больше не попадусь на уловки! И я исправлю всё прямо сейчас! Да! Я пойду и извинюсь перед всеми, и схожу на могилу к Элли!

***

Всё стало только хуже. Пишу эти строки в спешке, так как могу опоздать на встречу с Винсентом. Даже не успел зайти на кладбище.

Родители не были рады моему приходу. Отец пригрозил лишением содержания. Назвал недорослем и трусом, безответственным болваном, змием, усомнился в моей способности любить и сопереживать, назвал мои стихи пылью. Мать плакала, сказала, что на бумагу денег мне более не позволит выделять. Что я увлечён не тем, чем следует, всю ночь сочиняя небылицы, а дни праздно просыпая:

- Тебе никогда не стать великим писателем! Ты только опозоришь фамилию! Прошлое издание не принесло ничего, кроме убытка! Виктор, я молю тебя, молю, слышишь?! Прекрати и женись наконец! Или хочешь служить? Гриффиндт поможет тебе получить высокую должность! Только перестань писать это и рассказывать всем подряд про сны! Милый, ты же не хочешь выставить нас родителями умалишенного?!

Да, именно так она и сказала. Всё как обычно. Люди неизменны. Как устал я слышать это! Она говорит, что заботится и так выражает любовь. Но нет любви без понимания! И потому не может быть любви между мною и кем-либо!

К слову, оказалось, Маргаретт не сказала родителям о том, где меня нашла, придумав, что застала меня дома за написанием чего-то «странного и богохульного». Богохульного!? Что я ей сделал, чтоб выставлять меня в настолько дурном свете?! Ненавижу!

Но она не достойна даже моих размышлений, не то, что письменного слова. И я спешу. Потому должен прерваться.

***

Пишу на рассвете. Как коротка была прошедшая ночь! И как неоднозначна…
Винсента я встретил у дверей запертой лавки – мой милый друг решил, что я не приду! Опоздание грозило стать непростительным…. Но у него воистину мягкое сердце – Винсент со спокойствием принял все извинения и мы поспешили к розе.

Путь провели в тишине. Я размышлял – о чём может думать Винсент? Отчего так серьёзно его ангельски нежное лицо?.. Так и не нашёл ответа. Не получалось сосредоточиться. Милый друг заговорил лишь когда мы переступили порог садовой калитки заброшенного особняка. «Как прошёл ваш день, юный господин?» - этот вопрос меня озадачил. Дело в том, что Винсент ранее не интересовался такими банальностями. Я долго отнекивался фразами вроде «всё было хорошо», но он чувствовал лукавство, словно оно было зримо, а потому вскоре пришлось сдаться и рассказать всё. Лишь на миг я прервался – когда увидел розу, поникшую и увядающую, но Винсент настоял на продолжении ответа, и я не смел ему отказать, хоть и был с головой погружен в омут скорби…. Мы сидели в абсолютной темноте, огарок свечи давно угас, а я всё не мог остановиться. Начал рассказывать о детстве, о родителях…, о Маргаретт. Милый друг же безустанно, сосредоточенно слушал, не издавая ни шороха, и, кажется, даже не дыша.

- Кулон. Кулон на шее Маргаретт. Откуда он? – вдруг перебил он рассказ.

Кулон? Я вновь был озадачен. Разве может стать предметом беседы мужчин жалкая безделушка?

- Не имею понятия, о чём вы….

- Серебряное сердце с алыми рубинами в обрамлении. С замочной скважиной с оборотной стороны. На серебряной цепи. С искусной резьбой тончайшей работы мастера. Откуда?

В какой-то миг показалось, словно Винсент спрашивает сам себя. Я зажёг новую свечу, каких по привычке носил несколько, и осветил его лицо, показавшееся на миг мертвенным. Он смотрел в пустоту, а в выцветших глазах застыл немой вопрос, ничуть не напоминавший простое любопытство: мой друг желал знать ответ, словно умирающий от жажды, стремящийся добыть хоть каплю влаги, недельно изнывая посреди пустыни. Но мне нечем было помочь ему. Более того – я и правда никогда не приглядывался к безделушкам Маргаретт.

Проведя маленькую вечность в напряжённом молчании, показавшемся пыткой, я резко перевёл разговор в иное русло, предложив Винсенту вместе пойти проведать малышку Элли. Он же, всё так же погружённый в раздумья, тотчас поднялся и направился к выходу, затем – в сторону кладбища, а я, словно мотылёк за огоньком, отправился следом.

