Мой друг Федя

Мой друг Федя


На пятом курсе перед защитой диплома Лёнька маялся от безделья. Диплом он уже написал и отдал его на согласование и утверждение руководителю.
В роте царил полнейший беспорядок: все или разъехались по домам, или собирались на практику, или отсыпались после бурных ночей.
У Лёньки не хватало пару недель ценза для рабочего диплома, и он пошёл в деканат, где получил разрешение на плавпрактику.
Декан Феодосий Рафаилович Ниточкин, хорошо знавший его папу, подписал разрешение и посоветовал узнать в отделе кадров ДВ пароходства, можно ли устроиться на одно из пассажирских судов, стоящих у Морвокзала. Линии у них короткие, и практику без ущерба для процесса обучения можно пройти на них.
Декан предложил самый лучший вариант, как разумно потратить две недели, а не бесполезно сидеть в роте или отрабатывать маршрут «бухта Фёдорова — Зелёный магазин».
Лёнька зашёл к командиру роты и показал ему разрешение от декана, на что Геннадий Гаврилович только покрутил головой:
— Ну, злодей! Ты посмотри на него, везде-то он найдёт выход, — но разрешение подписал.

Выйдя из канцелярии командира роты, Лёнька лоб в лоб столкнулся со своим другом Федей.
- Ты чё это у Гены делал? – Федя подозрительно осмотрел Лёньку с ног до головы.
- Чё, чё? - недовольно отреагировал Лёнька на его взгляд и пояснил. – Ценза у меня не хватает на рабочий диплом, так Ниточкин посоветовал сходить на каком-нибудь пассажире на пару недель в рейс.
- А-а, - задумчиво протянул Федя, но озарённый очередной идей, приобнял Лёньку за плечи и поволок в бытовку.
Федя парень высокий, широкоплечий, так что Лёнька со своими ста семидесяти от его «объятий» оказался у него чуть ли не под мышкой.
Зайдя в бытовку, оказавшуюся в это время дня пустой, Федя со всем своим темпераментом накинулся на Лёньку.
- И чё ты собираешься делать? – сразу задал он первый вопрос.
- Пойду в пароходство, - Лёнька показал своему другу бумажку, заверенную деканом и командиром роты. – Ниточкин говорит, что там можно сесть на какой-нибудь пассажир и отработать там пару недель.
— Вот, вот! – Федя уже радостно смотрел на Лёньку. – Там должно стоять «Приамурье», а оно ходит на Корсаков!
- Ну и что, что на Корсаков? – Лёнька никак не мог понять Фединой радости.
- А то, что я же с Корсакова! – радостно заявил Федя. – Забыл, что ли? И ты сможешь передать привет моим родителям!
Такого предложения Лёнька не ожидал и поэтому стоял в недоумении. Ну, Корсаков, ну, Федины родители… А он то тут причём?
Увидев его растерянность, Федя продолжил развивать свою мысль:
- Пойдёшь в пароходство, а там у Марии Александровны просись только на «Приамурье», скажи ей про практику и что ты хочешь заодно повидать родителей… - но Лёнька его тут же прервал:
- Да ну тебя! Вот ещё чего! Врать я никому ничего не стану, - решительно заявил он.
- Да это не врать, - пошёл на попятную Федя. – Мария Александровна женщина добрая и любит такие семейные истории, поэтому точно направит тебя на «Приамурье», а я тебе дам адрес своих родителей, и ты к ним зайдёшь, - Федя уже с просьбой смотрел на Лёньку.
Тот в размышлении почесал в затылке и согласился.
- Ладно, если врать не надо. Ты же знаешь, что брехать я не люблю…
- Да знаю, знаю, - заторопился Федя. – Это я просто так сказал, может тебе такой вариант понравится. А так оно и лучше, если по-чеснаку.
— Это другое дело, - согласился с ним Лёнька и заторопился. – Ну, тогда я пошёл, а то времени уже мало остаётся.
- О’кей какава люкс, - радостно вырвалось у Феди, и он от души хлопнул Лёньку по плечу. – Ты пока иди в пароходство и оформляйся, а я тут для своей сеструхи и мамани что-нибудь сгоношу, а ты это всё им передашь. Лады? – Федя уже довольно смотрел на Лёньку, уверенный в том, что тот на всё согласен.
Зная своего друга, Лёнька знал, что если Феде придёт какая-нибудь идея в его лысеющую башку, то от неё уже не отвертишься. Недаром Батя Кабаков говорил про него: «Уж если он что захочет, то выпьет обязательно».
- Ладно, давай готовь свои презенты, - обречённо махнул рукой Лёнька и вышел из бытовки.

Через полчаса он уже запыхавшийся прибежал в отделе кадров ДВ пароходства, а Мария Александровна, трепетно относящаяся к курсантам, без проблем выписала ему направление на судно и именно на «Приамурье». Лёньке даже ничего не пришлось сочинять ни про родителей, ни про отчий дом.
Окрылённый, Лёнька помчался на Морвокзал, где сейчас стояло «Приамурье», работающее на линии «Владивосток — Корсаков».

Вахтенный у трапа без проблем пропустил курсанта с пятью лычками на рукаве к старшему механику.
Судно Лёнька хорошо знал. На нём он проходил зимнюю практику на третьем курсе, поэтому, нигде не плутая, поднялся на палубу комсостава и без труда нашёл каюту старшего механика.
Дверь в каюту оказалась открытой и, постучавшись, Лёнька заглянул в неё.
— Можно войти? — скромно спросил он.
Полноватый мужчина, сидевший за столом, оторвался от бумаг, разложенных перед ним, и поверх очков, висящих на кончике носа, посмотрел на Лёньку.
— Ну если такой смелый, то заходи, — и, откинувшись на спинку кресла, внимательно рассматривал вошедшего Лёньку. — С чем пожаловал к нам такой гарный хлопец? Рассказывай, вынимай, показывай, — кивнув на бумагу, которую держал в руках Лёнька.
— Здравствуйте, — поздоровался Лёнька, нерешительно осматриваясь в шикарной каюте.
Здесь всё соответствовало статусу старшего механика и выглядело красиво и солидно.
Одноцветный палас на полу, стены, отделанные панелями под дерево, большой солидный стол, диваны, кресла — всё говорило о том, что здесь тебе не просто какая-нибудь каютка, а обиталище самого значительного и важного человека на судне — деда.
— Вот, направление вам принёс. На практику меня к вам направили. — Осторожно, мелкими шажками Лёнька переместился к столу и положил перед дедом полученные только что в отделе кадров бумаги.
Дед, не торопясь взял их в руки и принялся изучать.
Медленно прочитав бумажку, он поднял глаза на Лёньку:
— И чего ты хочешь?
— Мне две недели до ценза не хватает, так вот из училища к вам направили, — Лёнька попытался объяснить своё появление на судне, добавив: — Практику проходить.
— Ну, — дед с сожалением глубоко вздохнул, — и кем же это я тебя возьму? У тебя хоть корочки есть?
— Так точно, — оживился Лёнька, вынимая из портфеля удостоверение моториста второго класса. — Я и на предыдущей практике работал у вас мотористом три месяца и на «Орджоникидзе» до этого три. Судно я знаю, меня даже Николай Васильевич Здор хвалил, - добавил он для солидности.
— Хм, — хмыкнул дед. — Ну если хвалил, то мы его об этом сейчас и спросим. Он как раз сегодня на вахте. Сейчас, мы позвоним ему, позовём и пусть он нам правду-матку о таком бравом и красивом хлопце расскажет, - и дед взялся за телефонную трубку.
Позвонив в машину, дед приказал, чтобы второй механик зашёл к нему в каюту, а минут через десять тот сам и зашёл. Увидев Лёньку, Здор кивнул ему:
— А тебе чего здесь надо, Макаров? — И, не дождавшись ответа, уставился на деда: — Чего звал-то, Михалыч?
— Вот, смотри, — тот кивнул на Лёньку, — к нам просится на пару рейсов.
— Да знаю я его, — Здор перевёл взгляд на Лёньку, — работал он со мной. Даже вахтенным у меня как-то был.
— Ну если знаешь, то бери его, проинструктируй и с жильём определи. Я помню, там Сидоркин просился на отгулы на пару недель. Жене после родов ему помочь надо. Так пусть он, — дед кивнул на Лёньку, — вместо него пока поработает.
— Нет проблем, — Николай Иванович подошёл к Лёньке и хлопнул его по плечу. — Пошли, Макаров, — и уже со смехом спросил, пропуская Лёньку перед собой: — Главный ногами останавливать больше не будешь?
— Не-ет, — протянул Лёнька, вспомнив, как он случайно ногой задел тросик быстрозапорного топливного клапана главного двигателя и тот заглох на полном ходу.
— Ну если не будешь, то пошли. Покажу тебе, где кости кинуть. — И они вместе спустились к каютам рядового состава.

