На звездных дорожках

     Пенсионер
     В Москве в середине лета всегда жарко. Наверно, в июле жарко во всех городах. Но я родился и живу в Москве, потому жарко мне всегда именно здесь. Однажды таким летом я пошел на Преображенский рынок. Этот рынок находится на бывшей территории старообрядческого монастыря. В начале двадцатого века монахи с суровыми изможденными лицами в последний раз помолились своим потемневшим образам, закинули за плечи котомки со старинными духовными книгами и покинули вековые кельи, разбредясь кто куда... Потом появился колхозный рынок. Поначалу местные богомольцы его обходили, привычно крестясь двуперстием и кланяясь в сторону безмолвных монастырских башен, превращенных в овощехранилища... Постепенно все забылось, начались новые беды, и торговое место прижилось. Сюда из подмосковных и рязанских деревень по осени привозили молодую картошку. Местные старушки приторговывали укропом и петрушкой. 
     Недалеко от рынка ближе к Преображенской площади стояла квасная бочка. Возле крана на табурете восседала квасница тетя Дуся. На этой точке она работала много лет. Запросто отпускала в долг. Без всякой записи помнила, кто и сколько ей должен. Передо мной в очереди стоял высокий упитанный мужчина в парусиновым пиджаке, таких же легких брюках и с портфелем. Гражданин получил кружку кваса и отошел к столику, снял с лысой головы летнюю кепку и начал ею обмахиваться. Пенсионер как пенсионер, ничего особенного. Но его раскрасневшееся потное от жары лицо  показалось знакомым. Я вглядывался в него, старательно вспоминал.
      Когда он допил квас и не спеша удалился, тетя Дуся подсказала:
     - Это же актер. Он в «Шумном дне» играл противного... этого как его, – тоже не могла вспомнить и перехватила другим, – в «Семнадцати мгновениях весны» тоже... Он на Халтуринской живет. Возле Архиерейского пруда.
     Это был народный артист СССР Евгений Владимирович Перов. В «Шумном дне» снимался в роли мерзкого обывателя Ивана Никитича Лапшина. В «Семнадцати мгновениях весны» хозяин кабачка «У грубого Готтлиба»... Он вообще в кино много играл. В основном алкоголиков и начальников. Наверно, в театре ролей было больше и лучше. Но в театры я не ходил. Билеты на спектакли доставали интеллигенция, инженеры, неврологи и т.д. Мы же бегали в дешевую доступную киношку. Кинотеатр «Орион» очень был популярным у ребят нашего района.
      Мне захотелось догнать его и взять автограф замечательного артиста! Но у меня не было ручки и блокнота. И вообще, жарко... И вообще, он ушел уже... И вообще, представится еще случай, ведь живет рядом и запросто ходит с портфелем среди нас.
      Но случай больше не представился. Я забыл о нем. О таких эпизодниках зрители быстро забывают. Но с теплотой вспоминают, когда по телевизору повторяют старые любимые фильмы. Яркие вспышки актерских биографий, у которых за плечами целая жизнь, война, иные роли... И свежий прохладный квас жарким московским летом.
       Артист цирка
     На летних каникулах, играя в казаков-разбойников, я в запале перелез через забор с родной улицы Хромова на чужую улицу Некрасовскую. Темная и прохладная из-за высоких тополей, зато в мае утопающая в сирени палисадников. По весне сюда наезжали художники запечатлеть уходящий быт старых московских улиц. Какому-нибудь последователю Михаила Врубеля или Петра Кончаловского сам бог велел писать здесь  картины. Скоро Некрасовскую поглотят новые дома, детсад, автостоянка, и она навсегда исчезнет с карты города. Но тогда этой мрачной улицей нас пугали мамы. В позднее время по ней опасно было ходить. Нашу людную улицу Хромова одну из первых  электрифицировали новомодными лампами дневного света на бетонных опорах. А Некрасовская, еще до войны разбитая гусеницами водоплавающих танкеток с завода "Изолит" следовавших своим ходом  на испытания к Архиерейскому пруду, до конца своих дней дышала под тусклыми лампами накаливания на деревянных столбах утопая каждое лето в темнозеленых тополиных зарослях и заболоченных лужах.
