Нарцисс Араратской Долины. Глава 180

У каждого человека, пишущего мемуары, бывают в воспоминаниях моменты, которые не очень хочется вспоминать и записывать. У меня таких моментов довольно много. И в том августе 1999 года, был один такой моментик, который неожиданно возник сразу же после возвращения из Еревана. Нет, я не разругался с Марго, и ни с кем не подрался, и ничего такого страшного и позорного со мной не произошло. Просто, по прилёту, мне тётушка сообщила, что из Петербурга позвонила одна барышня, с которой я дружил и общался в 1991 году, в последний год существования нашего СССР; и которой я дал имя Леди (хотя её звали Света, но ей это имя совсем не шло); и которая потом уехала насовсем в далёкий Сан-Франциско; и к которой я довольно сильно был тогда привязан; и видимо, это была сильная кармическая связь, идущая откуда-то из прошлого, как сказал бы какой-нибудь мудрый ясновидящий оккультист. Ну, в общем, она ненадолго прилетела на свою историческую родину, и пригласила меня к ней в Петербург приехать, чтобы повидаться. Связь моя со многими происходила через тётушкин телефон, и ей то и дело кто-то звонил, осведомиться как поживает её любимый племянник. У меня тогда не было телефона, и ко мне можно было только постучаться в мастерскую, или оставить записку в дверях, проходя мимо. И я многим, на всякий случай, оставлял телефон своей тёти Эли, которая была моим самым близким родственником в огромном городе Москве. Больше у меня там родственников не было, если не считать моего брата Игоря, который тоже часто проживал у нашей тётушки.

                И сразу же после Еревана я оказался в Санкт-Петербурге, где провёл два дня. Честно говоря, лучше бы я тогда туда не ездил и нервы свои не тратил, ибо вернулся я в Москву после этого в меланхоличном настроении, и даже чуть опять не начал курить. Я решил опять закурить, чтобы успокоить свои юные нервы, купив пачку, не помню каких-то сигарет. Потом, выкурив две сигаретки, почувствовал сильное головокружение, которое меня совсем не обрадовало, и я больше курить не продолжил и опять курильщиком, слава Богу, не стал. Не курил же я до этого около шести лет, и мне очень было жаль снова вернуться в это курительное состояние, когда без пачки сигарет ты не чувствуешь себя спокойным и уверенным. При этом, я часто в своих снах начинал курить, и просыпался с неприятным ощущением, что жизнь меня опять сломала, и я опять вдыхаю этот яд в свои лёгкие. С тех пор я больше не пробовал опять курить, хотя у меня бывали стрессы, и нервы мои были всегда далеко не стальные. Видимо, внутри была сильная обида на свои былые унижения молодости, когда не было денег, а курить очень хотелось. И ещё тогда, в конце 80-ых и начале 90-ых, всегда были проблемы с сигаретами, и курить приходилось всякую, можно сказать, гадость, а не какой-то там «Уинстон» или «Ахтамар». И это даже было похуже голода, который я довольно легко переносил в те суровые годы…