Николай Иванович показал Лёньке каюту, где ему предстоит обитать и приказал тащить быстрее свои вещи, так как завтра на десять часов утра намечается отход, а Лёньку он поставит на вахту с двенадцати часов дня, поэтому чтобы тот ни в коем случае не опаздывал.
Окрылённый, Лёнька вернулся в училище.

Как только Лёнька зашёл в роту, то его тут же перехватил Федя, как будто специально ждавший его.
- Ну чё, - накинулся он на Лёньку. – Получил направление?
- Конечно получил! – Радостно заявил Лёнька. – И не только получил, а второй механик мне уже выделил каюту и сказал, чтобы я с нуля заступал на вахту. Буду вахту стоять с самим вторым, — это Лёнька уже слукавил, хорошо зная своего друга.
Ведь, если Федя прознает, что Лёнька идёт в рейс, то тут же начнутся обмывания и провожания, которые обычной попойкой не закончатся. Поэтому зачем ему появляться на судне с бодуна? Он абсолютно не хотел этого. Ему хотелось спокойно и независимо начать очередное приключение в своей жизни и по-серьёзному отнестись к нему, зная какая-то ответственность ляжет на его плечи, как вахтенного моториста.
Опять начнутся ходовые вахты и продолжиться морская жизнь. Ведь за прошедшие три практики он понял, как это замечательно – находиться в море, где не видно берегов, под ногами ощущается слегка дрожащая палуба и тебя ждёт машинное отделение с кучей работающих механизмов, которые подчиняются тебе и зависят только от тебя.
Поэтому он сразу настроил себя, что никаких возлияний с Федей производить не будет.
- Чё? И даже по надцать грамм на зуб не положим? – разочарованно чуть ли не простонал Федя.
- Ты чё? – возмущённо возразил Лёнька. – Мне же на вахту надо будет с нуля! Там один парень списался, а он как раз у Здора на вахте стоит.
- А-а, - понимающе протянул Федя. – Здор – это серьёзный дядька. С ним луче не шутить. Помню его по последней практике.
— Вот то-то и оно, - веско закончил Лёнька и поинтересовался: - Ну чё? Сгоношил передачку?
- Ага! – Федя радостно кивнул головой. – Подожди, - и помчался к себе в кубрик.
Лёнька прошёл в свой кубрик и принялся собирать сумку.
Через пару минут примчался Федя с небольшим свёртком.
- На, - вручил он его. – Так кое-что для мамани и сеструхи. Галка у меня деваха ещё та! – гордо пояснил он. – Красавица, каких на Сахалине не найдёшь. Вся при всём! – и подозрительно посмотрев на Лёньку, предупредил: - Смотри у меня, если что узнаю, что ты там какие пакости сотворил с ней, прибью, - и подставил Лёньке под нос свой «кулачок», меньше всего напоминавший человеческие пять сжатых пальцев, а больше смахивающий на небольшую кувалдочку.
Лёнька, занятый сбором сумки, сделал вид, что нюхнул воздух с кулака и презрительно сморщился.
- Иди руки помой, говном воняет, - на что Федя в недоумении поднёс к своему носу кулак и обнюхал, но поняв, что Лёнька над ним пошутил, громогласно расхохотался.
Огромный рост, широкая грудь и лужёная глотка позволяли Феде так хохотать, что в кубрике от его смеха даже завибрировал плафон под потолком, а Лёньке показалось, что в графине с водой появилась рябь.
Тем временем Лёнька закончил собирать сумку, застегнул молнию и выпрямился.
- Всё! – объявил он. – Пока! Пошёл я.
- Давай, Лёня, бывай, - голос Феди изменился на сентиментальный, он подошёл Лёньке и приобнял его.
Лёнька, зная своего друга, привык к резким перепадам в его настроении. Особенно, когда тот проявлял сентиментальность. В таких случаях у Феди могла даже появиться слезинка в глазах. Тогда Лёнька с изумлением смотрел на своего растрогавшегося друга, выглядевшего в такой момент даже потешно. Ведь где же это видано, что такой громила может и прослезиться.
От таких объятий у Лёньки затрещали кости, а у Феди от возникших чувств, чуть ли не выкатилась мужская скупая слеза.
Лёнька отстранился от своего друга и хлопнув его по груди ладонью, ещё раз попрощался.
- Давай бывай. Будут деньги, заходи. Отметим приход.
- Обязательно приду встречать, - заверил его Федя и они прошли по всему длинному коридору роты к выходу.
Лёнька начал спускаться по лестнице, а Федя остался стоять в открытых дверях. Тут ему пришла в голову очередная мысль и он напомнил:
- Обязательно зайди к родокам. Адрес я написал на свёртке. А о твоём приходе на «Приамурье» я им позвоню сегодня.
- Да видел я этот адрес, - успокоил его Лёнька. – Не волнуйся. Зайду я к твоим и на Галку твою посмотрю. А за звонок спасибо! - со смехом закончил он, быстро сбегая вниз по лестнице.

Придя на судно, Лёнька оставил сумку в каюте и решил напоследок перед отходом пройтись по центру города.
Хоть он уже и жил во Владивостоке почти три года, но город знал плохо. Ведь в увольнения их отпускали не так часто и осмотреть всё не получалось. Хотя, где мединститут, ДВИСТ, Университет с их прекрасными студентками он знал досконально. Путь к ним он разведал со своими друзьями во время неоднократных самоволок.
А сейчас он решил пройтись по Ленинской, чтобы насладиться видами города.

Побродив с полчаса, он понял, что так бесцельно проводить время — это просто грех. Впереди его ждал долгий вечер, а хотелось достойно его провести, чтобы тот запомнился ему надолго.
Достав записную книжку, он пролистал её, и ему на глаза попался номер телефона Татьяны, Светкиной сестры.
Мысль возникла сама собой: «А не позвонить ли ей да узнать, где Светка, а то что-то плохо мы с ней расстались последний раз», — и он, найдя ближайший телефон-автомат, набрал рабочий номер Татьяны.
Лёнька имел минимальный шанс, что застанет Татьяну на работе, потому что она работала на складах СМТО ДВ пароходства, что на самой верхотуре Моргородка, и частенько уезжала в командировки.
Но на сей раз трубку телефона подняла именно она. Лёнька сразу узнал её по голосу.
— Здравствуйте, Таня, это Леонид. Вы меня ещё помните? — представился он.
В трубке некоторое время царила тишина, невольно взволновавшая Лёньку, но вскоре её нарушил голос Татьяны, по тональности приближенный к шипению кобры:
— Тебя, пожалуй, забудешь когда-нибудь. Какую пакость ты опять на этот раз затеял? — с вызовом неслось из трубки.
— Ну почему сразу и пакость? — Лёнька удивился такой реакцией на свой звонок. — У нас же чисто дружеские отношения со Светой были.
— Чего же она после каждой вашей дружеской встречи неделю лежит в депрессии и ночами слезами умывается? — уже зло начались претензии, о которых Лёнька даже и не предполагал, что они вообще существовали.
— Я откуда знаю, что она там думает и вам говорит? Мне она, во всяком случае, ничего плохого не говорила, - раздражённо ответил он на напраслину, что несла на него Татьяна.
Лёнька уже пожалел, что начал этот бесполезный разговор, состоящий только из обвинений и претензий и уже начал корить себя за то, что набрал эту змееподобную Татьяну, собираясь повесить трубку.
— В том-то и дело, что и она нам ничего не рассказывала, — как-то уже по-домашнему вздохнула Татьяна. — Молчит всё.
— Но я могу у неё это сам узнать и вам тогда рассказать, — предположил Лёнька, поняв, что разговор ещё может продолжиться.
— Было бы хорошо, чтобы она успокоилась, но только она устроилась на работу и съехала от нас. Она даже не говорит мне, где живёт, — уже спокойнее, с какой-то горчинкой в голосе продолжила Татьяна.
— А где она работает? — поинтересовался Лёнька. — Может быть, я сам с ней поговорю да выясню всё, а потом и вам перезвоню, — неожиданно даже для себя предложил он.
Трубка некоторое время молчала, и Лёнька слышал в ней только какие-то трески, но вскоре вновь зазвучала уже решительным голосом Татьяны.
— А что? — как бы сама себя спрашивала она. — Позвони. Выясни, а если надумаешь, то и мне перезвони, всё душа немного успокоится. — И она рассказала Лёньке о месте Светкиной работы.
Она работала в конструкторском бюро какого-то завода, и располагалось оно на углу Посьетской и Ленинской. Лёнька как раз находился от этого места неподалёку.