     Я побежал по Некрасовской до чугунной, выкрашенной в голубой цвет колонки с тугой ручкой и сильным напором воды, из-за чего вокруг нее никогда не просыхало болотце с богатой растительностью. Еле отдышавшись, жадно пил вкусную холодную воду. Потом поглядел в окна близлежащего дома, в палисаднике которого уже отцветала сирень. Здесь жил водитель народного артиста СССР Ильинского. И в тот момент я вдруг впервые отметил забавность совпадения. Напольные часы Игоря Владимировича чинил мой дядя Володя, мамин сводный брат, который видел этого водителя уже где-то в центре Москвы.
      Напротив этого дома жил лилипут Вячеслав. Фамилию не помню. Он был заслуженным артистом цирка. Работал с женой в номерах знаменитого иллюзиониста Эмиля Кио. От их калитки часто отъезжал на гастроли автомобиль «СоюзГосЦирк». Они объездили весь свет. Это было немыслимо. Вроде низенького роста, а видели больше всех.
       Моя мама работала в приемном пункте прачечной, которая находилась в нашем дворе. Вячеслав приходил туда сдавать белье. Он не дотягивался до окошка приема-выдачи, и мама подставляла табурет. Артист вскарабкивался, заполнял квитанцию, расплачивался, по ходу рассказывал какую-нибудь коротенькую цирковую историю или пел песенку, чтобы рассмешить маму. Он был очень обаятельный и общительный.
      Вячеслав часто ходил через наш двор. И бывало, прихватывал хороший коньяк для мужиков, играющих после работы в домино. Приходил к ним, чтобы почувствовать себя таким же мужиком, получить их уважение. И он его получал. К нему относились серьезно. Вячеслав пил с ними на равных. Иногда, если засиживался до позднего вечера, за ним приходила его жена, такая же маленькая женщина, и уводила домой. Но еще долго в темноте слышался его высокий голос. А когда мы перестали его слышать, когда сломали Некрасовскую, когда местная детвора переросла Вячеслава, тогда и детство кончилось.
       В.Г.
    После летних каникул, которые длились долго и заканчивались всегда неожиданно, мама запускала руку в копну непослушных торчащих волос на моей голове и оглашала приговор: «Скоро в школу. Пора стричься». 
      Это означало конец счастья и свободы. И меня через Преображенскую площадь, церковь Лейб-гвардии Преображенского полка вели в тесный подвал многоэтажного серого дома возле Матросского моста. Это была наша с папой парикмахерская.
      Здесь часто вылетали электрические пробки предохранители. И пока ждали монтера из ЖЭКа, мастера брались за старые механические машинки, похожие на пыточные инструменты. Они грозно щелкали возлей ушей и нередко выдирали клочки волос.
     На обратном пути мы с папой, подстриженные и довольные, уже не торопились. Взявшись за руки, спокойным прогулочным шагом возвращались домой. Папа мне что-то рассказывал... Часто останавливались перед витринами магазинов, особенно перед фотоателье, где вместе с другими работами висела фотография примерного и скромного на вид мальчика в импортной нейлоновой рубашке, галстучке с заколкой и брюках с острыми стрелками. Это был я.