                Меня тогда сильно расстроило, что от былого романтизма ничего не осталось: это была уже другая женщина, которая со мной держалась подчёркнуто вежливо и отстранённо. Леди была рада меня видеть, но как-то не так, как ожидалось мне. Даже, можно сказать, мне стало как-то больно и неприятно от этой её холодности. Видимо, мне, глупому, захотелось опять былой близости, несмотря на то, что прошло целых восемь лет. И я тогда не знал, не ведал, что когда «наш человек» живёт подолгу в этой Америке, то там с ним происходят необратимые изменения, и он или она постепенно становятся другими людьми. «Наш человек» не становится хуже или лучше, умнее или глупее, но в нём происходят сложные оккультные видоизменения; и в особенности в его психике, и это я уже потом понял на собственном жизненном опыте. Возможно, это происходит не со всеми. К примеру, моя американская кузина Юля, оставалась долго собой, и жизнь в Техасе не смогла её превратить полностью в «американку». Юля активно этому сопротивлялась, и оставалось такой же живой болтливой москвичкой. Она слишком сильно была привязана к России, и ко всему русскому, вернее даже к советскому. А вот Леди всегда была немного чужой в том же СССР; да и детство её прошло в чуждой Литовской ССР, среди угрюмых литовцев, и она спокойно говорила на литовском языке, как на родном. К России она всегда относилась с неким надменным высокомерием, хотя, очень любила Петербург и чувствовала себя там прекрасно. Это был город, где она провела свои студенческие годы, учась в Университете. Леди этот город прекрасно знала и по нему скучала, в своей, так называемой «калифорнийской деревне», где живут люди со всего света, и где они общаются друг с другом только в узком диапазоне общих интересов, без лишней теплоты, и без всей этой нашей советской вульгарщины. Как она там прожила все эти восемь лет, про это я не очень-то и знал. И я думаю, была она там не сильно счастлива, да и у неё там не было лишних денег, как это было в Москве, в 1991 году, когда Леди могла себе много чего позволить, живя на довольно широкую ногу. Она тогда работала переводчицей, и у неё не было проблем с работой. Иностранцы к нам тогда валом валили…

                То, что жизнь в Калифорнии это не совсем рай, я начну понимать в 2012 году, когда там окажусь со своей семьёй, и где мы проживём три года. И мы там даже встретимся с Леди, которая приедет к нам в гости на денёк, из своего прохладного Сан-Франциско в наш жаркий Сакраменто. Она приедет со своими двумя симпатичными детьми-подростками, и мы будем очень рады этой встрече. Леди уже будет второй раз замужем: судьба её сведёт с белым американцем, который был родом из ЮАР. И Леди возьмёт его звучную голландскую фамилию, и родит от него двух светловолосых американцев, девочку и мальчика. Их дети будут очень хорошо говорить на нашем сложном русском языке, что меня тогда даже сильно удивило, и даже между собой они будут общаться на нём. Мы неплохо проведём время, довольно весело пообщаемся и даже иногда посмеёмся. У Леди будут также какие-то вопросы к моей жене, по поводу вальдорфского обучения в местном колледже. Мы также вспомним карикатуриста Лёшу, который за два месяца до этой нашей встречи неожиданно отбыл в Мир Иной, - за Порог, так сказать, нашего физического бытия (8 марта 2013 года). Я бы не стал употреблять банальное слово «умер», так как нахожу его крайне не художественным и немного унизительным для Лёши. Когда-то Лёша тоже с Леди дружил, и он тоже был ею увлечён в том роковом 1991 году, когда мы были молодыми весёлыми карикатуристами и графиками. И про это я уже писал, стараясь быть объективным и беспристрастным по мере своих скромных возможностей…

                И та встреча в Сакраменто будет моей последней встречей с это загадочной Леди. Потом мы ещё несколько раз пообщаемся посредством телефона. Ну и вскоре, эта связь оборвётся насовсем, как это обычно бывает с людьми, у которых уже нет каких-то там общих кармических задач и интересов… Во всяком случае, многие люди так думают, и живут так, как им удобней жить, особо не заморачиваясь по поводу Кармы и всего такого прочего. В Америке «просто так» люди мало общаются, и это не Ереван, и даже не Москва. Должны быть общие интересы и деловые отношения, а не только далёкие сентиментальные воспоминания молодости. Мне про это в тот последний раз и говорила Леди, будучи всегда женщиной деловой, сдержанной и практичной. И общение тут происходит, по её словам, только в жёстких рамках приличия, и здесь почти не образуются близкие дружеские отношения между людьми. Леди была права, и я это осознал, прожив восемь лет в городе Чикаго, где у меня появился только один друг, с которым мне было довольно комфортно общаться, и он был тоже художником и моим ровесником. Но и Дэвид (так его звали) был тоже в Америку приехавший, из холодных шотландских земель, и у него тоже не появилось большого количества близких друзей за долгие американские годы. Так что я не был таким вот исключением. И дело тут даже не в моей сложной замкнутой психике и не очень хорошем английском. Ведь даже обитая в Москве, я дружил только с теми, с кем у меня были общие интересы, и это были, в основном, такие же как я художники…

