Служение Отечеству Продолжение 4

      4. Как мы заготавливали картофель и овощи.

    Солдаты заготавливали картошку и овощи сами. Нам выдавались наряды в местные сельхозхозяйства, и в течение сентября и половины октября мы заполняли свои закрома. Когда начинались осенние заготовки, для меня это был праздник.  Да, и солдаты с удовольствием ехали в поле, потому, что хотелось сменить обстановку, характер работы, пообщаться с природой, пожить в палатках, вспомнить крестьянский труд. К тому же, в поле полно ребят и девчонок, местных и городских, и как не поддаться этому вечному зову. А погода располагала к этому.

      Прибайкальская осень – удивительная пора! До середины октября стоит чудное Бабье лето, нигде в других краях  нет такого. Все успокаивается. Глубокая небесная синь поблекла. Уже остывшее солнышко светит ласково, каким-то мягким прощальным светом, но очень тепло. Кристальный воздух не шелохнется. Кусты и деревья пылают не жгучим багряным пожаром, а зелень соснового моря становится еще прозрачней и чище. Могучие кедры по широким распадкам, как в собольих шубах купцы кичатся темнотою нарядов, а плывущая радуга паутины светящимся шелком окутывает все кругом. Природа задумалась, замерла и не дышит. Лишь кое-где, словно боясь испугать тишину, тихо спадает багряный лист…
      Эта торжественная, умиротворенная тишина, словно тающий крик журавлей в поднебесье, щемит сердце и будоражит душу.

      Мы выезжали в поле после первого сентября, разворачивали полевой лагерь, палатки, полевую кухню, полевой автопарк, обустраивались, и, обычно, с пятого сентября начинали копать и возить картофель. По существующему порядку автомобили нельзя было на ночь оставлять в поле – у солдат было много соблазнов, был риск угонов и автопроисшествий. Но, под свою личную ответственность, мне удавалось уговорить командира нарушать этот порядок, и, надо сказать, что ни разу за все годы у меня на заготовках не было происшествий, связанных с автомобилями, да, и других происшествий тоже не было. После вечерней поверки я подзывал водителей к их машинам и честно забирал на ночь у каждого маленькую деталь – бегунок трамблера. После этого спокойно спали они, и я спал спокойно. Автомобили мне нужны были круглые сутки, для того, чтобы, каюсь, можно было, когда представится удобный случай, заготовить сверх положенного и для солдат, и для прикухонного хозяйства. Делали мы это, увеличивая вес тары каждой из машин. Завешивалась тара один раз, и перед взвешиванием мы засыпали песком всю раму автомобиля наполовину высоты лонжеронов, предварительно простелив её досками и клеёнкой, а после взвешивания раму от песка освобождали. Я старался дружить со студентками-
весовщицами, а они симпатизировали военным и старались «скинуть» сотню-другую килограмм, а то и полтонны с каждой машины.
      Однажды я торопился на весовую с угощением, боясь опоздать - у одной из знакомых весовщиц был День Рождения. Время приближалось к вечеру. К весовой нужно было проехать проулком, и мы с солдатиком на груженом ЗиЛке повернули в него, но встретили деревенское стадо. Мы торопились. Но корова – глупое животное! - сигналь - не сигналь, кричи - не кричи – глядя на машину пустыми  глазами, не реагирует. Однако, потихоньку мы все-таки продвигались, а потом движение застопорилось совсем. Впереди нас, по ходу, коровы сгрудились в кучу. Я нервничал и чертыхался. Подвижек не было, и терпение моё иссякало. Решив посмотреть, что там впереди, я взобрался на крыло грузовика и увидел изумительную картину. Впереди, метрах в тридцати-сорока стоял с навесным плугом работающий трактор – похоже, он тарахтел здесь не один час. А сзади него в заросшей травой канаве насмерть боролся с кем-то чумазый тракторист. Это и остановило стадо. По трактористу было видно, что борьба отчаянная, что противник силен, но и тракторист не сдавался. И трудно было определить, кто – кого. Казалось, противник вот-вот одолеет. Но, огромным усилием воли, и неукротимым желанием встать, опираясь на надежные рабочие руки, тракторист молча и настырно поднимал отяжелевший и непослушный зад, но в самый последний момент руки его подводили и он как гиря нырял головой в канаву. Стало понятным, что он боролся с «Зеленым Змием». Эта борьба была столь любопытна коровам, что они, вытягивая шеи и глядя изумленными глазами, пугливо приближались со всех сторон, пытаясь его понюхать. А тракторист нырял, и они испуганно шарахались врассыпную, и опять преодолевая страх, приближались, силясь понять, что за неведомое существо повстречалось им.
 