    Проходя мимо афиш кинотеатра «Орион», мы с папой часто видели на ступеньках худощавого молодого человека в сером пиджаке и кепке. Тогда многие ходили в пиджаках и кепках. Он часто кого-то ждал и с кем-то встречался. Друзья его называли Валей, что для меня было странно. Обычно так звали маминых подруг. Гораздо позже я прочел, что в детстве он  с родителями жил на другой стороне Матросского моста, между следственным изолятором и психиатрической больницей. Незнакомец настолько примелькался, что я надолго запомнил проницательный взгляд его больших карих глаз. Парень излучал уверенность и спокойствие сильного. Если погода теплая, он снимал пиджак, и под тонкой белой рубашкой угадывались литые мускулы. Я не удивился бы, узнав, что это профессиональный спортсмен. Но он был актером. Это я узнал, когда посмотрел «Здравствуйте, я ваша тетя». Там он, кажется, тоже тягал гантели. Когда этот артист играл в фильме «Воры  в законе», я видел авторитета Артура. Когда он снимался в «Чародеях», я наблюдал за бессовестным интриганом Сатанеевым. Когда Валентин Гафт играл в спектакле «Заяц love story» с Ниной Дорошиной на сцене «Современника», я из зрительного зала наблюдал за жизнью усталого печального старика.  Того же высокого и крепко сложенного парня на ступеньках кинотеатра я уже больше никогда не видел.
          Помощник
      Ирина Александровна Турченко работала офтальмологом в поликлинике ВЦСПС (Всесоюзный центральный совет профессиональных союзов). Она из докторской семьи. Ее мама трудилась в кремлевской больнице, была лечащим врачом маршала Малиновского. Ее муж Владимир полковник, военный прокурор. С моим дядей когда-то служили юристами в группе советских войск в Венгрии. По возвращении, в Москве устраивали совместные семейные застолья, на которые иногда приглашали моих родителей. Для меня это было высшее общество.
     Ирина Александровна отличалась от всех советских женщин. Я таких больше не видел. Стройная  сухощавая дама с овальным узким лицом. Похожа на аристократку, отдаленно напоминала польскую актрису Барбару Брыльску. Предпочитала французские духи и водила белую «копейку» первой итальянской сборки. В салоне ее автомобиля была встроена пепельница. Ирина Александровна курила «Столичные». Люди приличные курят «Столичные». Ее манера изящно держать на отлете в тонких длинных пальцах дымящую сигарету завораживала! Это было так вкусно, что я тоже мечтал закурить, когда вырасту.
      На общих посиделках она обходилась ломтиком сыра и бокалом сухого вина. Не пела застольных песен вроде «Хас-булат удалой!» Облокотившись на край стола и подперев голову ладонями с зажатой в пальцах сигаретой, с интересом наблюдала за гостями мужа. Все ей было любопытно в наших людях. Словно и вправду иностранка. При этом вела себя обходительно и вежливо. Но в обиду не давалась. Язык как острая бритва. Запросто ставила на место подвыпивших хамоватых гостей. В голосе сразу пробивались строгие стальные нотки украинской женщины. Она недолюбливала моего дядю. Когда он напивался, то становился грубым и нахальным. Тетя иногда жаловалась моей маме по телефону, что Турченко опять наговорила ее мужу резких неприятных вещей...
     Ирина Александровна была деловой и энергичной. Того же ждала от других. С ее слов, муж прокурор за все время гвоздя в доме не забил. Наоборот, все портил в хозяйстве. Даже машину не научился водить. Всю жизнь талантливо пил коньяк и травил байки. На пенсии Владимир заскучал и стал употреблять еще больше.
     После развода они разменялись. Ирина Александровна вернула девичью фамилию Турченко и купила кооперативную однушку, где сама забивала гвозди для картин и горшков с цветами. Но всего человек уметь не может, даже такая выдающаяся женщина, как Ирина Александровна. Однажды она попросила меня подключить электрозвонок над входной дверью и перевесить на кухне светильники. В качестве оплаты предложила  проверить зрение на хорошем современном оборудовании в поликлинике ВЦСПС. А в качестве помощника предложила своего сына Сергея, моего тезку.
