Моей дальневосточной Родине посвящение

Посвящение Верхнебуреинского району Хабаровского края (Дальний Восток).
* Лето. Мари. Мы поднимали высоко ноги в сапогах - болотниках, утопая во мхах мари, динамично пробираясь сквозь рододендроновые кустарники, резкий запах которых кружил голову. За моим поясом был топорик. За плечами – рюкзак с банкой тушёнки, сгущёнки, кирпичиком серого хлеба... так обычно мы ходили в тайгу.

* Родина. Осень на Дальнем Востоке, подобна красочной вспышке. Природа торопливо отдаёт вызревшие плоды короткого лета, бурно увядая на глазах, сопровождаясь массовым бегством всего живого! Это напоминает смелое массированное наступление зимы на быстро и трусливо капитулирующее лето.
Но всё же, не всё живое покидает эти края! Есть тот, кто, преодолевая сотни и тысячи километров, наоборот стремится сюда, выбиваясь из сил, преодолевая немыслимые преграды! Это тернистый и неблагодарный путь, забирающий жизни большей части этих беззаветно преданных зову своей совершенно неласковой Родины! Это путь к местам своего рождения! Путь на нерест лососевых! Хоть и совершенно не ласково встречают их здесь! Кровью и потом проложен этот путь, подобный восхождению на Голгофу! За что послал господь этим тварям божьим такие немыслимые мучения? Каков в этом великий замысел творца? А, не так ли всё и у нас, у людей!? За что нам, людям русским столько страдать отмерено за право на своё место под солнцем? А всё же нет ничего краше её, суровой и неласковой, но всё же родной и единственной на всём белом свете Родины! Росси-и-я! Видимо на то его, Господа, особая воля, принять которую нам суждено во имя нашего же спасения. Спасения же души нашей, но не тела тленного!.. И за это мы должны быть ему безмерно благодарны!..