Поблагодарив Татьяну и не теряя времени, потому что приближался конец рабочего дня, он быстро пошёл туда.
Подошёл он к дверям конструкторского бюро как раз тогда, когда из него начали выходить первые сотрудники после окончания рабочего дня.
Увидев Светку, вышедшей из дверей с несколькими девушками, он пристроился в кильватер и, дождавшись, когда та отстала от подруг, быстро подошёл к ней и, взяв под локоток, тихо и вежливо поинтересовался:
— Девушка, а разрешите с вами познакомиться?
Светка от такого прикосновения застыла как вкопанная и, потеряв дар речи, смотрела на Лёньку огромными, широко открытыми глазами, время от времени беспомощно моргая.
— Я — Лёнька, — шутливо представился он, мило улыбнувшись.
По ошарашенному виду Светки, Лёнька заметил, что ей не до шуток. Она потеряла не только дар речи, у неё, наверное, пропало и дыхание и перестало биться сердце, и она, едва справившись с шоком, только лепетала:
— Лёнечка… милый мой. Как ты здесь оказался?
— Захотел и оказался, — продолжал он бодро шутить. — Мы теперь поменялись местами. Раньше ты за мной следила, а теперь я сам захотел с тобой встретиться.
— Зачем, Лёнь? — наивно прозвучал её вопрос.
— Не знаю, — пожал он плечами. — Жизнь покажет, — и поправил: — Очень захотелось тебя увидеть. Ты же не появляешься, вот я и решил тебя найти. Спасибо Татьяне, что сказала, где ты работаешь.
При упоминании этого имени у Светки на мгновение в глазах промелькнула какая-то тучка, но она отогнала её и уже радостно и намного громче проговорила:
— Я так рада, что я тебя снова вижу. Я такая счастливая, что ты рядом, — и, набрав побольше воздуха, радостно рассмеялась: — Уф, как ты меня напугал. У меня чуть сердце не остановилось. — И в шутку ткнула его кулачком в грудь, а он, приобняв её за плечи, наклонился и заглянул ей в лицо.
— Пошли погуляем, — снизив тембр голоса, предложил он уже улыбающейся Светке.
— Да! — уже радостно воскликнула она и восторженно, подняв голову, посмотрела на него. — Куда хочешь, туда и пошли, - бесшабашно заявила Светка.
Воспользовавшись таким предложением, он наклонился и поцеловал её в губы, на что Светка от неожиданности потупилась и пробормотала:
— Ну Лёнь, люди же увидят…
И тут же из толпы прохожих раздалось:
— Совсем обнаглела молодёжь, даже на улицах целуются, — отчего они оба расхохотались и, обнявшись, пошли в сторону Спортивной гавани.

Спустившись по лестнице к самому морю, они долго ходили по аллеям, смотрели за рыбаками, ловившими краснопёрку, а когда солнце начало приближаться к горизонту, наблюдали за неповторимыми красками заката и заходящим за горизонт багровым светилом.
Светка всё время что-то говорила и рассказывала о своей жизни и событиях, произошедших с момента их последней встречи. Она говорила обо всём, о том, что она видит, и что с ней происходит, и что и кто её окружает. От неё только и слышалось: «Лёнечка, а знаешь… Лёнечка, а представляешь… Лёнечка, а помнишь…».
Лёнька никогда не видел Светку такой счастливой. Она как будто где-то летала, над чем-то порхала и ничего не замечала вокруг. Она находилась в своём прекрасном и неповторимом мире, в котором существовали только двое - её Лёнечка и она.
Она беспрерывно о чём-то говорила, смеялась, забегала вперёд, чтобы заглянуть ему в глаза, вновь отбегала, брала его то за одну руку, то за другую, стараясь прижаться плечиком к его руке, а потом они бесцельно шли вместе, бережно держа друг друга за сомкнутые ладони. 
Лёнька тоже пытался рассказать Светке о себе, но разве он мог преодолеть фонтан эмоций, исходящий из неё? Он никогда не видел Светку такой непосредственной от счастья, бившего невидимым фонтаном из неё. Он поражался всему, наблюдая за её эмоциями, жестами, выражением лица, какими они казались одухотворёнными. Порой он даже любовался ей, забывая, как и она, обо всём, что окружало их сейчас и слушал только её.
«Наверное, — он вспомнил слова Татьяны о Светкиных депрессиях, — ей абсолютно не с кем поговорить, и она очень одинока», — и от этих мыслей и впечатлений от чуть ли не поющей и порхающей Светки он останавливался, поворачивал её к себе и целовал. Поначалу Светка отворачивалась, оглядываясь на прохожих и их любопытные взгляды, а потом как будто забыла о них, и даже сама пару раз обвила его шею руками и страстно отвечала на поцелуи.

Начало темнеть, настала пора уходить с набережной и они, поднявшись по ступеням широкой бетонной лестницы вышли на Ленинскую, зашли в магазин «Слёзы деда Хо Ши Мина», как в шутку обозвал его Лёнька, купили бутылку «Варны» и поехали к Светке на Тихую, где она снимала комнату.
В полупустом тридцать первом автобусе им даже нашлось место, где они, обнявшись сидели до самой конечной остановки, а пассажиры, наблюдающие за курсантом и его миниатюрной спутницей, даже ни разу не потревожили их.

Квартира, в которой Светка снимала комнату, оказалась на первом этаже длинного многоэтажного панельного дома, раскинувшегося вдоль крутого берега и выходящего одной своей стороной на морскую гладь Уссурийского залива.
Под подозрительными взглядами соседей они прошли в Светкину комнату.
Светку как будто сразу подменили. Куда делась та щебетунья, которая с полчаса назад размахивала руками, готовая от счастья только что не взлететь? Куда пропали каскад слов и искры в её глазах?
Перед Лёнькой опять стояла всё та же закомплексованная Светка, сжатая в комочек и готовая ещё больше закрыться в своём панцире, чтобы никто туда не смог добраться.
От такой перемены, неожиданно произошедшей у него на глазах, он теперь и сам оказался в шоке и, стоя посередине комнаты, абсолютно не знал, что же делать дальше.
На соседей ему наплевать. Если кто и сунется, то сам об этом пожалеет. У Лёньки за его жизнь во Владивостоке произошла не одна такая встреча, когда приходилось усмирять некоторую борзоту. Тем более он видел тех дрыщей, сопроводивших их похотливыми взглядами.
Лёньке в этой ситуации не понимал только одного — как это Светка уживается с этими отбросами и как они к ней до сих пор не приставали. Во всяком случае, Светка об этом ему ничего не рассказала.
Из такого ступора его вывел Светкин вопрос:
— Лёнечка, а может быть, ты голоден? — И, увидев его откровенный кивок, она тут же выбежала на кухню.
Позвенев там сковородками, она вскоре вернулась с целой сковородой жаренной с яйцом картошки.
Пока она готовила, Лёнька присел за стол на один из свободных стульев и без всякого интереса разглядывал убогую обстановку комнатки, в которой обитала Светка.
Бельевой шкаф, стол, кровать, пара стульев и небольшой сервантик для посуды и книг.

Войдя в комнату со сковородкой, Светка суетилась, как заправская хозяйка.
— Сейчас, Лёнечка, хороший мой, я тебя накормлю, — приговаривала она, выставляя на стол тарелки, вилки и ложки.
— А бутылку есть чем открыть? — поинтересовался Лёнька.
— Нет… — Светка в растерянности посмотрела на него, — но я сейчас у хозяев узнаю…
— Не надо, — прервал её суету Лёнька, представив, как эти ханыги, узнав про спиртное, начнут до них домогаться. — Я сам открою. Нашим курсантским методом. — И, сняв защитную фольгу с горлышка бутылки, поставил её на пол, чтобы продавить пальцем пробку вовнутрь.
— Может, тебе нож или вилку для этого дать? — нерешительно поинтересовалась Светка.
— Не надо, — с видом бывалого открывателя отверг её помощь Лёнька, надавливая на пробку большим пальцем.
За всем этим разговором он не заметил, надколотый краешек горлышка на бутылке и при надавливании он отвалился. Палец легко продавил пробку внутрь бутылки, а острый край горлышка срезал чуть ли не четверть кожи с края пальца.
Не заметив этого, Лёнька вынул палец из горлышка, и только когда ручей крови потёк на пол и на стол, почувствовал боль в травмированном пальце.
Светка в шоке смотрела на кровь, на обалдевшего Лёньку, на бутылку, всё ещё стоящую на полу, и не могла сказать ни слова.
— Чего стоишь? — грубо прикрикнул на неё Лёнька. — Бинты тащи, не видишь, что ли, что кровь хлыщет?
Его окрик привёл Светку в себя, и та лихорадочно начала копаться в сервантике, а Лёнька тем временем свободной рукой зажал травмированный палец, стараясь уменьшить кровотечение.
— Нет здесь ничего, — в растерянности оторвалась она от сервантика. — Нет у меня бинтов.
— А простынь какая есть или материя? — допытывался у растерявшейся Светки Лёнька.
— Нет, ничего нет, — застывшая Светка только стояла у раскрытого сервантика, в растерянности хлопая глазами.
— Иди к хозяевам, — опять грубо прикрикнул на неё Лёнька, — у них спроси.
— Хорошо, — Светка покорно кивнула головой и выбежала из комнаты.
Через пару минут она вернулась с бинтом и принялась бинтовать травмированный палец.
— Ты сначала перевяжи его у основания, — учил обалдевшую Светку Лёнька, — а потом бинтуй. Потом, когда кровь перестанет идти, жгут снимешь. Поняла?
— Да, Лёнечка, да, миленький, — лепетала Светка, дрожащими руками бинтуя кровоточащий палец.
Когда палец забинтовали, то Лёнька с усмешкой посмотрел на ещё не отошедшую от очередного шока Светку:
— Ты чё это такая бледная? — усмехнулся он, задорно подмигнув. – Всё нормально…
— Я, Лёнечка, крови очень боюсь, — честно созналась Светка, едва выдавливая из себя слова. — Я никогда и никого не перевязывала… — Она в растерянности стояла перед Лёнькой и крутила в руках остатки бинта.
— Надо же когда-то начинать, — попытался пошутить Лёнька, обнимая Светку за талию, чтобы посадить себе на колени.
Но это у него не получилось. Светка оказалась как взведённая пружина, как стальной шест, который не то, что согнуть, а пригнуть невозможно. От неё веяло зимней стужей, и Лёньке даже показалось, когда он взял её за ладонь, что это не девичья рука, а какая-то заледеневшая сосулька.
Следовательно, ни о каких ласках, о которых размечтался Лёнька, тут и речи не могло идти.
Кровь не останавливалась. Пришлось Светке ещё раз сходить к соседям, но бинтов у них тоже больше не оказалось, тогда Лёнька уже сам пошёл к ним и уговорил за открытую злосчастную бутылку вина дать ему для перевязки какую-то простынь.
В конце концов кровь остановили, палец забинтовали. Светка вымыла все брызги крови со всех мест, где нашла их.