       Я пришел. Отключил электричество, придвинул стол к входной двери, поставил банкетку и взобрался под самый потолок разбираться в электропроводах. Из-за дефицита света мне то и дело приходилось зажигать спички. В дверь постучались. Пришлось спускаться, отодвигать стол, открывать замок... Это был обещанный помощник Сергей, такой же худощавый и высокий, как Ирина Александровна. С порога протянул мне руку, такую же узкую, как у его мамы, и прошел на кухню, где курила его мама, облокотился на холодильник и тоже закурил. Вдвоем в сосредоточенном молчании дымили «Столичные».
- Ну и помощник, – усмехнулся я про себя.
   Проницательная  Ирина Александровна словно прочитала мои мысли:
- Сергей, иди помоги. Хоть свечку подержишь.
     Сергей потушил окурок и пошел светить мне свечным огарком. И от нечего делать тихим ровным голосом, чуть заикаясь, начал делиться своими творческими планами. Оказывается, Сергей работал журналистом и недавно окончил сценарный факультет ВГИКа. Свеча в его руках давно потухла, но он не обращал на нее внимания...
      Я наконец закончил свою работу. Щелкнул выключателем в электрощитке, надавил кнопу звонка, и все от неожиданности вздрогнули. Звонок, казалось, пронзил не только всю квартиру, но и пронесся до первых и последних этажей подъезда.
      – З-здорово ты сумел, – похвалил Сергей, его восхищению не было предела, – а я вот с физикой н-не дружу совсем. Я в этом н-ничего не понимаю.
     Еще мне предстояло повесить на разных уровнях конусообразные разноцветные светильники, очень стильные для семидесятых годов прошлого века.
     Втроем сели обедать. Ирина Александровна неплохо готовила. На кухне при дневном свете я хорошенько разглядел своего помощника. Точная копия матери. Такого же цвета и разреза глаза,  добрые и внимательные. И такие же густые брови с изгибом...
     Через много лет я видел его по телевизору. В черном смокинге шел по красной дорожке, поднимался на сцену и получал высокую награду зарубежного кинофестиваля. Этот большой художник, изначально не приспособленный к быту, домашний книжный мальчик, научился управлять сложнейшими киносъемочными процессами. Не служил в армии, но создавал суровые правдивые фильмы о войне: «Голоса войны», «Кавказский пленник», «Монгол»... Его сын Сергей-младший тоже связал свою жизнь с кино. Большинство зрителей знает его по роли Данилы Багрова из «Брата» и «Брата-2».
         Праздник
    В госпитале Бурденко служить нелегко. Место не для слабонервных. И ко всем  особенным датам здесь относятся серьезно. К Восьмому марта в том числе. Первый праздник весны. Время надежд. Повод для улыбок. Офицеры в парадных мундирах, поверх накрахмаленные до хруста докторские халаты. Начальник нашего отделения подполковник медицинской службы Валентин Сергеевич сегодня ответственный дежурный по госпиталю. До перевода в Москву он служил на северной базе подводных лодок. В военно-морской форме с золотыми якорями на погонах и пуговицах, белой рубашке и черном галстуке поздравляет с цветами врачей и медсестер в ординаторской.
  Сегодня еще и «родительский» день. Военнослужащих и ветеранов, проходящих лечение, навещают родные и близкие. Для нас же санитаров, прикомандированных к седьмому неврологическому отделению согласно приказу, это сплошные хлопоты. Наше суточное дежурство как раз выпало на этот день.  С утра в длинном коридоре зашуршали швабры. В палатах живые цветы. Накормили и напоили лежачих, поменяли постельное белье. Ходячих уложили под капельницы. Раздали другие лекарства.
    Если верить афише, вечером в офицерском клубе генерал-майор Кравков начальник госпиталя в торжественной обстановке вручит военнослужащим женщинам государственные награды за командировки в Афганистан. На праздничный концерт приедут наши шефы – артисты Большого театра. И в старинном зале польется живая музыка, настоящие голоса... Елена Образцова, Евгений Нестеренко... Еще выступит наш солдатский ВИА «Рифы» под руководством отличника советской армии рядового Володи Тюрина, на гражданке  выпускника музыкального училища имени Гнесиных. А после концерта заявлены танцы...