Придя на кладбище, мы сели на гранитный камень у входа в родовой склеп семьи. Лишь теперь я подумал, что неправильно было идти туда ночью. В свете звёзд я едва различал силуэты деревьев и распятий, но отчётливо видел мраморное лицо. Белое, словно снег, холодное, словно лёд…. Казалось, Винсент умирал, опечаленный неведомыми мне мыслями. Его глаза чуть светились во тьме, а тонкие пальцы нервно теребили край рукава рубашки.

- Вы тоже… сострадаете Элли… так? – осторожно спросил я, пытаясь узнать причину смертной печали.

- Да…, - ответил милый друг, выдержав паузу, - да…. Сострадаю милой Эллен. И увядающей розе. Я разделяю вашу скорбь, Виктор. Скорбь об ушедших. Ушедших ребёнке и розе, чьи лепестки….

- Словно губы…, - завершил я мысль, сам не заметив, как произнёс это вслух. Я испугался, что Винсент сделает замечание, ведь перебил его, но милый друг лишь умолк, словно мой шепот спугнул его откровенность.

- Да…, - шепнул он спустя минуты мучительной тиши во тьме, отвернувшись, - словно губы.

Я видел лишь золото локонов, рассыпавшихся по плечам, и слышал, как глухо разбилась о камень капля. Плакал ли он? То не известно мне. Я не посмел тревожить Винсента, скрывшего лицо. Мужчины не склонны демонстрировать слабость. И хоть милый друг принимал слёзы мои, своих показать не смог.

Мы пробыли там до рассвета. Когда горизонт стал светлеть, вытерев рукавом щёки и подбородок, Винсент выпрямился, и мы спешно направились в город. Он свернул за угол на первом же перекрёстке и спешно растаял в утренней дымке, взволнованный и полный тревоги. Я отпустил его.

Далее не думал. Ничего не видел. Только спал. Только помнил о пятнах крови на камне, где мы сидели ночь: в рассветных сумерках увидел, там, где плакал мой милый друг. Вероятно, мы не заметили их, и сели рядом с местом убиения птицы кошкой. Смерть преследовала повсюду.

28 июля

Вновь бродил по улицам в свете газовых фонарей и не заметил, как прибрёл к лавке Винсента. Но было заперто. Странно. Сердце пропустило удар, когда ручка не поддалась. Я захотел рассказать о снах, приходивших днём, когда лишь завидел вывеску, и захотел раствориться в ночи, когда осознал, что останусь безмолвен.

Более прочего, всё вызывает тревогу. Отчего нет на месте милого друга? Что могло приключиться с ним? Я излагаю бумаге горечь, и даже костяная леди не смеет тревожить, играя веретеном в шкафу и не высовываясь на свет. Винсент. Мне без него одиноко.

Я никогда не находил настоящего понимания. Если честно, не знаю, нашёл ли его теперь. В первые дни мне казалось, что Винсент читает меня, и я читаю его. Сейчас же мой друг – загадка, а я будто отстранён им из мыслей его. Да, верно, то просто мгновенья, но сколь они тяжелы.

Мне больно думать, что всё может кончится, что наша дружба останется лишь в памяти и записях чернил. Что я буду довольствоваться лишь перечитыванием дневника, помышляя о нем.

Что если светлый Винсент, его дух не способен перенести всего зла, что есть во мне? Что если Винсент ошибся, и я одарён не Богом? И что ценного в моём таланте, если книги не продаются? Я верю, что обогнал своё время, но также боюсь, что подходящее будущее не наступит. Я не хотел бы раствориться в небытие. Поэзия – моя миссия. И если финал не свершится, всё будет прахом.

Я не хотел бы остаться один, я не хотел бы остаться умалишенным недорослем в глазах окружающих. Но что если я и есть такой? Что если Винсент решил теперь так?

Я не понял ничего из нашей прошлой встречи. Ни его расспросов, ни слез, ни интереса к Маргаретт. Это пугает и тревожит. Что если и он перестанет понимать меня? Это стало бы крахом.

29 июля

Я хотел бы убить Маргаретт, как Гриффиндт убил невиновного! Я хотел бы уничтожить её!