Наведя порядок в комнате, Светка в нерешительности остановилась напротив Лёньки.
— Как твой пальчик? — она с сочувствием смотрела на него.
— Нормально, — махнул он здоровой рукой. — Давай лучше спать ложиться, а то мне завтра надо рано вставать. Второй механик сказал, чтобы я к восьми был на борту.
— Давай, — покорно согласилась Светка и начала разбирать постель.
Выключив свет, они улеглись вместе на неширокой кровати.
Несмотря на постоянную тукающую боль в руке, Лёнька попытался обнять и поцеловать Светку, но та выставила перед собой руки.
— Не надо сейчас, Лёнечка, — горячо шептала она в темноте.
— А когда? — его удивило её сопротивление.
— Я не знаю, — слышался ему отчаянный шёпот Светки, иногда прерываемый всхлипываниями. — Давай попробуем после твоей практики или после свадьбы.
«Вот этого мне только не хватало», — непроизвольно пробила его мысль бунтаря, но, успокоив себя, он подумал, что в этой ситуации он бессилен что-либо предпринять и отмахнулся от всхлипывающей Светки:
— Как знаешь. Когда надумаешь, то скажи. Насильно делать ничего не буду, — и отвернулся от неё.
Несмотря на неутихающую боль в руке, ему не давала покоя мысль о том, как он сможет стоять вахту с таким ободранным пальцем, но, понадеясь на русский авось, постепенно успокоился и всё-таки заснул.

О наступлении утра возвестил тарахтящий будильник. От его трезвона Лёнька подскочил и тут же охнул, случайно задев забинтованный палец.
Светка тоже проснулась и, прикрывшись одеялом, тихо сидела в уголке кровати.
Она на ночь сняла только платье и спала, не снимая нижнего белья.
Светка как загнанный зверёк смотрела на него, так что он даже побоялся подойти к ней.
Надев брюки, Лёнька вышел в туалет и ванную, а вернувшись, застал её уже одетой.
— Ты поешь, Лёнечка, — тихо попросила она его.
— Некогда мне, — отмахнулся он. — На судне надо быть к восьми, а то в десять отход, — и, посмотрев на обмотанный тряпкой окровавленный палец, перевёл взгляд на Светку. — Ну что? Пока?
— До свидания, Лёнечка, — лепетала Светка еле слышным голосом. — Ты если сможешь, то прости меня. Я же всё не со зла это… — она виновато бросила взгляд на разобранную постель.
— Да что там базланить, — грубо прервал он её. — Что случилось, то случилось, — и, подойдя к Светке поближе, попытался её поцеловать, но та, отвернув голову, только подставила щёку.
Поцелуй получился смазанным, как будто Лёнька только ладонью сам себе утёр губы.
Проглотив и это, он вышел из комнаты и напоролся на вездесущего пронырливого соседа, крутившегося у дверей, видимо, подслушивая.
Кипящая злость на себя, на порезанный палец кипела в нём, что в том паровом котле, а тут ещё этот хмырь попался. Лёнька схватил его здоровой рукой за шкварник и, прижав к стене, с придыханием пообещал:
— Если кто Светку тронет или обидит, того по стенке размажу. Понял? — Ещё сильнее прижав к стене кулаком опешившего хмыря.
— Да чё ты переживаешь? — принялось оправдываться это пропитое тощее создание. — Всё будет тип-топ. Никто её не тронет. Я тебе обещаю.
— Смотри у меня, — зло пообещал он хмырю и, отпустив его, пошёл к входной двери.
Перед тем как открыть её, он оглянулся. На него, как и прежде, смотрели огромные глаза Светки, стоявшей в дверях комнаты.
Не зная, что ещё сказать, он только махнул рукой:
— Пока, Свет. Я через пару недель вернусь, — и, не дождавшись реакции на свои слова, вышел на лестничную клетку, со всей силой грохнув дверью.
На улице Лёньку ждала прохлада раннего утра, обдавшая его бодрящей свежестью.

Вздохнув поглубже утренний, пахнущий морем воздух, он направился к остановке автобуса. Автобус, как бы нарочно дожидался Лёньку.
Заняв место у окна, он с сожалением рассматривал пораненный палец.
Через кое-как намотанную тряпку простыни проступали пятна засохшей крови. В пальце под этой обмоткой, а иначе и не назовёшь это сооружение, ощущалось биение пульса. Особой боли оно не доставляло, но Лёнька всё равно от этого испытывал неприятные ощущения.
Наконец автобус тронулся и Лёнька, наблюдая за пробегающие за окном дома, отвлёкся. Светка почему-то больше не вспоминалась. Его больше волновало, что он скажет Здору о своей ране. Единственное, что пришло ему в голову, так это найти на пароходе врача и сделать перевязку, а потом будь, что будет. Ну не выгонит же Здор его на берег. Вахту он сможет стоять и с таким пальцем. Оденет перчатку – и всё. Крутить клапана можно и так.
Автобус довёз его до железнодорожного вокзала, где он и вышел.

Вахтенному у трапа Лёнька показал курсантский билет и объяснил, что идёт в рейс практикантом и ему уже выделили каюту. Вахтенный матрос повертел в руках его курсантский билет и махнул рукой, разрешая пройти. Мол и без тебя дел не в проворот, а тут ты ещё…
На судне стояла предотходная суета. Под её ажиотаж и, никем не замеченный, Лёнька сразу прошёл на палубу, где располагалась амбулатория. Она оказалась закрытой, но он не мог ждать прихода врача поэтому, зная где его каюта, прошёл туда.
Найдя каюту доктора, он громко постучал в дверь и принялся ждать, когда она откроется.
А когда дверь открылась, то его приятно поразил вид женщины, стоявшей на пороге и с интересом разглядывающей его огромными голубыми глазами.
Это оказалась миловидная, стройная женщина с аккуратно прибранными волосами. Роскошные русые волосы она уже с утра успела уложить в незамысловатую причёску, собрав их на затылке в тугой узел. Стройность фигуры подчёркивала аккуратная белая блузка с длинным рукавом, заправленная в узкую серую юбку до колен.
«Где-то я уже видел эту Мальвину» - промелькнула у Лёньки мысль и ему тут же вспомнился «Григорий Орджоникидзе», когда у него появилось раздражение от соляры на руках, а эта докторица лечила ему это раздражение. Он даже вспомнил её имя и отчество.
- Вам что-то надо? – мелодичным голосом спросила женщина.
- Да, - кивнул в ответ Лёнька и в подтверждение выставил перед собой, замотанный палец. – Во! Перевязку надо сделать.
- А Вы, извиняюсь, кем у нас будете? – не сдвигаясь с места и не меняя голоса поинтересовалась женщина, с любопытством разглядывая курсанта в чёрном бушлате с пятью лычками на рукаве и с выставленным вперёд окровавленным пальцем.
- А я, Ольга Владимировна, курсант-практикант. Направлен на «Приамурье» для прохождения практики, но по стечению обстоятельств, получившего вчера травму.
- Я, надеюсь, что Вы получили её не на судне? – доктор внимательно посмотрела на Лёньку, ожидая его правдивого ответа.
- Нет, дома, - заверил её Лёнька. – Случайно резко сунул руку в щель, а там что-то острое было. Вот так и вышло, - для наглядности он ещё раз выставил замотанный тряпками палец, - а бинтов не оказалось, поэтому чем было, тем и замотали, - это он уже добавил с извинением.
- А откуда вы меня знаете? – в свою очередь поинтересовалась доктор.
- А Вы меня на «Орджоникидзе» лечили два года назад, - напомнил ей Лёнька.
- А-а, - протянула Ольга Владимировна, что-то припоминая. – То-то мне Ваше лицо показалось знакомым, - и, сделав паузу, уже по-деловому распорядилась. - Подождите меня у амбулатории. Я сейчас переоденусь и подойду. Я, надеюсь, Вы помните, где она находится?
- Конечно помню, - согласно кивнул Лёнька и докторица закрыла дверь каюты.