      Но мы санитары – золушки, которых не пускают на бал. В окна стучатся голые ветки старых мартовских кленов. Словно напоминают и поторапливают: «Давай служи, солдат». Пойти, что ли, заранее отпроситься у «злой мачехи» старшей медсестры?
    Вдруг двери распахиваются, и в отделение вплывает молодая женщина в накинутой на плечи короткой меховой шубке и в облаке французских духов. Это актриса и исполнительница романсов Лариса Голубкина. Она из семьи военнослужащего. Торопится навестить свою маму. Начальник отделения пробует сделать ей замечание. В верхней одежде нельзя, внизу есть гардероб. Но актриса, никого не замечая, деловая и порывистая, подходит к постовой медсестре, кладет на стол коробку конфет, что-то шепчет на ухо (та расплывается в улыбке) и затем, также стуча каблучками модных сапожек, скрывается в палате, где лежит ее мама.
      Начальник отделения даже покраснел и принялся отчитывать медсестру.
   На концерт я так и не попал. Старшая медсестра не отпустила. Кроме Елены Образцовой и Евгения Нестеренко на сцене выступала Лариса Голубкина. На бис исполняла песню из «Гусарской баллады». Это еще ничего, - обсуждали опытные медсестры на следующий день, - бывало, что Лариса приезжала петь со своим мужем Андреем Мироновым...
      Ночью в отделение привезли тяжелых больных. Сонная медсестра ставила срочные капельницы. Мне надо было поглядывать за ними и вовремя снимать.
     В казарму я приплелся смертельно усталым. Проглотил, что осталось в раздатке, запил остывшим чаем, заел куском серого солдатского хлеба. Потом разделся и вмиг уснул. Ничего не снилось. Будто и не было в этом мире ни прошлых, ни будущих встреч, ни своей судьбы, ни чужой смерти.
           Зимний Симферополь
      Отцу  выдали январскую путевку в ялтинский санаторий «Черноморский». Летом туда  точно не попадешь, ни по каким льготам. И мы решили ехать.
      Мы не знали, к чему готовиться. Наши фибровые чемоданы были набиты всем, что только можно. От столовых приборов и кипятильника до больших банных махровых полотенец. Мы и предположить не могли, что на месте нас обеспечат всем необходимым.
     Наш поезд прибыл по расписанию. Мы благополучно миновали зимние пейзажи, заснеженные пустыни, и позади остался московский тридцатиградусный мороз. В Симферополе нас встречало яркое солнце и температура плюс десять. Кругом лужи и грязные комья еще не стаявшего снега. Недалеко от железнодорожного вокзала под магнолией дожидалось несколько автомобилей с шашечкой и зеленым огоньком. Я заглянул в приоткрытое окно двадцать четвертой «Волги». Положив руки на руль, в салоне дремал таксист в форменной фуражке с кокардой и черным блестящим козырьком.
- Эй, друг, пора вставать! Бензин  весь слили, – разбудил его.
      Таксист поднял голову, нехотя приоткрыл один глаз и оценивающе посмотрел на меня:
- Тебе куда ехать? – спросил недоверчиво.
- В Ялту, – радостно ответил я.
- Готовь четвертную, – спустил меня на землю, – девяносто верст. Обратно пассажиров не наберу, не сезон, порожняком поеду.
- Да какая четвертная? Рублей семь, не больше, – начал с ним торговаться.
   – Ага, вот и дуй на остановку. Там за стекляшкой троллейбусы разворачиваются, – перебил шофер, смачно плюнув из окна в снеговую кашу, – довезут по госцене. Только смотри, не замерзни, пока будете тащиться, – повернул ключ в замке зажигания, вдавил педаль газа и, заложив  крутой вираж, умчался, обдав на прощанье синим выхлопом.
