Жизнь без авось. Рассказ 1. Соня и биоотходы

От Автора

Уважаемый читатель!

Сборник, который Вы держите в руках, — это не просто хроника эмиграции. Это 36 историй, собранных за почти тридцать лет жизни в Федеративной Республике Германия. Каждая из них родилась из личных наблюдений, случайных разговоров и реальных событий, пережитых нашей волной эмигрантов из бывшего Советского Союза, приехавших сюда начиная с конца XX века.

Наши герои — Ваши соседи, Ваши родственники или, возможно, Вы сами. Они столкнулись с феноменом немецкого «Орднунга», (Порядок Нем.), с бюрократией, с попытками сохранить родной язык и юмор, находясь в совершенно новой, упорядоченной реальности.

Это рассказы о том, как старая душа пытается найти себя в новом, европейском теле. Здесь есть место и искреннему юмору, и лёгкой грусти, ведь адаптация — это всегда долгий и подчас болезненный процесс.

Несмотря на то, что в основу легли реальные факты и наблюдения, это художественная проза. Имена, места и некоторые сюжетные линии изменены, а любое совпадение с реальными людьми носит, как водится, совершенно случайный характер.

Я надеюсь, что эти рассказы, написанные с теплотой и пониманием, помогут Вам вспомнить, улыбнуться и, возможно, почувствовать себя чуточку ближе к тем, кто, несмотря на все трудности, построил свою новую жизнь в Германии.

Приятного чтения!


                Соня и биоотходы

Софья Моисеевна прибыла в Дюссельдорф в конце сентября, и это было, как она потом выражалась, «настоящее мешуге (1) на культурной почве». Всю свою жизнь она прожила в доме, где не то что мусор, а даже старые газеты не выбрасывались без толку, а тут — цивилизация, будь она неладна, с её «Орднунгом» (2) и пятью контейнерами, каждый для своей, понимаешь, гордости.

— Мама, — терпеливо объяснял Изя, её сын, стараясь не повышать голос. — Это важно. Синий — бумага, жёлтый — пластик, чёрный — остаточный, а коричневый — это биоотходы.

— Биоотходы! — Соня Моисеевна сделала такое лицо, словно Изя предложил ей саму себя выбросить. — Изя, сыночек, ты мне голову не морочь. Какие, к цурес (3), отходы? Я вчера видела, как твоя соседка, эта фрау (4) Шмидт, выкинула туда... нет, ты послушай! Она выкинула туда половину кочана салата! Чистого!

— Мама, он, наверное, был несвежий.

— Какой «несвежий»? Он был просто без души. Он лежал как новорождённый. Его можно было в кипяток и со сметаной, как это ест твой муж! Но она! В этот, как его, коричневый…

Соня Моисеевна не могла простить немцам их расточительности. Для человека, чьё детство пришлось на послевоенные годы, а молодость — на вечную борьбу с дефицитом, выбрасывать съедобную еду было не просто нарушением порядка, а, ей-богу, грехом. Словно ты бросаешь вызов всем голодным поколениям сразу. И этот коричневый бак, эти «биоотходы»... Соня назвала его про себя «ха;м» (5) (наглость). Ха;м! Стоит посреди двора и нагло требует отдать ему куски, которые могли бы пойти в суп!

— Нет, так дело не пойдёт, — решила Софья Моисеевна на третий день своего пребывания. — Пока я здесь, я не позволю этому ха;му торжествовать.

Она начала свою тайную миссию. В доме детей она быстро навела свой, советский, порядок: в пакетик от молока — огрызки яблок (ещё можно погрызть!), в пакетик от сметаны — корочки от сыра (их кошки любят!). А потом, надевая свою лучшую, ещё из Москвы привезённую болоньевую куртку и платок, она отправлялась на «охоту».

Первой целью стали соседские животные. Соня быстро поняла, что в этом благополучном немецком районе бездомных животных нет. Все ухоженные, откормленные, с ошейниками и даже, представьте, с визитками. Но Соне Моисеевне было всё равно. Если они не бездомные, значит, они просто недоедают, — в этом была её святая уверенность.

Вечерами, когда Изя с женой уходили на свои «термины» (6), Соня тихонько брала свой пакет и шла вдоль ряда гаражей.

— Вот, мой хороший, — шептала она дворовой кошке, которую звала Люся, хотя кошка была рыжая и, скорее всего, звалась Моргенштерн. — На тебе кусочек этой самой… как её… индейки. Чистая, вот только чуточку сухая. А они, шлеп, хотят её в этот хам выбросить!