В амбулатории Ольга Владимировна обработала Лёньке палец и перевязала его. Теперь он больше не напоминал бабину с намотанной ветошью, а выглядел очень даже аккуратно, тем более что докторина обернула его в чёрный напальчник и ещё парочку дала в запас.
Поэтому Лёнька решил, что с таким пальцем не стыдно появиться перед вторым механиком и, не переодеваясь в робу, спустился к раздевалку, где обычно проходили разводки на работу.
Там сидели пару мотористов и усердно выпускали клубы дыма к подволоку, активно изображая трудовую деятельность.
Увидев курсанта, направляющегося ко входу в машинное отделение, один из них надменно поинтересовался:
- А ты куда это направился?
- Второго ищу, - не менее «приветливо», ответил Лёнька.
- А он там машину готовит, - кивнул в стороны входной двери машинного отделения тот же моторист.
- Спасибо, - поблагодарил его Лёнька и, открыв броняшку, зашёл в машину.

С последней практики здесь ничего не изменилось. Может быть, только краска слегка выцвела, но везде по-прежнему все механизмы сверкали прежней чистотой.
Спустившись на нижние плиты, Лёнька огляделся и пошёл на звук громких голосов, издали напоминающих неповторимый морской сленг, где редко проскальзывали знакомые русские слова.
Заглянув за левый главный дизель, он увидел второго механика, распекающего двух мотористов, понуро стоящих перед ним с опущенными головами.
Подойдя к ним вплотную, Лёнька понял, что Здор их долбал за то, что они неправильно собрали масляный сепаратор.
А увидев подошедшего Лёньку, Здор разошёлся ещё пуще, перекинув на него весь накопившийся в нём негатив.
- Ты где был? - с пол-оборота взвился Здор. – Почему на разводке отсутствовал?
- Так Вы же мне, Николай Васильевич, сказали к десяти приходить… - в недоумении посмотрел на него Лёнька. – Так и сказали: «Приходи к десяти, потому что отход будет в двенадцать и заступишь со мной на вахту», - озвучил Лёнька полученный приказ.
- Да? – Здор с сомнением смотрел в правдивые Лёнькины глаза. – Что-то не припомню, - пробормотал он, но тут же вспомнил своё подпорченное настроение и накинулся на Лёньку уже с другого фланга. – А ты почему ещё не в робе? Что? Особое приказание надо для этого?
- Но, Николай Васильевич, я же не на вахту пришёл заступать, а доложиться, что прибыл. – начал оправдываться Лёнька перед бушующим Здором, но, насколько он помнил, тот трудно и долго выполнял команду «СТОП».
Поэтому Здор, ещё раз оглядев Лёньку и, увидев его забинтованный палец, с новой силой накинулся на него:
- А это что такое? - в бешенстве показывал он на Лёнькину руку.
- А это я вчера так случайно сунул руку в щель… - попытался вставить Лёнька, но это у него не получилось, потому что его слабые оправдания потонули в метафорах и синонимах неукротимого второго механика.
— Это где ты такую щель только нашёл? – изгалялся Здор. – Если бы мы все совались в такие зубастые щели после рейсов, то вообще бы всё человечество вымерло на земле! Вы только посмотрите на него! - взывал он неизвестно к кому. – Щель он, видите ли, нашёл! А работать кто за тебя будет? Дядя Вася, что ли!?
- Да могу я работать, Николай Васильевич, - пытался успокоить второго механика Лёнька.
- А-а-а! - изображая великую радость не успокаивался Здор. – Так значит иди, падай в робу и, чтобы через час это изобретение человечества, - и, в гневе указав пальцем на сепаратор, замысловато перечислил все его достоинства, - было собрано и работало. А эти… - дальше шли только метафоры и самой ласковой из них из уст Здора прозвучало, как раздолбаи, - … будут тебе помогать, - и, освободившись от раздирающего гнева, уже беззлобно проворчал: - Масло надо греть в главном, а они мне его собрали, как будто за баню говна накидали, - но тут, чего-то вспомнив с издёвочкой посмотрел на Лёньку. – А я, как помню, что ты, Макаров, его точно так же как-то раз собрал?
- Ну, было дело, - честно сознался Лёнька. – Но это было давно, но «Орджоникидзе» …
- А сейчас ничего не забыл? – Здор уже серьёзно посмотрел на Лёньку.
- После такого разве что-нибудь забудешь? – пожал плечами Лёнька.
- Ну, хорошо, Лёня, - уже спокойно продолжил Здор. – Соберёшь с этими охламонами сепаратор, запусти его и начинайте греть масло, - с этими словами он развернулся и ушёл, но вскоре сверху машинного отделения понеслись не менее громогласные вопли и пару озадаченных курильщиков, до этого спокойно сидевших в раздевалке, быстрее альбатросов слетели вниз по тапам.
Лёнька же посмотрел на выделенных ему мотористов и приказал:
- Крышку отдайте и ждите меня. Я щас перелатаюсь и спущусь к вам.
Парни согласно закивали в ответ и приступили к работе.

Сепаратор через полчаса собрали, запустили в работу, Лёнька сходил на обед и вновь спустился в машину к началу своей вахты.
У него неожиданно возникло ощущение, что за почти два года здесь ничего не поменялось и он только вчера заступал на эту вахту, выспался, а сегодня вновь пришёл на неё. До того всё здесь оказалось знакомым.

После запусков главных двигателей и окончания реверсов, второй механик с дедом начали вводить их в режим полного хода, а он соответственно с другим вахтенным регулировал поднимающиеся температуры воды и масла.
В памяти сами собой всплыли многократно изучаемые им схемы трубопроводов, расположение термометров и рабочие температуры на них, которые он сейчас поддерживал.

Первая вахта прошла спокойно и замечательно.
Сдав вахту, Здор подошёл к нему и прокричал на ухо:
- Молодец, Макаров! С первой вахтой ты отлично справился. С нуля заступишь с двадцать вторым.
Лёнька с удивлением посмотрел на него.
- Чего это так? – ведь, насколько он знал, рабочий день практикантов имел продолжительность только четыре часа, а остальное время они занимались документацией и составлением отчёта по практике.
Но Здор тут же пояснил:
- Двадцать второй у нас новый, машину ещё знает неважно, да и мотористы у него только что из шмоньки. Поэтому для поддержания штанов и заступишь с нуля, - но увидев недовольный Лёнькин вид, хлопнул его по плечу: - Да не переживай ты так. Зато все стоянки я тебе дам отдыхать.
Услышав такое предложение, Лёнька даже обрадовался. Если его на стоянках не задействуют на вахтах, то он запросто сможет навестить Фединых родителей и передать его подарок. Поэтому улыбнулся и кивнул в знак согласия.
- Ну и молоток! – Здор хлопнул его по плечу ещё раз. – Так что давай, отдыхай и с нуля заступай. Я тут напишу по вахте и тебя поднимут. - Прокричал он Лёньке на ухо.
Довольный Лёнька осторожно вымыл руки, стараясь не замочить палец и поднялся в каюту.

В каюте с ним жили двое парней только что закончившие шмоньку и чуть не угробившие масляный сепаратор и вахтенный из дизельного отделения.
Парни из шмоньки оказались примерно одного возраста с Лёнькой. При знакомстве Лёнька узнал, что после школы они сразу «загремели» во флот, потом год обучения в шмоньке. Они сразу прониклись к нему уважением, из-за того, что он им так просто и доходчиво объяснил сборку и работу сепаратора и не выставлялся перед ними своей образованностью.
Олег с Игорем числились в рабочей бригаде, поэтому Лёнька их изредка видел на своей дневной вахте что-то таскающих или убирающих.
А с вахтенным мотористом из дизельного отделения Димкой он почти не встречался из-за разных часов вахты. Тот нёс вахту с третьим механиком. Поэтому получалось так, что когда Лёнька спал, то и Димка спал. Когда Лёнька приходил с вахты, то Димка уходил на вахту.
Поэтому соседей своих он почти не видел и мало общался с ними.

