Бремя огня

«Вот какая кара за вину твою постигла тебя. Сам виновен: божеский огонь похитил ты, смертный, и им наделил людей».
— Эсхил, «Прометей Прикованный»





Я прихожу сюда не так часто, только когда накапливается тяжёлый груз вопросов, на которые некому ответить. Это место как дверь в другой мир. Здесь надёжно, тихо и спокойно. Осенью пахнет прелой листвой, и слышно, как ветер гуляет между ветвей обнаженных деревьев. Тишина...
Я сажусь на поваленный ствол дерева,вглядываюсь в даль речной глади, и тишина внутри меня начинает шевелиться, рождая знакомое бормотание двух голосов. Один — тревожный и сбивчивый, голос моего смятения. Другой — тихий, усталый, голос моей попытки быть мудрым.

- Иногда мне кажется, что мы летим в пропасть. Не так ли? Всё ускоряется... Мы создали сети, которые связывают всех со всеми, но почему я чувствую такую разобщённость здесь, в этой тишине?

- Это не кажется. Мы и правда летим. Но летим мы так уже не в первый раз. Вспомни Рим. Они тоже думали, что их мир вечен. Разница лишь в том, что у них на это ушли столетия. У нас — десятилетия. Цикл тот же, только таймлайн сжат до предела.

- Но почему мы ничего не учим? Мы обладаем всем знанием истории, как учебником, но упрямо не хотим в него заглядывать.

- А кто это «мы»? Опыт не передаётся генетически. Каждое новое поколение рождается в уже готовый мир, который кажется им данностью. Мы даём им в руки могущественные игрушки, не спросив, а готовы ли они к ответственности. Мы растим детей, наделяя их силой титанов.

- Именно! Мы — незрелые дети, играющие со спичками в пороховом погребе. Мы редактируем гены, создаём искусственный разум... А сами по-прежнему ссоримся из-за ресурсов и ненавидим друг друга из-за веры. Разве это не повод для самой чёрной тоски?

- Это повод не для тоски, а для самого серьёзного осознания ответственности. Наша мораль отстала от нашего могущества. Мы изобрели «нелинейную этику», где причина и следствие разделены океанами и годами. И мы к этому не готовы. Нас погружают в бесконечный поток стимулов, где нет места тишине и глубокому вопросу: «А что же мы творим?»

- И что же? Это приговор? Мы обречены навечно остаться инфантильными разрушителями?

- Не знаю. Это самый честный ответ. Это не приговор, это — выбор. Взросление — это больно. Готово ли человечество к такой коллективной психотерапии? Готово ли оно отказаться от части своего «комфорта», чтобы задуматься?

- А если нет? Что мы оставим после себя? Покинутые руины и горькую легенду?

- Хуже. Если нет, мы предадим не только своих потомков. Мы предадим саму Вселенную.

- Что? Это как?

- Пока что мы — единственные, кто может её осмыслить. Мы — её сознание. Мы — способ Вселенной увидеть свою красоту, постичь свои законы. Если мы исчезнем, огонёк сознания погаснет. И всё это будет сиять в пустоте, не для кого. Мы несём ответственность за этот огонёк.
 От этих мыслей становится и страшно, и... одиноко.

- Да. Страшно и одиноко. Но в этой ответственности — наше единственное возможное величие. Не в мощении дорог к другим планетам, а в способности, наконец, вырасти и понять: мы не хозяева этого мира. Мы его садовники.

Диалог оборвался. Голоса смолкли, растворились в шуме ветра. Воцарилась та самая тишина, ради которой я сюда и пришёл. Но теперь она была иной — не пустой, а наполненной до краёв всем, что было сказано и о чём умолчали.

Я поднялся с поваленного ствола. Холод дерева проступил через ткань брюк, напоминая о связи с чем-то древним и устойчивым. Взгляд снова упал на речную гладь. Она была неподвижна, как зеркало, отражая свинцовое небо и оголённые ветви. Но я-то знал, что под этой гладью есть течение. Медленное, неумолимое.

Развернувшись, я пошёл прочь от реки, назад к огням города, к шуму и суете. Груз вопросов никуда не делся. Он остался со мной, стал, пожалуй, даже тяжелее. Но теперь он был не бесформенной грудой тревог, а чем-то собранным, организованным. Тихой ношей ответственности.

И в запахе прелой листвы, устилающей тропинку, я вдруг почувствовал не тлен, а перспективу — горькое обетование того, что любая смерть есть возможность для нового роста. Пусть мы и не знаем, взойдём ли мы. Но сажать — это наш долг.