* Осень. Рыбалка «на мыша». Река Амгунь (пр. Аргуни-Амура). Верхнебуреинский район.  Моторная лодка неслась по шумной извилистой таежной реке, среди отмелей и кос, едва не черпая бортами воду на резких крутых поворотах. Шум мотора и бурной реки глушил уши. Вокруг ничерта не видно. Архипыч – капитан этой лодки, как-то виртуозно ею управляя, вёл лодку, ловко маневрируя по бурным потокам необузданной реки.
– А-а-архи-и-ипы-ы-ыч! – орал во всю глотку отец, перекрикивая шум воды.
– Что-о-о-о, Миха-лыч – орал тот ему в ответ.
– Ка-ак ты-ы о-ориенти-ируешься-я, а? – Со-опки! – только ткнул Архипыч пальцем в сторону сопок, сочленявшихся макушками с небом. Для этого таёжного жителя этот «сопочный рельеф» был подобен карте. Он летел не глядя, ведомый лишь этим путеводителем - «сопочной навигацией»!
– Что, мышкари, приехали! – лодка, сбавив обороты, медленно двигалась в темноте. Раздался скрежет гальки и все, находившиеся в лодке, подались вперёд от резкого толчка. Сильный гул мощной реки, казалось, усилился, не споря более с рёвом моторки! – Архи-и-ипы-ы-ыч! – кричал во всё горло отец.
– Што-о-о, Ми-ха-лыч?! – орал тот в ответ, стараясь пробиться своими звуковыми волнами сквозь стихию дикой природы... Вскоре, вооруженные снастями, в кромешной мгле, ориентируясь лишь по отдельным фрагментам, блёкло отражающим лунный свет, рыбаки рассредоточились вдоль береговой линии. Я, наконец, запулил своего «мыша» в бурлящую черную пучину, принялся крутить катушку спиннинга…. На десятый раз нечто тюкнуло за леску, та напряглась, как струна, удилище изогнулось дугой, вырываясь из рук. Я закричал.
- Пойма-а-ал! Пойма-а-ал! Пойма-а-ал! Па-а-апа-а-а! Архи-и-ипы-ы-ыч! Пойма-а-ал! - Споко-о-ойно! Где-е сачо-ок? - Не рви-и-и! - По ти-и-иху тяни-и-и!  - отец уже бежал к воде. Взволнованный, я, боролся с удилищем. В тёмной кипящей ледяной пучине что-то неистово бесновалось, словно стремясь перетянуть канат на себя. Мне показалось в эти мгновения, что это не я вытягиваею рыбу, а та пытается затянусь меня в свою жуткую речную бурлящую обитель! Вдруг словно резкий удар и всё. Леска словно лопнула, удилище выпрямилось, и катушка стала вращаться свободно без усилий.
- Со-орва-ался! Чё-ёрт! - досадовали рыбаки. - Здоровый был, чертяка! - Здоровый! Но это был ещё не Таймень! Таймёшка! Килограмм на 7-8. С этим нужно осторожно! Бывает, попадётся килограмм на 28 и более! Мне раз такой зверь лодку перевернул, чуть самого в реку не утянул! Думал уже - капут пришёл! – Архипыч похлопал меня,- осторожненько рыбачь! Зови, если только клюнет! А лучше тягай себе Ленка’ да Хариуса! Переполненный  адреналина и азарта, я спешно стал забрасывать удилище вновь и вновь…. пока не поранился. Снова лодка летела во мгле среди рельефа сопок, проступившего более отчётливо. Едва близился рассвет где-то ещё очень-очень далеко! Горе-рыбаки везли свой «улов»!
– Мария! Грей воду! Ещё водку и зелёнку давай! – Архипыч с порога крикнул жене. – Ох, боженьки ты мой! Угораздило же! А вы, архаровцы, куда смотрели?! – запричитала та, суетясь по кухне. Архипыч только отмахнулся, дескать – «баба, что с неё взять! Пускай себе трындит на здоровье сколько влезет», но вскоре, всё же, не выдержал и прикрикнул на жену. – Мария! Угомонися! Уже аж в ушах звенит от твоёвого гомона! Та осеклась, надула губы, бухнула на стол водку с зелёнкой, поставила таз с тёплой водой, и растворилась в избе, продолжая причитать, только уже гораздо тише, практически себе под нос и уже по новому поводу…
- Молодец! Не ноешь! Теперь потерпи, казак, малость, атаманом будешь! – Архипыч залил мою рану водкой… Ночь минула. Я потянулся в постели. Утро золотистыми лучами проникало в запотевшие от утреннего тумана окна. Откинув мягкое пуховое одеяло в явно несвежем пододеяльнике, пахнущее каким-то особыми деревенскими запахами, я встал на прохладный деревянный, скрипящий половицами пол. Окинул взглядом малюхонькую выбеленную комнатку без каких бы то ни было излишеств, где, собственно только что и помещалось, то кровать и комод, прикрытый домоткаными белыми кружевами, да с фотографиями в рамках и разбросанными швейными принадлежностями сверху. В соседней комнате – кухня, где хозяйка кромсала сырые грибы, с налипшими листиками и хвоинками прямо в сковороду, не утруждая себя их чисткой. Преимущественно белые, но попадались и подберёзовики и подосиновики... Светлые кучерявые детские головы крутились тут же, выполняя нехитрые мамкины поручения. Они с любопытством стали разглядывать меня, нарисовавшегося пред ними. В печи потрескивали горящие поленья, наполняя комнату теплом и каким-то особым запахом живого огня, от которого приятно кружилась голова. На плите уже скворчала другая сковорода с грибами. Смуглая белобрысая девочка с косичками, помешивала их ложкой, вылавливая невозмутимо вылезающих белых червячков. Меня передёрнуло. Этим лесным жителям всё природное естество было совершенно делом привычным! Оттого-то они и не пытались оградить себя от таких мелочей! Красная икра. На столе появилась миска с несколько минут назад засоленной красной икрой.
– Во те раз! – Во те – и два! Ну, рыбаки, за улов! – стукнулись кружки с водкой.
– Ух, знатная икорка! –  отец запустил ложку в миску со свежими красными блестящими жемчужинами икры. – Икорка у нас лучшая! А знаете почему? – Архипыч зажмурился от удовольствия, давя зубами лопающиеся икринки.
– Почему? – Здесь лосось нерестится. Поэтому икра самая вызревшая, самая вкусная. Вон какая! Отборная! Икринка к икринке! Зато мясо лосося здесь бледное, как вы заметили, не такое красное и не такое вкусное. И это опять же от того, что рыба здесь идёт на нерест, уже уставшая от путешествия….
– Вот это грибочки! – Отец  с явным аппетитом жевал лесные ароматные грибы, преимущественно белые – королевские. Я поморщился. У меня эти лесные деликатесы, сдобренные «таёжными протеинами», не вызывали никакого аппетита, так же как и эта сырая, как  я считал, икра. Я пододвинул к себе сковороду с жареным ассорти из рыбных «субпродуктов». Это было действительно вкусно! Печень, молоки, икорка… И вскоре снова моторка бешено неслась по бурной своенравной реке. Усталые рыбаки сидели молча. Это был путь домой. Мокрые, пропахшие рыбой рюкзаки – битком набиты лесными трофеями. Мы наблюдали за макушками сосен, меняющими рельеф неба и сопок, словно пытаясь запомнить путь, подобно Архипычу. Щека под повязкой успокаивалась, и уже почти не пульсировала. Яркий красный круг солнца медленно опускался, озаряя всё вокруг чудесным светом заката…