На следующий день после выхода Лёнька узнал, что «Приамурье» из Корсакова пойдёт на Шикотан и отвезёт туда рабочих на рыбоконсервные заводы. Скорее всего работниц. Потому что большинство их составляли молодые девушки-студентки. А потом, высадив студенток, судно пойдёт до Северо-Курильска, куда шёл контингент уже из более серьёзных дам.
Как-то выйдя на палубу, он рассмотрел группу таких работниц и пришёл к выводу, что таким под горячую руку лучше не попадаться. С их стороны неслись уж очень откровенные завертоны уличного фольклора, а облака дыма едва сносил встречный ветер.
А так с утра до вечера по судну изо всех уголков слышались визги и писки девчонок-студенток и его оба соседа после трудового рабочего дня, когда они круглое носили, а квадратное катали, пропадали в их обществе.
До полуночи работал бар, а вечером до десяти часов в музыкальном салоне шли танцы. Народ перед трудовыми буднями отвязывался, поэтому Олег с Игорем по утрам выглядели, как сомнамбулы.

Переход до Корсакова занял почти два дня и после швартовки, произошедшей как раз на вахте второго механика, Здор подошёл к Лёньке и сообщил:
- Стоять будем чуть больше суток, так что можешь сегодня на ночную вахту и завтра на дневную вахту не выходить. Отдыхай, - и со значением добавил: - Я помню свои обещания, так что ты не волнуйся дядя Коля всё помнит и всё знает.
Лёнька от такой новости очень обрадовался. Значит он сможет выполнить Федину просьбу и навестит его родителей.

После ужина Лёнька вышел на палубу, чтобы проверить, как ему одеться при прогулке по городу.
«Приамурье» стояло у длинного пирса левым бортом, и он с интересом осмотрел береговые строения. Ничего достопримечательного в них не найдя, перешёл на правый борт.
Не небе низко нависали свинцовые облака, через которое абсолютно не проглядывали солнечные лучи, а с морской стороны дувший чувствительный ветерок сразу же заставил его спрятаться за ближайший угол надстройки.
«Да-а, - промелькнула у него мысль. – хоть и май месяц, но больше пяти минут в рубашке с коротким рукавом и лёгких брюках я там не выдержу».
Поэтому сразу вернулся в каюту и оделся, согласно купленным билетам, как бы отобразил создавшуюся ситуацию Федя.
Надел форменные суконные брюки, тельняшку, тёплую байковую рубашку в чёрно серых квадратах, подпоясался курсантским ремнём с бляхой и сверху надел тёмно-коричневый плащ. На голову ничего надевать на стал.
По форме всегда полагалось носить мичманку, но Лёньке она так осточертела, что при любом удобном случае он её снимал и носил подмышкой, а то вообще «забывал» надевать. На территории училища он её носил обязательно, ну а в городе или в увольнениях среди девчонок шиковал без неё, красуясь причёской из густых русых волос.
Тем более, что Лёнька перешил свою «мицуху» сам и она выглядела, как фуражка у старого маримана. Под приплюснутой тульей едва умещался «плевок», как обозвали курсанты кокарду, а козырёк выступал за тулью сантиметра на три. Пружину из фуражки Лёнька вынул, а обвисшие поля специально прижал. Для этого он намочил мичманку водой, туго перетянул её верёвкой и оставил высыхать на несколько дней. После таких издевательств фуражка из идеального головного убора с верхом типа «аэродром» и козырьком, с которым и на пляж не стыдно появиться, превратилась в разгильдяйскую чеплашку, едва умещающуюся на макушке, из-под которой залихватски выглядывал задорный чуб.
Конечно, если с такой «мицей» попасться начальнику ОРСО Пивоварову, то пять нарядов огрести ничего не стоило, но это же Лёнька сделал только для «выгребонов», а на построения, занятия и строевые он уже за свои собственные сбережения приобрёл то, чем не отличался от остальной курсантской братии.
Для увольнений он припас себе и «специальную» фланку.
Как-то раз он увидел, как пара гражданских мутузила одного матроса. Один из них ухватил матроса за ворот фланки, намотал его на кулак и загнул назад, а второй охаживал корпус и физиономию матроса кулаками. Лёнька тогда вступился за матроса и отбил его у гражданских, но понял, что такой воротник на фланке носить он не будет.
Ворот то у фланки широкий и длинный и на него накладывается гюйс. Обычно, если матрос или курсант в шинели и бушлате, гюйс снимается, аккуратно по складкам складывается и укладывается на плечо под фланку. Это летом он развевается за спиной.
Но у Лёньки он не развивался, а аккуратно лежал на спине, потому что он его чуть ли не на половину обрезал и подшил. А длинный ворот тоже обрезал и превратил в воротник-стоечку. Саму же фланку ему в ателье идеально подогнали по фигуре и теперь он только по привычке, заученным движением разравнивал спереди несуществующие складки.
На всю эту «красоту» Лёнька не захотел надевать. Очень не хотелось ему привлекать к себе внимания у гражданского населения знаменитого города Корсаков. Кто его знает, какие в городе царили нравы, тем более что Федя иной раз вспоминал, как ему самому приходилось отмахиваться от пьяной корейской мафии.

Поэтому переодевшись, Лёнька прихватил Федин подарок, спустился на причал и пошёл к проходной. В своё время Федя ему так красочно обрисовал свой город, что он безошибочно вышел к автобусной остановке, доехал до площади Ленина, встал к Ильичу носом, именно так советовал Федя, а никак иначе, и двинулся налево. Там как раз четвёртым домом и оказалась четырёхэтажка из силикатного кирпича, где жили Федины родители.

Позвонив в дверь, Лёнька принялся ждать, когда ему откроют дверь.
А ждать совсем не пришлось. Его как будто ждали.
Дверь распахнулась и на пороге Лёнька увидел довольно-таки симпатичную девушку, чем-то отдалённо напоминающую Федю.
Короткая стрижка, широкие плечи, внушительная грудь, вот только Федины мужские черты лица тут облагородила женская красота.
Девушка внимательно посмотрела на Лёньку огромными карими глазами и мелодично спросила:
- А Вы, наверное, тот самый Леонид и есть?
- Да, он самый, - подтвердил Лёнька и в этот же самый момент в маленький коридорчик, из которого вёл проход в большую комнату, вошла женщина, очень похожая на девушку.
- Ну-ку, ну-ку, какой это такой Лёня к нам пожаловал? – войдя в коридорчик и включив в нём свет, приговаривала женщина. – Проходи, проходи, посмотрим какой это такой друг есть у нашего Витеньки.
От такого пристального внимания Лёнька смутился, но в коридорчик прошёл.
Девушка изловчилась и скрылась за мать, выскочив в большую комнату, а та с прежней доброжелательностью продолжила:
- Ты раздевайся тут, не стесняйся, а плащик то тут повесь, - показала она на вешалку, пристроенную в небольшой нише. – Меня можешь называть Ниной, - представилась женщина, - а это наша егоза Галюня, - указала она вслед исчезнувшей девушке.
- Леонид, - в свою очередь назвал себя Лёнька и, сняв плащ, вошёл в большую светлую комнату с белёными стенами.
У одной из них стоял большой квадратный стол с приткнутыми стульями, у другой диван, а в углу на большой тумбе умостился чёрно-белый телевизор и сервант, заполненный хрустальной посудой.
Из кухни, расположенной слева, Лёнька расслышал слова Фединой матери:
- А что ты Леонид, мы это уже знаем. Витенька позвонил и сообщил, что ты на «Приамурье» должен к нам приплыть. Я сегодня позвонила в диспетчерскую, а там мне сказали, что оно уже пришло, а тебя всё нет, да нет. Вот мы уже и забеспокоились, а не произошло ли чего. Но я всё равно готовлю, чем бы тебя встретить.
- Да всё нормально, - не теряя достоинства успокоил её Лёнька. – Я же на вахте стою. Пока её сдал, помылся, переоделся, доехал – вот и время прошло, - но вспомнив про подарок, выставил перед собой авоську со свёртком, переданным ему Федей для родителей. – А вот это Витя вам передал.
Тут же подскочившая к нему Галина, забрала у него свёрток и передала его, поднявшемуся с дивана высокому сухопарому мужчине. Тот принял у неё авоську, положил её на стол и, подойдя к Лёньке, крепко пожал ему руку:
- Пётр Васильевич, - представился он.
- Леонид, - ответил на рукопожатие Лёнька, посмотрев в открытое лицо Фединого отца, а тут же подскочившая Галка, подхватила его ладонь и кончиками пальцев тряхнула её:
- А я Галя, - и, приклонив голову, звонко рассмеялась.
Обстановка серьёзности из-за этого сама собой разрядилась, и Пётр Васильевич громко крикнул жене:
- Мать, а ты посмотри, что тут нам наш сынок прислал, - и принялся осторожно разворачивать свёрток.
Но Галка беззастенчиво откинула его руки и тут же раздербанила обёртку, вынув на всеобщее обозрение гостинцы.
В большой из серого козьего пуха женский платок Федя завернул бутылку «Уссурийского бальзама», женскую блузку, отделанную спереди люрексом и по паре наборов из помад и теней, привезённых с последней практики из-за границы.
Галка тут же выхватила из свёртка блузку и унеслась в соседнюю комнату, Нина же осторожно накинула на плечи платок и гладила ладонью его пух, восторгаясь:
- Какой он нежный! Как я давно такой хотела! Вот молодец Витюнечка, не забыл про мамочку, - при этом в голосе Нины даже дрогнула нотка.
А Пётр Васильевич со знанием дела, напялив на нос очки, прочитал всё, что написано на этикетке бутылки и потряс её в руке.
— Вот это вещь! Молодец, сынок, знает, чем бате угодить.
Лёнька, стоя по середине комнаты с интересом наблюдал за всем этим, а когда Галка в новой блузке вышла из своей комнаты, то вместе со всеми восторгался, как она эффектно и красиво выглядела.
Разглядев подарки, Нина засуетилась:
- А что это мы тут посреди хаты стоим, давайте, мужики, выдвигайте стол, садиться будем, гостя чествовать, - а Пётр Васильевич, серьёзно посмотрев на Лёньку, поинтересовался:
- А ты, вообще-то, что употребляешь? – многозначительно хмыкнув при этом, давая понять, что спрашивает не о манной каше. – Белую али красную?
Такой вопрос невольно заставил Лёньку задуматься, что имеет в виду под цветом напитков Пётр Васильевич.
Последнее время во Владивостоке появилось очень много различных болгарских, грузинских и молдавских вин, поэтому они иногда на пикники, на которые выезжали с девчонками, покупали из белых вин «Алиготе» или «Рислинг». Девчонки любили более сладкие вина, поэтому парни брали «Алиготе». Оно не такое кислое и от него не так сильно пьянеешь, но весёлости в коллективе при его умеренном употреблении добавлялось. Поэтому он после секундного раздумья брякнул.
- По мне так лучше белого, - от чего Пётр Васильевич одобрительно крякнул:
— Вот это по-нашенски! Вот это по-мужицки! Недаром мой сын выбрал тебя в друзья, - и, посмотрев на Галку, застывшую чуть ли не в позе низкого старта, распорядился: - А давай-ка дочка, сгоняй-ка в маг;зин, - произнеся букву «г», как её говорят в южных районах Ставрополья или Кубани, - да прикупи там одну белую, да одну красную. Вам с маманей сама посмотри, что из красного будет лучше, - и вручил ей десятку.
Вот только тут Лёнька и понял, что Пётр Васильевич имел в виду под названием «белая», но слово не воробей, поэтому промолчал и, осторожно подталкиваемый твёрдой мужской рукой Фединого отца, уселся на один из стульев за столом.
Нина тем временем заставляла стол различной снедью, а Пётр Васильевич попытался начать расспрашивать Лёньку об их курсантской жизни, но замолк, когда его прервала Нина.
- Ты чё это, старый? Не накормил, не напоил гостя, а уже пытать его вздумал? Обожди минутку, охолонись. Сейчас Галчонок прискачет, вот тогда и начнёшь приставать со своими вопросами, - Пётр Васильевич и в самом деле замолчал, поднялся, включил телевизор и уткнулся в его экран.