Сегодня пришла и спросила о странности моей привязанности к Винсенту. Прямо и без вуали. Город судачит о нас! Уверен, во всём виновна она! М., нёсший букет фиалок в руках, видел меня на ступенях и рассказал обо всём. Домыслил один, домыслил другой, и выходит, будто мы оба – позор всего города, рода Гремроттен и друг друга! Она говорила, что убеждает родителей, будто общение завязалось на поэзии и трагедии Эллен, но не хочу даже слышать! Не буду удивлён, если об этой богохульной поэзии она и сказала родителям тогда. Маргаретт должна умереть! Она уничтожает меня! Она уничтожает мою репутацию! Всё началось с неё, я знаю, я убеждён! Несчастная женщина жаждет сделать несчастными всех! Видит грязь и грех там, где их нет и не может быть никогда!

***

Ночью забрёл в кабак и пил безустанно, заглушая боль. Затем отправился к лавке. Окна горели белым. Я стучал в двери и окна, кричал, но он не открыл. Затем провалился сквозь землю и оказался вновь в кабаке. Не знаю, видел ли всё во сне, но снова пошёл к дверям. Упал на дорогу, споткнувшись о плитку, разбил колено и плакал. Плакал от безысходности. Зеваки смеялись, их было так много, люди столпились и смеялись, показывая пальцем. Я полз на четвереньках, и каждое движение причиняло боль. Затем появился джентльмен в чёрном и поднял меня, что-то шепча о чести и происхождении. Он взял меня под руку и спросил, куда я шёл. Я несвязно ответил, глотая слёзы, и он молча повёл меня по тёмным переулкам, петляя.

Сознание терялось. Я стал видеть ужасный сон: будто очнулся в заставленной книжными стеллажами комнате. Белые простыни укрывали мебель. Чемоданы возвышались скалой. Пунцовые пятна покрывали полотно ткани. Всё перепачкано кровью. Горит десяток свечей. И Винсент. Белое мраморное лицо. Выцветшие глаза. Он смотрит. Смотрит, и синеватые губы шепчут:

- Откуда у Маргаретт этот кулон?

Всё расплывается, чёрный туман укрывает взор и рассеивается вновь и вновь. Джентльмен в чёрном снимает шляпу и парик, и я вижу Винсента. Отрывки реальности приходят непоследовательно. Его глаза горят алым. Я вижу труп. Труп сироты, пятилетнего ребёнка, лежит рядом со мной. Я кричу, пытаясь вырваться из кокона окровавленных простыней. Винсент щёлкает пальцами, и рогатый портной зашивает мой рот. Пахнет гнилой плотью. Нога ребёнка касается моей. Он уже холодный. Пот катится градом.

- Откуда у Маргаретт этот кулон?

Винсент повторяет вопрос снова и снова, в голове копошатся черви, они выедают мозг, пытаясь найти ответ.

- Откуда у Маргаретт этот кулон?

Я чувствую, как холодные руки милого друга, что так изменился, касаются прошитых толстой веревкой щёк и губ, как раскалённый воск льётся на шею, и как под кожей копошатся личинки, наполненные жёлто-зелёной слизью.

- Откуда у Маргаретт этот кулон?

Он повторял снова и снова, казалось, гипнотизируя меня. Я разлагался, он начал бормотать странные молитвы, держа в руках пыльную книгу. Черви копошились в голове. Кокон окровавленных простыней становился теснее. Он повторял без остановок вопрос, заставляющий всё внутри закипать. Я шёл, шёл к нему, разбивая колени, чтобы получить утешение, а он пытался убить меня. В те мгновения я не осознавал, что всё было сном, и думал, что умираю в самом деле, вот так, от рук златовласого ангела, рядом с остывшим трупом ребенка, на скрипящей постели, среди крови и червей, и самым мерзким было иное – повторение имени, что должно быть прочитано в молитвах за упокой!

Наконец, когда черви почти доели остатки, и в голове зазвучало эхо от их влажного копошения, Винсент остановился и отложил книгу. Его лицо обезобразила клыкастая улыбка, растянувшаяся от уха до уха. Он словно получил удовлетворивший душу ответ. Винсент вновь стал джентльменом в чёрном, и через мгновение мы оказались посреди улицы у моего дома. Он оттокнул меня, и я упал на траву у калитки, плача. Затем он исчез. Я не помню путь от того жуткого дома до места расставания. Всё смешалось. Это был самый страшный сон за всю мою жизнь.

Я лежу в постели. Голова гудит от употреблённого ночью алкоголя. Теперь уже день. И дата сменилась. 30 июля. Скоро август. Скоро вечер. Я не видел Винсента две ночи, не считая сна. И боюсь приходить к нему. Но жажду встречи.