Люся, которая только что поужинала дорогим консервированным кормом, смотрела на Соню с подозрением, но из вежливости откусывала малюсенький уголок. Соня Моисеевна уходила, чувствуя, что спасла этот кусочек от «растраты» и, соответственно, спасла свою душу от греха.

Однажды произошёл инцидент, который чуть не разрушил хрупкий немецкий «Орднунг» в их дворе.

Это был четверг, день выноса мусора. Фрау Хельге, пожилая, но очень строгая соседка, с которой Соня пыталась общаться при помощи жестов и междометий, выносила свой пакет. Она остановилась у коричневого бака, решительно его открыла, и...

— Шлеп! — этот крик Сони Моисеевны был слышен, кажется, даже в Кёльне.

Фрау Хельге, на которой была её знаменитая шляпа-котелок, вздрогнула и выронила пакет.

— Какая расточительность! — Соня, не обращая внимания на фрау, кинулась к пакету. — Вы что делаете, фрау? Это же хлеб! Вот! — она подняла кусок ржаного хлеба, почти целый, может, только один край немного подсох. — Из него же можно сделать сухарики, гренки, в конце концов, замочить в молоке и с сахаром! Зачем же так поступать?

Фрау Хельге, которая понимала по-русски только «водка» и «спасибо», стояла как вкопанная.

— Verboten! (8) — прошипела она, указывая на мусорный бак.

— Какой «ферботен»! — возмутилась Соня. — Это грех, фрау, грех!

Соня забрала хлеб. А что с ним делать? Выбросить — снова грех. Она потащила его обратно, в квартиру, где Изя с женой уже ждали скандала. В итоге хлеб был спасён, но съесть его никто не смог. Соня Моисеевна измельчила его в блендере и в течение недели добавляла в котлеты, отчего котлеты стали невероятно плотными и тяжёлыми, словно свинцовые шары.

Ситуация накалялась. Соня Моисеевна стала заносить в дом всё, что, по её мнению, было несправедливо приговорено к биоотходам. Она приносила подпорченные фрукты, которые, по её мнению, ещё можно было «вырезать», остатки запеканки («кто-то просто не доел», а значит, «отмою и подогрею»), и вообще любую еду, не предназначенную для чёрного контейнера.

Изя, видя это, хватал себя за голову.

— Мама, у нас скоро будет цурес с управляющим. Он за этим следит. Это Германия! Здесь «Орднунг»!

— Какой Орднунг? — фыркала Соня. — Если бы они видели, какой Орднунг был у нас на кухне, когда мы ждали твою тётю с тремя детьми, и как я из одной курицы делала три блюда! Вот это Орднунг! А это — бубкес (9) и показуха!

И вот наступила кульминация. Пятница. Соня Моисеевна решила порадовать себя и, заодно, детей, и приготовила своё коронное блюдо — гефилте фиш (10). Это блюдо, как известно, требует много работы и оставляет не меньше отходов: рыбьи головы, кости, жирные обрезки, которые, по её логике, тоже жалко выбрасывать.

Она приготовила гефилте фиш, вымыла кухню до блеска и, чтобы избавиться от самых ароматных отходов, решила пожертвовать их, как она выразилась, «самому голодному». Этим самым голодным, по её мнению, должен был стать кто-то из тех, кто явно не был прикормлен консервами.

Соня завернула рыбьи головы и кости, щедро намазанные жиром, в несколько слоёв фольги, а сверху обернула бумажным пакетом. Получился увесистый и очень пахучий свёрток. Изя с женой уже спали, и Соня, как профессиональный шпион, пробралась к выходу.

Она спустилась во двор. Тишина, только ветер шелестит. Соня Моисеевна, словно принося жертву, положила пакет прямо возле ряда контейнеров. Не внутрь! А снаружи. Пусть, думала она, бездомные животные сами решают, куда идти. Это был её «подарок для бездомных животных».

Утром двор ожидал шок.

Когда господин Мюллер, управляющий домом, коренастый, аккуратный человек с усами, похожими на немецкий флаг, вышел проверить чистоту контейнеров, он обнаружил этот пакет. Он был не просто у контейнеров, а буквально источал рыбный дух, смешанный с запахом специй.