Вскоре вернулась Галка и на столе появился всем известный коленвал и «Варна».
Вот тут уже Пётр Васильевич по-хозяйски разлил по стопкам принесённый «продукт» и провозгласил:
- Ну, что? – начал он, со значение оглядев присутствующих. – А давайте выпьем за нашего дорого гости и пусть он нам расскажет о своём житье-бытье и заодно и нашем сыночке.
Против никого не оказалось и с удовольствием употребив «продукт», все приступили к дегустации приготовленного хозяйкой.
А та каждое блюдо расхваливала и хлебосольно предлагала его отведать.
Селёдка, приготовленная в духовке по-сахалински, крабовое мясо под каким-то специальным соусом, папоротник «орляк» по-корейски, пельмени или что-то напоминающее их по-корейски, морская капуста, мясо большими кусками в тёмном кисло-сладком соусе, красная рыба во всех ипостасях и ещё много-много чего… Всё оказывалось настолько вкусным, что Лёнька, даже несмотря на то, что перед выходом с судна перекусил, всё с удовольствием поглощал.
А Пётр Васильевич не забывал подливать «белой», добавляя в неё сок из «клоповника» знаменитой сахалинской ягоды.
А когда Лёнька в изнеможении откинулся на спинку стула, то тут уже Петра Васильевича никто не мог остановить.
Вначале он рассказал об их сахалинской жизни, не забыв дать указание Лёньке, чтобы тот слово в слово всё передал Витюшке.
А когда Лёнька представил как он при употреблении согревающего начнёт передавать двухметровому Витюшке слова бати, то в душе даже усмехнулся, но вида от этого не подал, внимательно выслушивая рассказы Петра Васильевича.
Некоторые рассказы его действительно заинтересовали. Это о положении корейцев на Сахалине и о том, когда в Корсакове на ТЭЦ произошла авария и свет в городе пропал почти сутки, то на той стороне пролива Лаперуза в японском городе Вакканай тоже потух свет. Но где этот кабель, соединяющий оба острова, так до сих пор и не нашли.
Нина же больше расспрашивала о бытовых условиях и как кормят курсантов, о занятиях и прочем.
Зато Галка, поклевав со стола и пропустив пару рюмашек винца, упорхнула, объявила, что у неё появились срочные дела с подружками.
Когда «белая» закончилась, Пётр Васильевич из своих закромов вынул «самтрестовский» продукт, настоянный на том же самом «клоповнике» и разговор уже перешёл на курсантский быт и солдатские будни. Оказалось, что Пётр Васильевич участвовал в изгнании японцев с Сахалина и Курильских островов, а Нина служила в той же части медсестрой.
Лёнька всегда с интересом и вниманием слушал участников прошедшей войны. Их с годами оставалось всё меньше и меньше, а живые почему-то неохотно делились действительной правдой той войны.
Лёнька всё никак не мог понять, а почему? Не хотят, что ли своими рассказами о боли, грязи, смерти, лишениях затмить победные фанфары? А зря, так он считал. Ведь всё же это было и никакими реляциями это не закрасить, поэтому именно сейчас, когда Пётр Васильевич с Ниной разоткровенничались, внимательно их слушал.
Но, когда Нина посмотрела на часы и охнула:
- Смотри ка, а уже одиннадцать! Тебе завтра на работу что ли не надо? – она требовательно посмотрела на Лёньку.
- Надо, - утвердительно кивнул он, - но мне на вахту заступать только с двенадцати дня, поэтому я до вахты поспать ещё успею.
На что Нина возразила:
- А мне в контору к девяти, а батьке в порт к восьми. Так что ты с ним завтра в ту сторону вместе поедешь, - решила она и начала убирать посуду со стола.
Лёнька попытался ей помочь, но она отправила его к Васильичу. Тот выдал Лёньке постельное бельё и приказал стелиться на диване в большой комнате.
Едва Лёнька коснулся подушки, как молодой здоровый сон поглотил его.

Разбудило его осторожное прикосновение.
- Лёня, пора вставать, - ласково проговорила Нина.
Несмотря на то, что прикосновение у Нины получилось нежным, но Лёнька подпрыгнул на диване с готовностью сразу куда-то бежать.
От Лёнькиной реакции на побудку Нина опешила и отшатнулась от него.
- Ты чё это так? – она стояла уже в метре от него и испуганно смотрела на полностью готового к действиям Лёньку.
А тот поняв, что напугал хозяйку дома только махнул рукой.
- А-а, это у меня реакция такая на команду «Рота подъём». Что Витя не так поднимается? – уже совсем бодрым после побудки голосом поинтересовался он у Нины.
- Да по-разному, - вспомнила Нина, на секунду задумавшись. - Бывало, что точно так же подскакивал, а то и спал до обеда, - но вспомнив зачем поднимала Лёньку, протянула ему полотенце. - На вот лучше возьми полотенчико, да пойди умойся, а я тем временем завтрак сгоношу.

Позавтракав, Лёнька распрощался с Ниной. Та попыталась дать ему гостинцев в виде крабов и красной рыбки для маленького Витюшеньки, но Лёнька отказался взять их, объяснив, что в каюте холодильника нет, а они идут на Шикотан, а потом вдоль Курил и за эти десять дней из этого гостинца получиться реальная копалька и придётся её выкинуть.
Лёнька захотел попрощаться с Галиной, но Нина только махнула рукой.
- А эта гулёна только за полночь воротилась и сейчас отсыпается.
На этом проводы закончились, и с Петром Васильевичем они вышли из дома, сели в автобус и доехали до порта.
После проходной Пётр Васильич пошёл к себе в управление, а Лёнька на пароход.

На пароходе – тишина. Лёнька ещё удивился - от чего это? Обычно к завтраку на судне стоит невероятная суета.
Но когда пришёл в каюту и глянул на часы, то понял, что ещё всего лишь половина седьмого, а не восьмого. Тут он вспомнил, что на пароходе время не переводили и экипаж жил по владивостокскому времени, а Нина подняла его на работу по сахалинскому времени, т. е. на час раньше.
Но Лёньку это особо не расстроило, и он с чистой совестью завалился спать до самой вахту.
Дневная вахта, как оказалось, отходная, поэтому вахтенный поднял его полдвенадцатого на обед.