    Со вторым хапугой в широкой примятой кепке было не лучше. Как вариант коммерческого тарифа он предложил дождаться, пока в его санитарную «буханку» защитного цвета с красными крестами на бортах не набьются еще пассажиры. Мы честно ждали. Но желающих добраться до Ялты в этот зимний день больше не наблюдалось.
- А в санатории, наверно, сейчас обед, – мечтал  продрогший и голодный отец.
      С огромными чемоданами побрели к троллейбусной остановке. Там касса по продаже билетов в разные города Крыма. В рамке расписание маршрутов и стоимость проезда.  Симферополь – Ялта 1 р. 20 коп. Зашли погреться в стеклянное кафе с растущей рядом акацией. Пустой темный зал. В полумраке светится прилавок. В мраморных столешницах высоких столов слабо отражаются лампы дневного света. Пыхтит титан. Пахнет горелым мясом и маслом. В зеркальном шкафчике несколько коньячных бутылок. Мы взяли горячий чай и устроились у запотевшего окна. В образовавшихся полосах стекающих капель ожидали прибытие своего троллейбуса.
     Хлопнула входная дверь. В стекляшку вошел высокий мужчина в сером пальто с дипломатом.  Равнодушным взглядом скользнул по нашим чемоданам, наклонился возле соседнего столика, поставил дипломат на пол, подошел к прилавку и что-то заказал. Затем вернулся на место и с легким стуком поставил на мрамор стола неполную бутылку коньяка и  граненый стакан. С чувством достоинства плеснул себе четверть и, не спеша, растягивая удовольствие, выпил согревающий напиток, словно полезное лекарство. Развернул конфету и с тем же легким наслаждением отправил ее в рот. Он был наедине с собой, и ему никто не мешал. Как же ему было хорошо в этом убогом заведении!
 Я толкнул отца локтем. Он не обращал на посетителя никакого внимания. Сосредоточенно пил чай и сторожил троллейбус. Я же неотрывно следил за простыми действиями этого на первый взгляд непримечательного человека. Разве что ростом выделялся. И чемоданчик дорогой. Что-то в нем привлекало и завораживало. Я будто знал его всю жизнь, просто чуть запамятовал и пытался вспомнить, при каких обстоятельствах виделись. Всем этим обстоятельствам было одно название – новогодний голубой огонек. Тогда телевизор и развлекательные передачи были совсем не то, что сейчас...
      Наконец мужчина нагнулся за дипломатом и направился к выходу, снова  хлопнув дверью и запустив в душное помещение волну свежего зимнего крымского воздуха.  Коньяк остался недопитым. Я опять толкнул отца в бок:
- Ты видел его? Это же известный певец Юрий Гуляев. Народный артист! Мы его недавно в голубом огоньке видели...
- Ну и что, – отец совсем поник от усталости, – артист, и артист... Ты лучше думай, как нам отсюда выбираться. Понесла нелегкая зимой в Ялту... Когда еще этот троллейбус приедет. Еще сто километров пилить.
         Богиня
      Каждый год я ездил на картошку, хотя ее можно купить в магазине. Каждый год я копал картошку, таскал ее на себе в мешках, надрывал спину, делал уколы, брал бюллетень, несколько дней отлеживался, отмывался, отстирывался от въевшейся пыли. И в очередной раз давал себе зарок никогда больше в этом не участвовать. Но своя картошка нужна была моим близким. Это был их ежегодный ритуал, чтобы чувствовать себя  спокойнее. И я каждый сезон вынужденно вызывался им на помощь.
      После очередной такой дачной экзекуции я, ни живой ни мертвый, полностью  вымотанный, возвращался сначала на электричке, потом на метро. В ногах сумка отборной картошки – сунули в качестве благодарности. На ботинке развязался шнурок, но  не было сил пошевелиться. Развалился на свободном сиденье и потихоньку задремал.