* Весна. Тайга. Багульник. В тот холодный майский день ещё лежали островки снега в тенистых местах. Но вся природа активно пробуждалась от долгой зимней спячки. Сопки вспыхнули алым цветом феерично цветущего багульника, хотя листвы ещё не было. Стоял щебет птиц. Но уже тысячи цветов наполнили этот суровый край своим великолепием. Всё благоухало. Корни тысяч растений цеплялись за пяти-десяти сантиметровый слой почвы, в местах по суше, на сопках, превращая его в сплошное сплетение корневищ, которое было невозможно вскопать, да и разрубить обычной тяпкой это было не под силу.

* Зима. Охота. Многие говорят «трескучие морозы», но не все знают, что это в действительности такое. Здесь, в Верхнебуреинском районе, морозы стоят действительно трескучие. А это значит, что ничто живое зимой не может здесь выжить, надёжно не укрывшись в своём гнездовье. Не просто здесь спастись от этой зимней стихии. Деревья издают стеклянный треск. А земля покрыта толстым слоем снега и льда, сомкнувшимся в любовном соитии с вечной мерзлотой так, что до почвы зимой не достучаться! Снежная целина. Тайга. Стройные пирамиды хвойных деревьев. И тишина… Раздался сухой хлопок, срикошетив звуком по звенящим морозом стволам деревьев. Это Отец пальнул из своей вертикальной двустволки  по рябчику. Попал! Птица свалилась в снег. Отец подошёл к снежной лунке, достал из снега добычу, показал  мне.
– Жалко! –   только я и выговорил при виде мёртвой птицы.
– Жалко?! Ничего, вот когда мы пожарим такого красавца, жалко не будет! Будет жалко одного – что мало! Так что надо бы ещё добыть! Вообще, рябчика нужно в снегу искать. Рябчик, он обычно посидит себе на ветке, а потом – бух, и в снег сиганёт. Только его и видели. Вот такие у него прятки! Спит потом себе там спокойненько. Но филин это знает. Летает ночью над целиной, ищет, где рябчик зарылся!
– Ух, мороз! – поёжился батька. – Охотнику, чтобы ночью выжить, нужно не просто костёр развести, а положить в огонь бревно или лучше пару брёвен, а по мере сгорания, ночью, пододвигать. А ещё лучше, вдобавок спалить большой пень, вынуть угли и в образовавшиеся углубления от корневищ всунуть ноги. Грязно, а по-другому ночь не переживёшь! Тут уж выбирать не приходится...

* Зима

Там, далеко, на сопках хмурых,
Лежат пушистые снега.
А над могучим льдом Амура,
Метёт безудержно пурга.

Там ветви инеем покрыты.
То ветер свищет, то — покой,
Снегов объятия раскрыты,
Там мир далёкий, Мир иной…

Изюбр, ветви задевая,
Бежит, безумный, сквозь кусты,
За ним несётся волчья стая,
Поджав косматые хвосты.

Там рябчик, с дерева упавший,
Уснул в снегу под вой ветров.
И филин, крылья распластавший,
Исследует простор снегов…

Там соболь медленно крадётся,
Виляя бархатным хвостом,
Там заяц маленький трясётся,
Скрывая уши за кустом….

Там, далеко, в ночи морозной
Костёр не гаснет до утра.
Рассвет забрезжит в бездне звездной,
Ночная кончится пора.
(Алма — Ата. 1981г.)

* ОСЕНЬ
Родной Земле Дальневосточной посвящаю
Лес затянут белой дымкой.
Ветер листья ворошит.
Туча хмурая гуляет
В небесах седых. Молчит.

Тишина. Лишь где-то тихо
Слышно пенье ручейка,
И тоскливые берёзки
Наклоняются слегка.