«Приамурье» из Корсакова пошло на Шикотан высаживать студентов на рыбозавод, а потом высаживала промтолпу по рыбозаводам на островах и последних работяг сдали в Северо-Курильске.
Народу на судне значительно поубавилось, но сменившиеся после рыбалки рыбаки доставляли администрации определённые хлопоты.
Но Лёньку это не касалось. Ему хватало дел на вахте и после неё. Тем более, что на коротких переходах нагрузки на вахту возросли.
Деду не хотелось приходить в машину для постановку на якорь на Шикотане, рыбозаводах на Курилах и Северо-Курильске, поэтому Здор на своей вахте поставил Лёньку на реверсы на правом двигателе. Тут его рейтинг вообще подпрыгнул в машинной команде. Даже в столовой команды на обедах и ужинах буфетчица интересовалась: «Лёнечка, а тебе второе ещё положить?». Мотористы теперь с ним через губу больше не разговаривали, а Олег с Игорем вообще смотрели, как на бога и при разговорах в каюте с замиранием слушали, если он начинал что-то рассказывать.
Высадив последних пассажиров в Северо-Курильске, «Приамурье» пошло во Владивосток.

По выходу из пролива Лаперуза в Японское море попали в шторм.
Шторм начался как-то неожиданно, хотя по судну по трансляции разнеслась команда, чтобы экипаж и пассажиры закрепили всё по штормовому и выход на открытую палубу пассажирам и экипажу категорически запрещён.
Сменившись с вахты, Лёнька зашёл в каюту и поразился увиденному.
Крен судна достигал пятнадцати градусов. В машине его как-то особо не ощущалось, а здесь Лёнька понял, что они действительно попали в настоящий шторм.
Когда судно ложилось на борт, то бортовые иллюминаторы погружались в воду и через них только что рыбок не наблюдалось, а зелёная вода струями и пеной бурлила снаружи.
Зато, когда через десять-двенадцать секунд судно заваливалось на другой борт, то в иллюминаторе мелькали суровые свинцовые облака.
- Вы чё, идиоты, что ли?! – накинулся Лёнька на распластавшихся на койках Олега с Игорем. – Вы чё это броняшки не задраили? - но те с непониманием уставились на него:
- А чё такого? Ничего же не произошло, да и заржавели они. Трудно их с места сдвинуть. Да и темно, если их задраить… - чуть ли не стонали пацаны.
- Чё, чё!! – распалялся Лёнька. – Через плечо! Бабка тоже на что-то презик натягивала, потому и в абортарий не ходила. А ну! Быстро подскочили и за ключами в машину!!
Морскую болезнь с «больных», как корова языком слизала. Они сгоняли в машину за ключами и солидолом, расходили болты и задраили броняшки.
Успокоившийся Лёнька уже по-доброму посоветовал «заболевшим»:
- Пошли со мной на палубу, там свежих воздусей надышитесь и забудете про все свои болячки.
- Так нельзя же на открытую палубу, - возразил Олег, на что Лёнька только хмыкнул.
— Это пассажирам нельзя и прочим салагам, а дошлый моторист всегда знает туда короткий путь, - и, накинув бушлат и прихватив фотоаппарат, махнул парням рукой, чтобы те следовали за ним.
Через раздевалку машинного отделения они вошли в машину, поднялись в котельное отделение и махнув вахтенному котельному машинисту для надёжности, что мол свои, поднялись к платформе утилизационного котла и через броняшку вышли на палубу. Обогнув дымовую трубу, поднялись на пеленгаторную палубу.
Здесь пришлось проявить некоторую сноровку.
Судно резко кренилось с борта на борт, кроме того, оно ещё и разбивало форштевнем накатывающиеся в правую скулу волны. С неба на палубу валился каскад из брызг дождя и морской воды. Ноги по мокрой палубе скользили и, если бы не крепкие руки пацанов, они бы точно куда-нибудь улетели.
Цепляясь за леера и любые выступающие части судна, парни добрались до ветроотбойника пеленгаторной палубы и застыли поражённые красотой, неистовством и мощью природы.
Конструкция ветроотбойника защищала их от встречного ветра, но звуки его завывания невольно заставляли крепче вцепиться в леера.
Мощный валы свинцово-зелёной воды периодически накатывали на бак судна, разбиваясь об него, а от разведённого в разные стороны фальшборта разлетались по сторонам невероятными каскадами.
Уцепившись одной рукой за леер, Лёнька делал один снимок за другим, стараясь, чтобы в объектив попали и волны, и брызги и уходивший под воду нос судна, и проваливающаяся между водяными вал;ми корма судна.
Промокшие и обессиленные они вернулись в каюту. И тут, уже в тиши каюты, Лёнька поинтересовался у парней:
- Ну как?
— Вот это класс!! – проорали они в один голос.
- Да тише вы. Чего орёте? - рассмеялся Лёнька. Ведь на палубе приходилось и в самом деле кричать, если что-то захочешь сказать, а в каюте, итак, всё слышно.
На его замечание парни дружно расхохотались.
- А болезнь, где ваша? – уже ехидно поинтересовался Лёнька, на что парни дружно переглянулись и с удивлением пожали плечами:
- А нету-ти.
- Ну, а если нету-ти, то пошли соль смоем, да поужинаем. А то сейчас как раз время, - и показал на часы, стрелка которых приближалась к семнадцати часам.

В связи с изменением рейса, а он получился не неделя, а две, Здор оформил Лёньке справку о плавании не на четырнадцать дней, как того требовалось, а на восемнадцать.
— Это с учётом стоянок в портах, - пояснил он Лёньке, увидев его удивлённый взгляд. - И чтобы ты для ценза имел запас в несколько дней, когда оформлял рабочий диплом, - и, похлопав его по плечу, доверительно поделился своим мнением: - Ведь ты же уже самостоятельный механик тем более я тебя по штату провёл. Ты же моторист первого класса, тем более что ты Сидоркина подменяешь, да и сотни полторы рубликов лишних получишь, а пароходство от этого не обеднеет, - рассмеялся он, вручая Лёньке справку о плавании.

По приходу во Владивосток Федя встречал Лёньку на причале с двумя девчонками и первый вопрос, что он услышал прозвучал, как выстрел с Тигровой сопки:
- Ну что? Будешь жениться на Галке?
- Да пошёл ты в баню, балбес, - рассмеялся Лёнька.
- А то смотри у меня, если пакость какую сотворил, - пригрозил Федя выразительно потрясая «кулачком». - А если вообще тронул её, то прибью – это точно.
Посмотрев на этого парня ростом больше метра девяносто и на его кулак с гирю, легко верилось, что прибить он сможет с одного удара.
На этом Федина воспитательная программа закончилась, и он с девчонками охомутали Лёньку, а он, забыв про практику и «Приамурье», забрал все свои шмутки с судна и окунулся в береговую жизнь с её страстными соблазнами.
Федя встретил Лёньку с девчонками, оказавшимися бухгалтершами из расчётно-кассового отдела ДВ пароходства. Так что к одной из них, у которой имелась своя квартира, они забурились и осели там на пару дней, а после этого Лёнька с честными глазами появился перед ликом командира роты.
Оставалось чуть больше двух недель до защиты диплома и Лёньке временно пришлось забыть про гулянки и девчонок.

Дипломы успешно защитили, но Федя перед этим завалил ВМП (военно-морскую подготовку) и не пересдал её. То ли не захотел, то ли опять загулял со своей гёрлой из столовой. Офицерского звания ему не присвоили. Направили его на работу в Сахалинское пароходство. Некоторое время он работал мотористом, потом его забрали в армию. Отслужил он честно два года. А деваха, с которой он познакомился в нашей столовой, та бросила всё во Владивостоке, поехала с ним на Сахалин и служила вместе с ним в одной части, где работала продавщицей в чепке.
После службы Федя женился на этой девахе, работал четвёртым механиком, но в одном из рейсов по побережью Сахалина, погиб в возрасте 28 лет.

Эпилог

В рассказах «ВЛАДИВОСТОК, КАКИМ ОН БЫЛ ДЛЯ МЕНЯ», «РОМ НЕГРО» и «СГУЩЁНКА» я уже писал о своём друге Викторе Федяеве. В этом рассказе, являющимся одной из глав повести «Юношеский роман, или Десять встреч длиною в жизнь», мне вновь вспомнился один из эпизодов нашей курсантской жизни, связанный с моим другом Федей, и я захотел его вставить в эту главу.
Для тех читателей, которым станет трудно понять роль Светки, я советую прочесть эту повесть целиком.
Думаю, что читатель об этом не пожалеет, если обраться к ссылке: https://ridero.ru/books/sokrovisha_1/

02.11.24