Я помню, как уснул на холодной траве, а утром меня принёс домой садовник Т. Слуги отмыли меня и напоили горькими сиропами, даже не понял, что это было, но после всё вышло наружу, и горло теперь сожжено. Затем лежал в постели и горел. И лишь к полудню очнулся. Пишу. И не знаю, как собрать мысли воедино. Изложив сон максимально подробно, перечитываю снова и снова. Ничего не хочу понимать. Не хочу думать об этом. Но заставляю себя. Зачем он был послан мне? Это знак или винный бред?

30 июля, вечер

Маргаретт снова приходила. Спрашивала о самочувствии. Просила прекратить дружбу с Винсентом. Я молчал, затем приказал слугам выгнать её и более не впускать. Оделся. Сейчас сижу на подоконнике. Пытаюсь решиться и пойти к лавке. Теперь я абсолютно трезв, только немного болит голова. Не может быть, чтобы Винсента не оказалось на месте до закрытия. И не может быть, чтобы он отверг меня».

Дневник окончен.

Part II

Кварцевый диск луны изрезан ветвями на сотни осколков в ночи. Засыпающий город. Чёрные пряди взъерошены ветром. Стройное тело дрожит от закрадывающейся под одежду прохлады. Виктор идёт к Винсенту. И лавка открыта. И окна горят белым светом.

Последний посетитель отпущен. Дождавшийся момента юноша входит внутрь, чуть робко и скованно.

- Откуда у Маргаретт этот кулон?

Вопрос прозвучал после третьей же реплики. Винсент был взволнован. Они сидели в кладовой. Не за этим Виктор пришёл. Он принёс дневник. Он хотел обсудить сон. Он хотел разобраться в терзаниях. Вместе. Но всё теперь было потеряно.

Исписанная тетрадь брошена в угол. Слова, о которых жалеют после, высказаны. Но Винсент молчит. Он твёрд и холоден, словно мрамор.

- Вам не следует так говорить со мной, - наконец произносит он, стискивая зубы, - из-за вас мне приходится уезжать. Из-за вашей привязанности и лжи.

- Главная ложь принадлежит не мне, - твёрдо возражает юноша. Винсент горько смеётся в ответ:

- Вы действительно странны, Виктор. И…, - он словно обдумывает фразу, а затем, лукаво улыбаясь, продолжает, -  у вас нет таланта. Вы просто безумец, красиво слагающий строки. И за ними - ничто.

Виктор молчит. Сердце пронзают осколки льда.

- Гореть тебе в пламени ада, мальчишка! – продолжает Винсент, повышая тон и отменяя правила приличия, - Ты пришёл говорить о снах, но не думаешь, что мне тоже есть что рассказать, о чём спросить и о чём горевать! Ты самое ничтожное человеческое существо, что я встречал когда-либо! – он поднимается из-за стола и бьёт ногой деревянный гроб, пробивая стенку. Продолжает:

- Ты молчишь, хоть и можешь ответить мне, лишь из-за ненависти к сестре! Ты готов предавать меня снова и снова, потому что безумие поглотило твоё умение сострадать! Это ты убил Эллен, Виктор! Так разве не хотел бы ты сам умереть сейчас?! – с вызовом произносит Винсент, пронзительно глядя в глаза. Виктор пятится назад, роняя составленные вдоль стен гробы.

- Хотел бы ты умереть сейчас?! – не отступает Винсент, стремительно приближаясь. - О, это было бы чудесно, созерцать смерть поэта! – его лицо искажается жестокой гримасой, глаза загораются красным.

- Не приближайся! – вскликивает Виктор, тщетно пытаясь отпереть дверь в торговое помещение. Пальцы не слушаются, и ключ не проворачивается в скважине.

- Ах, мой юный друг, а что если это твой очередной сон? Что тогда? Я могу подойти ближе? – с издёвкой отвечает Винсент.

Тут замок поддаётся и юноша, распахнув двери, сбегает из лавки, оставляя Винсента, задыхающегося от дьявольского смеха. Он не станет догонять. Поэт уже мертв.

Виктор бежит по укрытым туманом и тьмой улицам, петляя и блуждая меж одинаковых домов, словно в кошмаре. В голове снова и снова звучит голос Винсента: «У вас нет таланта. Вы просто безумец…».