Ручеёк бежит, искрится,
Лижет камушки на дне.
Средь коряг прогнивших,
Рыба засыпает в глубине.

Слёзы свежие сверкают
На завянувшей листве.
Ветер листья обрывает
И гуляет в серой мгле.

Вся природа словно плачет.
Осень дышит дремот;й.
По земле таёжной скачет,
Принося тайге покой.
(Алма — Ата. 1981 г.)

* Мои детские воспоминания об Арсеньеве (Приморский край Дальнего Востока)
Вспоминая своё детство, летние месяцы, проведённые мной в Арсеньеве, у бабушки и дедушки, передо мной возникает удивительная картинка настоящего детского счастья. Такого настоящего, светлого, искреннего, беззаботного. Я буквально ощущаю запахи избы, огорода, слышу хруст гальки под ногами, бурление льющейся в ведро воды в колонке, зубы ощущают холодную свежесть   воды из ковшика, чую запах утреннего мыла в умывальнике с «соском», и слышу треск поленьев в печи, и шкварение яичницы с кровянкой в сковороде, ощущаю сочный вкус зернистых на разломе помидоров «Бычье сердце», политых мёдом, запах смолистых бревен за забором…
Кажется, можно снова войти в эту картинку детства, но нет, всё это растаяло как дым, словно и не было никогда. Бабушке и дедушке досталось много труда. Помню бабушку, её платочком подобранные волосы, сплетенные рогаликом вокруг головы. Очерствевшие от труда руки, которыми она с кажущейся легкостью, передвигала горячие чугунки на плите. Дедушка , в серой робе, в неизменной кепке, очках и карандаше, за ухом…, вечно что-то мастерит. Говорил он редко, мало, но веско и метко. В конце 1960-х или начале 70-х, он брал меня, малого, на свою лесозаготовительную базу или биржу: я помню бесконечные штабеля бревен, гул пилорам и длинную лестницу в небо — к его кабинету, как казалось, под облаками, где пахло смолой и деревом. Так это были или иначе, не знаю, но в моей детской памяти отпечаталось как то так.
Мой дед был настоящим инженером, головастым, с математическим складом,  и в шахматы и карты ему не было равных! Он так же был большим мастером по дереву. Все его жилые и нежилые постройки и даже мебель по их адресу г. Арсеньев, пер. Украинский,  были созданы его собственными руками. Он делал все чертежи, дети помогали строить. Штукатурку месили из глины, навоза и соломы…, как рассказывает мой отец.
В сараях осталось множество его различных инструментов из дерева и металла, которые сейчас можно было назвать раритетными и поместить в музее. Все довольно аккуратно было развешено по стенам сараев, где пахло какой-то смолой, дёгтем и паклей. Я в детстве любил там играть. Этот запах я чую ноздрями и сейчас, кажется закроешь глаза, откроешь и откажешься в своем детстве. Там, где бабушка с раннего утра уже топит печь в кухонной пристройке, гремят ведра, в большом казане варится картофель для свиней, а на сковороде шкварчит яичница или кровянка. Стоит в углу на лавке цинковое ведро с колодезной ледяной водицей, такой вкусной, пахнущей свежестью, а рядом - ковшик, плавает на поверхости…
Запах простого мыла, свежей воды в умывальнике с соском, смешанные с запахом трав и огорода…., гремит цепь сторожевого Бобика, который радостно виляет хвостом. А ты, еще полусонный, сидишь на заваленке и рассматриваешь гигантского паука, сплетшего за ночь огромную паутину на пути в туалет… Где то поодаль дедушка уже что-то строгает рубанком, машет рукой, наверное, зовет помочь… Всё просто, может даже примитивно. Ничего изысканного. А «где просто — там ангелов со сто, а где мудрено — там ни одного" (народная мудрость). Простота ближе к Богу, потому что в ней нет обмана, гордыни и суеты. Истинное благо — чистое, скромное и искреннее. Именно таким и было всё вокруг. Но ничего этого больше нет, только часть детских воспоминаний, без которых я себя не могу представить, без которых я был бы уже не я… Этого нет, но это есть во мне. В каждой моей клеточке, это стало мной. Это всё и называется словом Родина! У меня это есть. Меня сможет понять только тот, у кого она тоже имеется. Горе тому, кто Родины не имеет, для кого «весь Мир-Родина». «Всё- это ни-че-го!» Но кто этого не имеет, тому этого и не понять. "Ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет" (Евангелие.)