      На одной из станций особенно громко и не с первой попытки захлопнулись двери. Я приоткрыл глаза. В вагон вошла высокая стройная женщина с букетом цветов. Села напротив меня. И мой сон как рукой сняло. Тонко поджатые губы, светлые волосы и короткая стрижка. Она была как из сна, в который мне помешали погрузиться. Я определенно ее где-то видел. В каком-то другом сне. Почему-то подумал, что ей определенно идет военная форма, хотя женщина была в бежевом плаще, а под плащом белая блуза. В какой-то момент пассажирка наклонила голову к букету, стала вдыхать запах и расправлять прозрачную шуршащую обертку с яркой лентой.
     И я понял, в каком сне ее видел. Этот старый сон назывался советским кино. Это был некомфортный сон. Барбара Крайн в «Семнадцати мгновениях весны» мучила радистку Кэт и ее ребенка. Роль страшная, но впечатление о работе актрисы самые жгучие. Как и Евгению Перову, Ольге Сошниковой не довелось играть в кино большие главные роли. Да и нужны ли они после ее эсэсовки, которая просто осколком врезалась в память! Наверно, она играет в театре или преподает, если с цветами спустилась в подземку на одной из центральных станций. Букет от поклонников или студентов. Такая артистка достойна пьес Чехова и Островского. Мне хотелось не только бесконечно любоваться ею, но и расспросить о жизни, работе... Хотя было бы странно, с развязанным шнурком и сумкой картошки допрашивать в метро постороннюю симпатичную женщину, которая как богиня спустилась в царство живых. Ведь богиня не виновата, что я видел ее во сне – на экране.
      На следующий день по телевизору показывали «Неподсуден», где Олег Стриженов и Ольга Сошникова играли мужа и жену.
      Цыган
    В пятницу меня отправили за припоем на Митинский радиорынок. Можно подумать, перед выходными весь наш НИИ без этого припоя встанет! Но с начальством не поспоришь. Час пик, ветрено и дождливо, настроения никакого... У метро Семеновская в больших палатках какие-то предвыборные агитации, митинги, мегафоны, концерты, оглушенная толпа... На одной из площадок меня привлекла грустная цыганская песенка под гитару, без электронных усилителей, что на слух непривычно по сравнению с другими выступающими. И тембр голоса узнаваемый. Из любопытства я заглянул в шатер, а там настоящий, будто только сошедший с экрана Яшка-цыган! Но не в красной рубахе и жилетке из «Неуловимых мстителей», а в строгом сером костюме. На ногах обычные черные ботинки вместо сапог гармошкой. Седой, но такой же смуглый. Артист после неизвестной композиции вдруг перешел на хорошо знакомую из фильма:
Ветер по чистому полю
Легкой гуляет походкой.
Спрячь за решеткой ты вольную волю,
 Выкраду вместе с решеткой...
      И публику со всей площади как магнитом потянуло на эту мелодию и на этот нестареющий голос, по-прежнему чистый и сильный, как у юноши. После исполнения гробовая тишина, а потом грохнули овации! Толпа не хотела отпускать исполнителя. Всем хотелось живьем взглянуть на любимого артиста. Даже шатер закачался. Даже милиционеры прибежали. И я впервые увидел, что такое настоящая народная слава... А Василий Федорович, пока его атаковали поклонники, скромно и невозмутимо сидел на стуле, чуть прижав к груди драгоценную гитару, вежливо отвечал на вопросы. Ни тени гордыни, бахвальства...  В той давке мне удалось взять у него автограф для дочери.
    Насколько я понял, в тот день Васильев приезжал в Москву с благотворительной акцией, целью которой было привлечение внимания к тверскому отделению Всероссийского союза цыган и цыганскому культурному центру, которым он руководит.