                Ну, в общем, с Леди мы больше не пересекались, как это не было печально. Она не особо проявила интереса к продолжению общения в американской среде. Возможно, на это были свои какие-то там причины, о которых не буду ничего предполагать.  А с другой стороны, я всегда был наивен и не очень разбирался в отношениях с людьми, часто ожидая чего-то большего; и не зная, что можно говорить, а что не следует говорить; и как надо себя правильно вести в нормальном социуме, чтобы тебя уважали и ценили, вне зависимости от места обитания. Ну, я что-то опять ушёл в дебри социальной психологии, где мало чего понимаю и вряд ли уже пойму…                В моём очень немногословном дневнике записано, что 15 августа 1999 года, в 12.30, на Невском проспекте, в условленном месте, ко мне подъехала ярко красная «шкода». Там была Леди со своим сыном Марком, которому было где-то в районе 12 лет, и муж её младшей сестры Марины – Сергей Д. Мы радостно обнялись, а потом пошли все вместе в Русский музей. И где-то там, в зале с картинами Брюлова, к нам  присоединился один её знакомый иностранец, средних лет, француз Даниэль. Потом мы все пообедали в ресторане, находившемся внутри старого корабля у Петропавловской крепости. После чего Сергей нас отвёз на Университетскую набережную к Сфинксам, где я их немного пофотографировал на чёрно-белую плёнку. Ну и, в конце дня, мы оказались у мечети, в каком-то модном бистро, где пили кофе… Всё было как-то очень быстро и суетливо, и я от этого всего сильно устал, непривыкший к таким скачкам. Леди осталась гулять с этим французом и развлекать его, или что-то в этом роде. Сергей же повёз меня с молчаливым подростком Марком куда-то на дачу, которую они сняли на лето. Вёл он машину очень профессионально, как заправский гонщик. Где была эта дача, я не записал. Там я заночевал. Леди туда так и не приехала. Утром я почувствовал себя обиженным и даже немного униженным, и решил вернуться в Москву. Улыбчивый Сергей довёз меня до Московского вокзала. Он был мне всегда рад, и мы с ним хорошо общались, шутили; он тоже родился в 1966 году, где то под Псковом, и совсем не был похож на холодного чопорного петербуржца. И он был серьёзным бизнесменом, а не каким-то там лоботрясом и аферистом. Хотя, что я тут могу знать про эту область?.. Сам я никогда не был связан ни с каким бизнесом, и смешно думать, что в наши весёлые 90-е можно было быть незапятнанным и честным коммерсантом. Опять же никого не сужу, и не судим буду…

                В общем, на поезде «Аврора», в четыре часа дня, я отправился обратно в Москву, куда прибыл где-то в полночь. И в этот же день в Турции произошло сильное землетрясение, к югу от Стамбула, где погибло около 40 тысяч человек. А вечером, 17 августа, я гулял с Марго, художником Вадимом и его женой Леной; и чуть не начал курить, выкурив две сигаретки, под удивлённым взглядом моих друзей. И на этом месте мой дневник обрывается до 7 сентября, на двадцать дней. У меня там наступил какой-то сложный период, про который я довольно смутно помню. Помню только, что я потихоньку перебрался жить в Крылатское, где сняла квартиру Марго. В своей мастерской я перестал ночевать и стал приезжать туда на метро. И это было, можно сказать, началом новой жизни, которую я бы иронично назвал буржуйской. И так вот закончилось лето 1999 года.