Комета любви -2-

Он пришёл в её жизнь, как комета — без приглашения, но с законом орбиты, нарушающим все правила небесной механики.
Она же жила тише: пела в храме, хранила тёплый свет свечей и знала — всё, что рождается из любви, однажды обжигает.

Их встреча была не похожа на чудо — скорее, на ошибку космоса. Вечер был декабрьский, воздух звенел от ожидания, а в небе горела комета, та самая, что учёные объявили «аномальной». Арман де Лавен, астроном с глазами, в которых отражались диаграммы и числа, вышел на улицу проверить координаты. А Селестина Роже — чтобы поймать дыхание молитвы. Они столкнулись под звёздами, и от этого столкновения небо изменило цвет.

Он говорил о гравитации, она — о благодати. Он утверждал, что комета движется вопреки логике, она шептала: «А разве любовь движется по-другому?» Он усмехнулся — как человек, привыкший сомневаться в чудесах. Но в ту ночь, когда её голос коснулся его мысли, он понял: вера — не противоположность науке, а её тайное продолжение.

Комета росла в небе, как неразгаданное чувство. Газеты кричали о пришельцах, профессор из Гарварда рассуждал о «вторжении», а они вдвоём жили между строк этих сенсаций — как между вдохом и выдохом мира. Он вычислял орбиту, она — молилась за него. И оба знали: любая формула любви имеет в конце бесконечность.

Когда комета подошла ближе, Арман впервые признался: «Я боюсь, что её свет — отражение того, что мы не понимаем».
Селестина ответила тихо: «Я тоже боюсь. Но если не понимать — значит, чувствовать, то я выбираю страх».

В тот вечер он написал в своём журнале: «Любовь — это не отклонение от закона, это его изнанка».
А она спела новую песню — о том, как звёзды падают не вниз, а внутрь человека.

Когда комета исчезла, мир остался прежним. Газеты забыли, профессор сменил тему, но на её шее сверкал крошечный кулон — осколок упавшей звезды. Арман сказал, что это просто металл, но сам никогда не смог взглянуть на него без трепета.

Они жили потом долго и не вполне счастливо — как все, кто видел вечность хотя бы миг. Он продолжал измерять расстояния, она — измерять любовь. Иногда она шутила:
— Знаешь, если б Бог был астрономом, он бы точно ошибся.
Он улыбался, глядя в телескоп:
— А если б ты была кометой, я бы не стал искать орбиту. Я бы просто ждал твоего возвращения.

Мир шёл своим чередом, но каждую зиму, когда небо звенело от холода, они выходили на крышу. Он — с блокнотом, она — с молитвой. И над ними, в безмолвии звёзд, вновь вспыхивал след кометы — как память о том, что любовь не измеряется световыми годами, потому что сама по себе — свет.

И если бы Цветаева знала их историю, она, пожалуй, сказала бы:

> «Любить — значит гореть, даже если звезда давно погасла».