Останусь я один

Останусь я один

Он вошел в клуб, как входят в бурную реку — с разбегу, чтобы не передумать. Музыка била в виски, ритм пульсировал в такт его собственному хаосу. «Я буду падать и взлетать! Мне ничего не потерять...» — эта мысль крутилась в голове навязчивым мантрой. Он все уже потерял. Работу. Ее. Себя. Осталась лишь эта вибрирующая пустота.
«Иду. Бреду куда-то вдаль, и мне себя ничуть не жаль». Он пробирался сквозь толпу, к барной стойке. Заказал виски. Потом еще один. Мир погрузился в тот самый «розовый дым» из-под опущенных век, в густую дымку, где не было ни вчера, ни завтра. Только громкое, яркое, бессмысленное «сейчас».
Он водил стеклом по стойке, наблюдая, как свет преломляется в янтарной жидкости. «Я никого тут не найду. Останусь вмиг один с собой. Не нужен мне никто другой». Он видел их — счастливые пары, компании друзей, чей смех резал слух. «Друзья, подружки там вдали. Никак до них мне не дойти...» Они звонили. Он сбрасывал. Ему было невыносимо стыдно за свое падение.
И тут он увидел Ее.
Она сидела в углу, в полумраке, отделенная от всеобщего веселья невидимой стеной. Длинные ноги, черное платье, облегающее фигуру, как вторая кожа. И взгляд. Спокойный, изучающий, пронизывающий. Он поймал его и не смог отвести.
Она не улыбнулась. Лишь слегка кивнула, приглашая. И он пошел, как загипнотизированный, «сбиваясь с ног» о невидимые преграды.
«Ты выглядишь так, будто потерял что-то важное», — сказала она. Голос у нее был низкий, бархатный, с легкой хрипотцой.
«Все», — хрипло выдохнул он, повалившись на сиденье рядом.
«Идеальное состояние. Нечего терять — значит, все можно».
Она говорила странные вещи. О свободе, которая рождается на дне. О наслаждении, что прячется в самом сердце боли. Ее слова были опасными, как ее запах — смесь дыма, дорогих духов и чего-то горького, запретного.
«Кто ты?» — спросил он.
«Твое забвение. Если захочешь».
Она привела его в свой номер в отеле напротив. Большая комната с панорамными окнами, за которыми плыл ночной город. Здесь было тихо. Музыка клуба осталась где-то далеко, в другой жизни.
«О, боже мой, ну как я мог», — пронеслось в голове, когда ее пальцы расстегнули первую пуговицу его рубашки. Но это был не крик раскаяния, а стон предвкушения.
Она не спешила. Каждое ее прикосновение было выверенным, почти хирургическим. Она снимала с него слои отчаяния, стыда, усталости, обнажая сырую, живую плоть. Ее губы обжигали кожу, ее руки заставляли тело выгибаться в немом крике. Это не была любовь. Это был акт агрессивного очищения, взаимного уничтожения их одиночества.
Он отвечал ей с той же яростью, впиваясь пальцами в ее бедра, пригвождая ее к прохладной поверхности окна, за которой мигали огни мегаполиса. Они были двумя одинокими кометами, столкнувшимися в полете, чтобы на мгновение вспыхнуть ярче тысячи звезд и превратить друг друга в прах.
Когда все кончилось, он лежал навзничь, глядя в потолок, слушая, как в ванной шумит вода. Его тело гудело, разум был пуст и чист. Та самая пустота, что глодала его изнутри, была теперь наполнена тишиной.
Она вышла, уже одетая, и стояла у двери, держа в руках его пиджак.
«Уходи», — сказала она мягко. — «Забвение закончилось. Пришло время снова взлетать».
Он вышел на рассвете. Воздух был холодным и свежим. Город еще спал. Он поднял голову и увидел первые лучи солнца, бьющие в стекла небоскребов. «Я буду падать и взлетать». Теперь в этих словах не было отчаяния. Была лишь странная, трезвая решимость.
Он достал телефон. Разблокировал. Десяток пропущенных. От друзей. От коллег. Он набрал номер.
«Привет, — сказал он. — Да, я в порядке. Встретимся? Мне есть что рассказать».
Он положил телефон в карман и пошел вперед, уже не бредя, а уверенно ступая по холодному асфальту. Он был один. Но впервые за долгое время он не чувствовал себя одиноким. Она была права. Иногда, чтобы взлететь, нужно сначала разбиться о дно.