     Эта картина настолько изумила и развеселила меня, что я забыл, что спешу, а потом, впечатленный ею, размышлял не о корове, а о человеке, о жизни, о человеческих устремлениях.

      Иногда мы делали по дополнительному рейсу по ночам, пользуясь дневными документами на случай проверки милицейскими постами. Первый рейс делали законно, а второй – пойди, разбери – главное не попасться на поле при погрузке. В результате я заготавливал до пятидесяти и более тонн лишней картошки. Вспоминая и описывая это, я свидетельствую не факты стяжательства, хотя бы и в благородных целях. Мне интересны они с психологической стороны: - как поступают люди в неординарной, а порой в критической и опасной ситуации, заведомо зная сомнительность законной и нравственной стороны дела. Интересно, что работая днем при прекрасной погоде, солдаты не спеша грузили машину за пятьдесят минут, за час с небольшим, а ночью, в темноте, фактически на ощупь, ту же машину грузили минут за пятнадцать, двадцать, и их не надо было торопить.
     Получалось это примерно так. Я оценивал обстановку, где оставалась не вывезенная картошка, ночные погодные условия, где, какая могла быть охрана, и принимал решение.
 
      Ночь. Тихо. Плотный молочно-белый туман, словно одеялом обволакивает поля и ложбины, оставляя пригорки, лес и черное небо. На небе яркие звезды, и самая яркая над пригорком, где вдалеке красным угольком чуть светится окно сторожевой избушки. Тоскливо и монотонно лает собака…  И больше ни звука, ни огонька…  Пора… Я подхожу к командиру взвода старшему лейтенанту Коневу: – «Володя! Давай своих». Он коротко отвечает: – «Понял!». Через пару минут солдаты, успевшие уже уснуть, нехотя строятся вдоль палаток. Подхожу к строю. Некоторые, не сбросив здорового сна, еще не воспринимают меня. Я почти шепотом, но, чтоб было слышно, коротко и отрывисто подаю команду: - «Равняйсь, смирно!». Слова этой привычной команды не доходят до сознанья солдата, они действуют сразу, механически, напрямую, давая импульс всему организму, а произнесенные в этой ночи таинственно и необычно, зажигают глаза и оживляют лица. Так же вполголоса  коротко говорю: «Ребята! Будем грузить картошку. Не разговаривать. Не шуметь. Ведрами не стучать. Водители! На самых малых! Габариты и фары не включать! Я следую пешком, вы в двух метрах – за мной! По машинам!!!»
       И удивительная вещь! В таких ситуациях не бывает вопросов. Два десятка взрослых ребят, заинтригованные таинственной обстановкой, зажигаются сразу - куда девается сон! - и, движимые каким-то азартом, как дети, играющие в войну, молча и быстро прыгают в машину, готовые к действию. Спускаясь в ложбину, нас поглощает туман, и мы движемся и действуем на ощупь, однако, машина грузится моментально. Ведра с картошкой почти летают по воздуху снизу вверх. Не проходит и двадцати минут, как я благодарю и отправляю солдат в палатки, а сам сажусь в машину, и мы едем в полк, а к рассвету мы снова в поле.

