На грани

Душа исполнена осенних созерцаний,
И тихих, словно Дон, воспоминаний.
В ней золото листвы и холод звёзд ночных,
Там отзвук дальний клятв, когда-то данных нами.

Как мысль хранит ушедших дней причудливый узор,
Так память сбережёт и радость, и укор.
И в этом кружеве из света, слёз и тьмы
Находим отраженье собственной зимы.

Прозрачный воздух пьёшь, как терпкое вино,
И то, что отцвело, уже не все равно.
В нём горечь мудрости и сладость тишины,
В ней отблески былой, несбывшейся весны.

Пусть ветер заметает прошлого следы,
Сплетая в гобелен туманы и сады,
Но в сердце, как в реке под коркой ледяной,
Живёт немолчный гул и дышит мир совсем другой.

Там шепчутся дожди о том, что не сбылось,
И тянется к теплу озябшая лоза.
И каждый новый день, пронизанный насквозь
Тоской по солнцу, смотрит в серые бездонные глаза.

Но в этой наготе, в безмолвии полей,
Есть строгая краса и чистота основ.
Душа становится прозрачней и мудрей,
Стряхнув с себя обман неопытных часов.

Она, как старый дом, где помнят каждый скрип,
Хранит тепло огня и тени на стене.
И горький запах трав, и журавлиный крик
Сливаются в одно в звенящей тишине.
И пусть грядёт метель, и мир оденет в снег,
Пусть стынет на губах непрошеный вопрос —
В душе всегда найдётся тихий оберег:
Осенний светлый лист, прихваченный в мороз.
Душа исполнена осенних созерцаний,
И тихих, словно Дон, воспоминаний.

В ней золото листвы и холод звёзд ночных,
Там отзвук дальний клятв, когда-то данных вслух.
Как мысль хранит ушедших дней причудливый узор,
Так память сбережёт и радость, и укор.

И в этом кружеве из света, слёз и тьмы
Находим отраженье собственной зимы.
Прозрачный воздух пьёшь, как терпкое вино,
И то, что отцвело, уже не все равно.

В нём горечь мудрости и сладость тишины,
И отблески былой, несбывшейся весны.
Пусть ветер заметает прошлого следы,
Сплетая в гобелен туманы и сады,
Но в сердце, как в реке под коркой ледяной,
Живёт немолчный гул и дышит мир иной.

Там шепчутся дожди о том, что не сбылось,
И тянется к теплу озябшая лоза.
И каждый новый день, пронизанный насквозь
Тоской по солнцу, смотрит в серые глаза.

Но в этой наготе, в безмолвии полей,
Есть строгая краса и чистота основ.
Душа становится прозрачней и мудрей,
Стряхнув с себя обман неопытных часов.

Она, как старый дом, где помнят каждый скрип,
Хранит тепло огня и тени на стене.
И горький запах трав, и журавлиный крик
Сливаются в одно в звенящей тишине.

И пусть грядёт метель, и мир оденет в снег,
Пусть стынет на губах непрошеный вопрос —
В душе всегда найдётся тихий оберег:
Осенний светлый лист, прихваченный в мороз.

Он, хрупкий, как стекло, но ярче янтаря,
Напомнит о тепле ушедшего огня.
И в долгом сумраке седого декабря
Расскажет сказку уходящего мне дня.

О том, что каждый миг, прожитый до конца,
Вплетает в полотно свой золотой стежок,
И даже у зимы есть строгость мудреца,
Что видит в семени грядущий лепесток.

Так пусть кружится снег, безмолвен и глубок,
Скрывая до поры и боль, и благодать.
Душа, познавшая свой жизненный урок,
Умеет молча ждать и молча принимать.

И в этой тишине, где властвует покой,
Где время свой неспешный замедляет бег,
Она становится сама себе рекой,
Что подо льдом хранит свой будущий побег.