                АВТОГРАФ
    Будете  сегодня на кинофестивале, спросили меня. Конечно же непременно, быстро одеваюсь и в маршрутку до Звездного бульвара.Вот и кинотеатр Космос" приглашенные на кинофестиваль входят внутрь, ярко горят лампы,  кинематографисты здороваются друг с другом, знакомятся, нормальная творческая атмосфера, хожу рассматриваю фотографии на стенах с знакомыми киноартистами, возле одной из колон в центре зала остановились и о чем то тихо увлеченно беседуют два человека,подхожу ближе, в одном высоком мужчине в сером пиджаке с аккуратными усиками   над верхней губой узнаю известного
 кинорежиссера Народного артиста Российской Федерации Вадима Юсуповича Абдрашитова. Набравшись храбрости подошел к ним, поздоровался.- Назвал себя, попросил дать автограф, протянул программку кинофестиваля, именитый режиссер дружески кивнул головой улыбнулся достал шариковую ручку из кармана пиджака и написал несколько слов не забыв поставить подпись... Есть знаменитости купающиеся в своей славе, не доступные и кичливые, но есть и такие как режиссер, педагог  Вадим Абдрашитов, простые, приятные в общении, настоящие народные.
         В очереди за Рембрандтом
     Ребенком мне казалось, что после киносеанса или спектакля артисты остаются за пределами экрана или сцены, за которыми продолжается их неведомая отдельная жизнь. Те два с лишним часа, которые нам уделили, приоткрыли завесу – ну, такая работа, им за это платят. Почему одни и те же лица существуют в разных ипостасях, участвуют в разных судьбах – об этом я не задумывался. Или не замечал, потому что играли  по-разному. В любом случае наши дороги нигде не пересекаются. А тот волшебный луч в кромешной тьме – лишь инструмент для разрыва в пространстве и времени. По ту сторону свои автобусы, парикмахерские, магазины, продукты...
     Самое интересное, что чаще всего я сталкивался с актерами именно в очередях. И выглядели они вполне обычно.
      К Первому сентября мне надо было купить детям учебники для пятого класса. Мне это с самого начала не понравилось. В моем детстве все учебники доставались бесплатно.
     В книжных магазинах рядом с домом нужных авторов не было. Были другие, сколько хотите, а нужных не было. Остался последний вариант – крупный книжный магазин на Лубянке. Если и там нет, то, значит, нигде нет. Придется лететь за учебниками на Луну.
      В отделе учебной литературы все нашлось. И я с легким сердцем и тяжелой ношей пошел на кассу. Очередь продвигалась медленно. Передо мной вздыхал пожилой человек с опущенными плечами, в летней белой кепочке и голубой куртке, похожей больше на спецовку. В руках толстая книга про Рембрандта...
     Наконец подошла его очередь. Кассирша также буднично выдала чек.
     – Ну вот, наконец, – знакомым тоненьким голоском отозвался покупатель, – пойду теперь гулять на свежий воздух. Во дворе у себя голубков покормлю...
     Продавец дежурно улыбнулась. Наверно, не узнала. А я же по одному голосу его узнал!
     – Это же Вицин! – подсказал ей или все же уточнил, сам будучи не уверен в догадке,
     - Ну да, –  равнодушно пожала плечами, пробивая охапку моих учебников, – он часто сюда заходит. По искусству много покупает...
      Я нетерпеливо расплатился и побежал догонять Георгия Михайловича. В этот раз у меня были и блокнот, и ручка. Но его за большими стеклянными дверьми уже и след простыл.   
     Их почти никого уже нет. Они и вправду оказались за чертой  художественного мира. К ним не пробиться. Все эти люди – лишь капли в океане моих впечатлений. Но благодаря им я иногда прикрепляю на стену картинки из своего прошлого. Вспоминая их, я вспоминаю тот или иной период своей жизни, себя самого, улицы моего детства, живых родителей...