      Мне доводилось слышать, что в некоторых воинских частях бывали проблемы с заготовками или другие проблемы с попыткой объяснить их разными причинами, в том числе и нерадивостью солдат - мне это непонятно. Это можно объяснить только тем, что ответственные лица относятся к своему делу без любви, без творческого интереса, спустя рукава; - это передается подчиненным вплоть до солдата и результат не заставляет себя ждать. Оценивая своё отношение к делу, я и сам до конца не понимал, почему я отдаюсь ему целиком. Порою приходила мысль: - может быть, я не могу управлять собой, не могу «тормозить»? Может, со мной происходит такой же эффект, как с учеником-водителем, когда он трогается с места, «давит на газ», и не знает, как остановиться, и уже не он управляет машиной, а машина «управляет» им? А, может, моя крестьянская «закваска» была тому виной… А иногда обжигала мысль, что я окунаюсь в работу с головой и работаю с остервенением, чтобы отвлечься от семейных проблем.

      Когда попадаешь в воинский коллектив, то по внешнему виду, по настроенью, по лицам, по блеску глаз особенно солдат и сержантов можно понять состояние дел в коллективе. В нашей сводной роте было обычно до ста пятидесяти человек. Был командир роты, замполит, были командиры взводов. Мы заготавливали на весь полк и на те прикомандированные подразделенья, которые стояли в полку на довольствии. Поскольку заготовительная кампания была моей, то я и отвечал за все полностью, потому и подчинялись все мне.
     Кормили мы солдат хорошо. За счет вида №1 я увеличивал норму пайка. А молодая разваристая картошка с мясом, приготовленная с дымком в полевой кухне на свежем воздухе не приедалась. А, чтобы еще улучшить питание, я приглашал в лагерь Председателя колхоза, показывал ему нашу работу, наше «хозяйство», угощал, и под «полевые» сто грамм, он добрел, таял душой, вспоминал молодость и армейскую службу, и не мог удержаться от широкого жеста - давал от колхоза на каждого солдата дополнительно мясо и молоко, свежие овощи, бывало мед и ягоды.
   
       Но одним питанием, хоть это и очень важно, не вдохновить солдата. Нужно чувствовать его настроение, владеть настроением всего коллектива, уметь его упредить. Ведь, если пришло время солдату пойти в самоволку к девчатам в деревню, он все равно уйдет, как бы Вы его не держали. И я тормошил замполита, чтобы он договорился в клубе о совместных танцах. И мы ездили в деревню значительной частью роты, и в деревне это было событием, и, пусть не все были оделены романтическими приключеньями, но радостный дух повышался во всем коллективе. И, зачем солдату «бежать в самоволку», если он видит доброе и серьезное отношение к нему своих командиров? Зато, при каждом удобном случае, солдаты с надеждой спрашивали меня: «Товарищ капитан! А в деревню поедем!?», и я отвечал: - «Конечно, поедем, но, главное выполнить норму!». И как солдат забудет про «норму», если впереди опять девчата, опять танцы! И потому довольные люди работали слаженно, с огоньком, и у нас не было проблем, не было происшествий. Кстати, девчат из деревни человек до двадцати и больше мы привозили и в наш лагерь. У нас всегда горел дежурный костер, было достаточное освещение и музыка от полевого передвижного клуба. И какие бы скабрезные и пошлые мысли не вызывало это у посторонних, на самом деле все было по-людски: - девчата, потому что их было не мало, держались весело и держали «фасон», а солдаты нередко смущались и даже робели. Танцы продолжались до двенадцати ночи, бывало и позже, потом мы организованно увозили девчат домой. Делалось это с готовностью и энтузиазмом. Я знал, что такие мероприятия не приветствовались вышестоящим командованием: - каждый из них о чем-то думал, чего-то предполагал, чего-то боялся, а я, находясь бок-о-бок с людьми и участвуя в этих мероприятиях, был абсолютно уверен в людях, игнорировал запреты, и люди не подводили меня.