Распахнуты двери особняка. Разбито зеркало в спальне. В десятках осколков – лица костяной леди, чьи глаза светятся каждым возможным цветом. Зажжены свечи. Вывернуты ящики комода. Разбросаны черновики, печатные издания и переписанные на чистовик рукописи.

«У вас нет таланта».

Огонь съедает страницу за страницей. Треск пламени. Разбросаны горящие рукописи, кружатся в воздухе вокруг создателя, уничтожающего их.

- У меня нет таланта?! Но ты не можешь быть прав! Я сожгу и создам всё вновь! Потому что лишь истинный поэт способен на уничтожение творчества, что словно феникс воскреснет, став бессмертным искусством!

Шторы охвачены огнём. Охвачена им и мебель. Стены. Двери и потолок. Дымится одежда и чёрные пряди волос.

Он пытался сбежать чрез балкон, охваченный пламенной страстью. Но перекрытия уже прогорели. Он упал, и был похоронен под завалами горящего дома. Похоронен вместе с творчеством, что не способно воскреснуть подобно фениксу. Ведь некому воскресить.

***

«Дневник

31 июля

Вечер. И я пишу при свечах, стараясь не ронять слёз на бумагу. Многоуважаемый дневник, мой Виктор, дорогой брат, погиб сегодня ночью при таинственных и трагических обстоятельствах. Охваченный огнём, он сгорел заживо в собственном доме, и попытки спастись оказались тщетны. Мне кажется, что он не мог, не мог сам уничтожить себя! Иначе не бежал бы чрез балкон.

Я потеряна. Родители хранят молчанье. Новая смерть так скоро. Я не думала в тот вечер, что вижу его лицо в последний раз, когда молила разорвать дружбу с гробовщиком во благо него самого. И не имею возможности попрощаться: гроб закрыт. На семейном совете посмели громко спорить о месте захоронения: уверены, что Шерил будет против, если убийцу дочери похоронят рядом. Звучало даже предложение о могиле за оградой кладбища или за склепом. Гриффиндт, зная мою позицию и переживания, убедил семью оставить последним пристанищем Виктора его родовой склеп. Все были согласны. А мне было больно. Больно, что он будет отделен от семьи навеки. Ведь Виктор не убивал Элли.

1 августа

Похороны прошли скомкано. Было мало людей. На поминках говорили об ином.
Гриффиндт сам купил гроб, цветы и заказал экипажи. Всё было усеяно серебром. Что стоит оно теперь? Имеет ли толк для сгоревшего заживо?

Вернувшись домой, долго говорили о связи Винсента и Виктора. Гриффиндт был у него вчера, заметил, что тот почти готов к отъезду. Осмотрел лавку, когда он удалился в кладовую, но ничего так и не смог найти. Действовать осторожно всегда непросто, особенно после смерти невинного, произошедшей по ошибке. В то же время, разве не преступление – быть фамильяром вампира, жаждать приобщения к тёмному дару и становления убийцей сотен? Только не для сына священника. Мой супруг проклят навеки, проклят людьми, которых он защищал. Мой брат проклят людьми, которые его не понимали. Я проклята людьми, как сестра безумца и жена убийцы, оправдывающая их.

Виктор. И ничего не осталось. Он забрал с собой все сказки».

***

«Дневник

2 августа

Маргаретт тает у меня на глазах, никак не может принять произошедшее, плачет ночами и надевает маску безразличия днём. Она не верит, что Виктор мог иметь связь с мужчиной, и не выходит из дома, опасаясь косых взглядов и собственного гнева. Она жалеет его, будто собственное дитя. А я хотел бы жалеть её, но не могу коснуться.

Был вчера у Винсента. Уверен, что он причастен, но доказательств нет. Буду искать ещё.

У северных лесов был замечен чёрный экипаж без фонарей. Послал проверить. Как и ожидал, никто не вернулся. Полагаю, вампир уедет уже завтра. И у меня совсем нет времени на раздумья. И нет права действовать открыто и без аргументов. Я могу погубить Маргаретт. А она должна жить. Всегда».
 
***

Свежий конверт, запечатанный сургучом.

«Госпожа Штрауфтенг,

Пишу вам кратко и прошу не разглашать тайны нашей переписки. Мне известно о глубине вашей скорби о брате и его рукописях – всё до крупицы сгорело в пламени ада, как вам могло бы казаться. Но, по стечению обстоятельств, у меня оказался дневник Виктора, и ваш таинственный собеседник готов обменять его на мелкую, в сравнении с памятью о близком, безделушку: серебряное сердце с алыми рубинами в обрамлении.