Господин Мюллер, который жил по правилу, что несоблюдение сортировки мусора — это уже преступление, быстро вычислил нарушителя. Пакет лежал прямо перед окнами квартиры Изи.

Через десять минут раздался звонок. Господин Мюллер, держа в руке пакет (в перчатках, разумеется), стоял на пороге. Изя, вскочив с постели, выглядел виноватым.

— Guten Morgen! (11) — начал управляющий. — Я должен спросить: что это?

Изя, увидев пакет, побледнел.

— О, это… это…

Тут в дверной проём вышла Софья Моисеевна. В розовом махровом халате и с лицом, полным праведного гнева.

— Что «это»? — спросила она на русском, жестом показывая на пакет. — Это, господин, гефилте фиш! То есть, то, что от неё осталось! И это, между прочим, — она потыкала пальцем в пакет, — подарок!

— Подарок? — переспросил Мюллер, понимая только интонацию.

— Да! Подарок для бездомных животных! У вас же тут, шлеп, всем хорошо, а я вот думаю: а вдруг кто-то голодный? И я подумала: дай-ка я им отварю, — тут она немного приврала, но это было во благо, — отварю им головы и косточки, это же кладезь витаминов! А вы! — она упёрла руки в бока. — Вы хотите это в свой коричневый ха;м!

Господин Мюллер, столкнувшись с такой бурей эмоций и аргументацией про «кладезь витаминов», сник. Он знал, что спорить с русской бабушкой — это цурес похлеще, чем рыбные отходы. Он посмотрел на Изину бледность, на Соню Моисеевну, которая стояла, как статуя Свободы с рыбными отходами вместо факела, и принял решение.

Это было решение, принятое не по «Орднунгу», а по здравому смыслу.

— Слушайте, фрау, — сказал он, с трудом подбирая английские слова. — Я дам вам свой... свой личный биоконтейнер.

И он ушёл, оставив всех в недоумении.

На следующий день он вернулся. В руках у него был небольшой, с крышкой, пластиковый контейнер, предназначенный для очень аккуратной сортировки на кухне. Он был абсолютно новый. И управляющий, достав небольшой рулон скотча, наклеил на него аккуратный, опечатывающий стикер со своей подписью.

— Вот, фрау, — сказал он Соне, вручая ей контейнер. — Это ваш. Личный биоконтейнер. Когда он будет полон, вы звоните мне. Termin. И я его заберу. И выносите его только вы.

Соня Моисеевна посмотрела на этот контейнер. Он был чист, нов, опечатан. Он был только её.

— Это что же… — пробормотала она.

— Это ваш личный «Орднунг», — сказал Мюллер и поклонился.

Соня Моисеевна, не веря своему счастью, взяла контейнер. Он показался ей тяжёлым и значимым.

— Мой личный! — сказала она Изе, когда управляющий ушёл. — Это, можно сказать, почётная грамота! Почётная грамота за правильное отношение к еде! Он понял, он понял, что нельзя так с продуктами!

С тех пор Соня Моисеевна жила, соблюдая свой собственный «Орднунг». Теперь она собирала в свой личный, опечатанный контейнер только то, что действительно нельзя было спасти. Она была горда. У неё была своя, персональная победа над «ха;мом» и расточительством. И каждый раз, когда господин Мюллер приходил забирать её «почётный» контейнер, Соня Моисеевна стояла рядом, контролируя процесс, как будто лично следила за тем, чтобы её драгоценные отходы пошли именно туда, куда нужно, а не просто так, «бубкес». И знаете что? Теперь она была абсолютно уверена, что в Дюссельдорфе наконец-то наведён настоящий, правильный порядок. Её порядок.

Примечания:

Messhuga / мешуге (идиш). Сумасшествие
Ordnung / Орднунг (нем.). Порядок
tsores / цурес (идиш). Беды, неприятности
Frau / фрау (нем.). Госпожа, обращение к женщине
ham / ха;м (иврит/идиш). Наглость (в контексте, где Соня называет так бак), невежа, нахал
Termin / термины (нем.). Встречи, назначенное время (приём у врача, деловая встреча и т.п.)
shlep / шлеп (идиш). Плохо, зря (используется как эмоциональное междометие)
Verboten (нем.). Запрещено
Bubkes / бубкес (идиш). Ничто, ерунда, мелочь
Gefilte Fish / гефилте фиш (идиш). Фаршированная рыба (традиционное еврейское блюдо)
Guten Morgen! (нем.). Доброе утро!