Мне не нужны бериши

Мне не нужны теперь беруши

Я так любил ее, так нежил. Это была не просто страсть, а кропотливая, ювелирная работа. Я создавал для нее мир, где каждый предмет, каждое слово было продумано, чтобы вызвать ее улыбку. Я в нее влюблялся снова каждое утро, открывая глаза с мыслью о ней, и одновременно влюблял ее — в ту жизнь, что я выстроил вокруг нас, как крепость из воздуха и надежд.
Хотел казаться безмятежным. Это была самая сложная роль. Внутри все сжималось в тугой пружине, когда она опаздывала на пять минут, или когда ее взгляд становился отсутствующим. Но я улыбался. Говорил спокойно. Показывал ей картины закатов и читал стихи, в которых не было ни капли той тревоги, что разъедала меня изнутри. И за собой ее я звал. В этот свой вымышленный мир безмятежности, где, как я верил, она будет счастлива. Она же была из другого теста. Она казалась мне далекой, даже стоя рядом. Ее смех был моим наваждением и моей мукой — он раздавался так чисто, от души, но всегда был о чем-то своем, о чем-то, что я не мог контролировать. Она смеялась над упавшим в лужу воробьем, над глупой шуткой официанта, над абсурдом бытия. А моя любовь, моя серьезная, всепоглощающая любовь, казалась ей нелепой. Игрушкой, в которую она не знала, как играть. В один из дней я понял, что задыхаюсь. От ее смеха, от ее легкости, от собственного напряжения. Мой идеальный мир дал трещину, и сквозь нее задувал ветер одиночества. И я ушел, чтобы быть в тишине. Решил, что мне нужна стерильная, беззвучная пустота, где не будет ее эха.
Первые дни были адом. Мне тишина давила уши. Это был не покой, а вакуум, высасывающий из меня жизнь. Я выходил на улицу, но и там было не лучше. Красота мира — резкие линии высоток, игра света на мокром асфальте, утонченные лица прохожих — сжигала глаз. Все казалось плоским и бездушным. Я стал похож на призрака, блуждающего в слишком ярком, слишком громком мире.
И вот ирония: мне не нужны теперь беруши. Я их выбросил. Потому что я начал слышать. Сначала смутно, будто сквозь толщу воды. Ее голос. Не тот, что звенел смехом, а другой — тихий, тот, что говорил: «Послушай, какой странный дождь» или «Мне сегодня приснился сон…». Теперь я слышал его повсюду. Повсюду слышу ее глас. Он доносится из-за спины в шумной кофейне, когда какая-то девушка произносит с той же интонацией: «Не знаю». Он звучит в шелесте листвы, в скрипе тормозов трамвая, в мелодии, доносящейся из открытого окна. Этот голос стал фоном моего существования. Он не дает забыть. Я ушел от нее, чтобы обрести тишину, а нашел лишь один-единственный звук, который преследует меня везде. Ее глас. И я понимаю, что мое бегство было самой большой ошибкой. Я хотел быть архитектором ее счастья, а стал всего лишь слушателем в собственном личном аду, где нет ничего, кроме эха той, чей смех я когда-то счел нелепым.