Если вы согласны, приходите сегодня в полночь на кладбище, я буду ждать у старых могил, в тени раскидистой ивы. Вы должны быть одни. Письмо сожгите после прочтения.

Ваш друг».

Part III

Холодный августовский вечер. Солнце село за горизонт. Первая звезда показалась на чернеющем небе. Алая дымка шёлкового шарфика обвивает стройную шею. Тук. Тук. Тук. Так стучит каблук в унисон с юным сердцем. Строгая шляпка чуть скатилась набок, придавая сосредоточенному лицу мечтательной небрежности. Как же идёт ей эта небрежность. Как неверна эта мечтательность.

Чуть скрипнула, увитая плющом, кладбищенская калитка. Широко улыбнулся, выглянув из-под облачного одеяла, старик-месяц. Горячие губы крепко целуют распятие, шепча полные надежд и доверия заученные молитвы. Великан чёрной тенью движется шаг в шаг следом, стараясь не вслушиваться в слова. Ветер прошелестел кобальтовой листвой. Ухнул филин. И снова всё стихло.

Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. Так стучит каблук, не поспевая за юным сердцем. Тишина. Тишина в груди следующего за ней.

Мраморные надгробия. Могилы умерших людей, усыпанные бессмертными цветами. Оглушительный хор сверчков. Разбитая тротуарная плитка. Будто кто-то стоит за спиной.

Тропа, поросшая папоротником. Невинные ангелы. Резные распятия. Могилы умерших людей, поросшие живыми цветами. Плакучая ива склонилась над безымянным бугром. Словно маяк, блеснул в лунном свете седой одуванчик. Будто кто-то стоит за спиной.

- А вы припозднились, - чуть слышно заметил глубокий бархатный голос. Мужской голос.

- Но вы дождались, - ответило полушёпотом раскалённое сердце.
 
- Дождался…, - сизый дым зловонным змием выполз из раскуренной папиросы, - вы принесли?

- Конечно! – нырнула в раскрывшийся ретикюль кружевная перчатка, - Всё, как обговорено.

Показавшись лишь на мгновение, переметнулся из замшевой сумочки в кожаный портфель сатиновый узелок.

- Я надеюсь, - прошипел сизый змей, - что никто не узнает о нашем сговоре, - твёрдая рука вытянулась навстречу более хрупкой и слабой, передавая пергаментный свёрток.

- Никто. Никогда.

Маргаретт уходит, оставляя Винсента, опускающегося на колени в высокой траве. Он зажигает свечу, в перчатках держит кулон. Вынут серебряный ключ. Провёрнут в миниатюрной скважине. Кто-то стоит за спиной. Великан чёрной тенью склонился над вампиром. Но тот не чувствует. Кулон раскрыт. Портрет-миниатюра. Юноша с золотыми локонами и выцветшими глазами. Семьдесят лет назад. Переданный по наследству подарок возлюбленного вернулся в его же руки. Но нет уже той, кому он предназначался. А златовласый юноша жив. И плачет. Кровью.

Спешным шагом к северному лесу. Чёрный великан идёт следом. Но вампир не слышит.
Экипаж, едва различимый во тьме. Никто не слышит.

Рассвет. Брошенный экипаж. Трое обращены пеплом. Чёрный великан скрывает лицо полями шляпы. Его сердце болит, но не бьётся уже три года. Он не хотел. И мечтал бы убить себя. Добро, приняв личину зла, всё борет зло. Но сколько в том добра?

***

Аметистовый чай допит. Закончив вылизывать котёнка, уснула чёрная кошка. Пышные булочки остыли. И нет до них дела. Отложен тонкий дневник.

- Семнадцать дней. Всё, что осталось от него.

Распахнута входная дверь. Тяжёлые шаги по коридору. Чёрный великан останавливается на пороге, запускает руку в карман и вынимает серебряное сердце с алыми рубинами в обрамлении. Положено на стол.

- Он мёртв. И заплатил сполна.

- Ты…?

- Я вырезал его глаза, язык и пальцы. И ждал, пока он воссоздаст их вновь, чтобы лишать снова и снова. Затем испепелил. Когда застал рассвет.

Part IV

«Дневник

29 декабря

Многоуважаемый дневник, - пауза, затем решительные строки, - я бы хотела стать бессмертной».