Эпизод 1. Встреча у реки. Артём

Как случайная встреча у реки может перевернуть всё представление о реальности?

Из книги «Всё не так как кажется»

Эпиграф:

«Самая большая иллюзия — это уверенность в том, что мы видим мир таким, какой он есть. Мы видим его таким, какие мы есть».

Вот и закончился еще один просмотр. Я вышел из прохладного полумрака кинозала Дворца искусств на яркий майский свет и оглушительную, после тишины, реальность. Фестиваль «Зеркало» — всегда странный опыт. Ты погружаешься в чужие миры, в чужие боли и радости, а потом тебя резко вышвыривают обратно в свой собственный. И несколько минут ты как будто существуешь в двух измерениях сразу, не понимая, где чья боль и чьи слезы.

Мне нужно было прийти в себя. Отдышаться. Я инстинктивно потянулся к реке. Вода — лучший проводник для таких переходов между мирами.

В этом месте река больше походила на ухоженный городской канал, чем на природную водную артерию... Аккуратная оградка, подстриженный газон, облицованные камнем берега. Цивилизация пыталась приручить стихию, и та, кажется, не слишком сопротивлялась. Я остановился у парапета и смотрел, как вода несет в себе отражение неба с пышными кучевыми облаками. «Эффект наблюдателя», — промелькнуло в голове. Я смотрю на воду и уже изменяю ее своим вниманием, делая частью своей личной вселенной. Мы впускаем в себя явления, и они становятся нами.

Мои мысли текли так же лениво, как река. Я вспомнил свой первый приезд в Иваново.  Как всего за несколько дней до поездки впервые искал Иваново на картах. «Город невест» — вот что знал о нем любой человек моего поколения. Казалось, это клеймо навсегда определяет его сущность. Но карты и панорамы показали мне другой город — живой, многогранный, со своим характером. И вот я здесь. И мое восприятие снова изменилось. Теперь оно было наполнено запахом попкорна из кинозалов, усталостью от бесконечных обсуждений, тишиной утренних улиц. Каждый новый опыт наслаивался на предыдущий, как слои краски на холсте. И где тут «настоящий» Иваново? Его нет. Есть бесконечное множество его версий — по одной на каждого наблюдателя.

Внезапно я поймал себя на ощущении, что за мной наблюдают. Не навязчиво, не неприятно. Скорее, как тихое присутствие где-то на периферии сознания. Чувство было настолько отчетливым, что я чуть было не обернулся, но решил не делать резких движений. «Паранойя», — усмехнулся я про себя. Просто устал.

— Я вам не помешаю?

Женский голос справа прозвучал так естественно, словно был продолжением моих мыслей. В нем не было ни заискивания, ни наглости. Только легкая заинтересованность и уважение к моему личному пространству.

Я обернулся и увидел ее. Женщину. Лет тридцати. И с первых же секунд случилось необъяснимое: у меня не возникло ни малейшей настороженности. Ни капли удивления от вторжения в мое уединение. Было чувство... узнавания. Не лица — я вряд ли смог бы описать ее черты потом. А скорее, некоего внутреннего ритма, который вдруг совпал с моим.

— Нисколько, — ответил я, и моя улыбка была на удивление естественной, искренней. Я повернулся к ней всем телом, всем своим существом, будто ожидал этого.

Она кивнула, ее взгляд скользнул по реке и вернулся ко мне. Он был спокоен и прям.

— Я все искала повод, чтобы заговорить с вами. Я видела вас на фестивале, но как-то не получалось. Вы все время либо с кем-то общались, либо были на просмотре. А сейчас я увидела, что вы наконец-то один, и решилась подойти.

В ее словах не было подобострастия фанатки. Была четкость и осознанность. Как если бы она просто констатировала факт: солнце встает на востоке, а я хотела с вами поговорить.

— Дело в том, что я с большим удовольствием читаю все ваши статьи и, можно сказать, заочно знакома с вами через ваше творчество. А тут выпал шанс познакомиться с вами лично.

Тут обычно включается защитный механизм. Лесть — она всегда отдаёт фальшью, и ты учишься ее распознавать с первого слова. Но я ощущал, что она говорит это искренне. И это обезоруживало.

— Очень лестно услышать такие приятные отзывы от поклонницы своего таланта. Хотя, честно говоря, я не избалован вниманием своих почитателей, — я попытался быть легким, но получилось немного суховато. — Мне больше приходится иметь дело с редакторами. А они выступают, скорее, в роли критиков, чем поклонников.

Она сдержанно улыбнулась. Не пытаясь понравиться или произвести впечатление. Просто приняла мои слова.

— Наверное, мне стоит представиться: Илона.

— Удивительно редкое имя, — вырвалось у меня. — Я слышал в России его только один раз. Илона Броневицкая, дочь Эдиты Пьехи. Это ведь польское имя?

— Скорее, венгерское. Мои родители рассказывали мне, что у нас в роду есть венгры, мадьяры... — она ответила и на мгновение задумалась, глядя куда-то вдаль, словно пытаясь разглядеть тех самых далеких предков. — В любом случае, меня не спрашивали, нравится мне это имя или нет. Просто назвали, и с этим приходится считаться.

В ее интонации была не грусть, а скорее, спокойное принятие факта своей уникальности. Мне это показалось ужасно знакомым.

— Но мне нравится имя, — сказал я искренне.

И в этот момент меня накрыло. Дежавю. Я уже это слышал. Я уже это видел. Этот разговор, этот поворот головы, эта игра света на воде. Ощущение было настолько ярким и реальным, что на секунду перехватило дыхание. Я чуть было не сказал об этом вслух, но вовремя остановился. Слишком личное, слишком странное для первого диалога.

— А вы на фестивале в каком качестве: по службе или для удовольствия? — решил я сменить тему, самому себе задавая другой вопрос: «Кто ты?»

— Можно сказать, совмещаю приятное с полезным, — ответила она без тени смущения. — Дело в том, что я очень люблю кино, особенно, некассовое, немассовое, некоммерческое. Не знаю, как еще это можно назвать. Наверное, авторское.

И дальше она говорила о кино так, как говорят о воздухе или воде. Не анализируя, а просто дыша им. Она говорила о свободе режиссера, не оглядывающегося на продюсеров, и в ее словах не было ни капли пафоса. Была лишь ясность понимания.

— Хотя моя профессия связана отчасти с кино. И это та полезная часть, о которой я упомянула... Я преподаю в школе русский язык и литературу. Это то, что раньше называлось простым, но ёмким словом "словесник".

Илона продолжала удивлять. Учительница. Но ни на одного учителя в моей жизни она не была похожа. В ней не было и намека на усталую советскую закваску или на менторский пафос новомодного коуча.

— О, никогда бы не подумал, что вы работаете в школе.
— Понимаю. Не соответствую стереотипу учителя?

Я поймал себя на том, что уже собрался оправдываться, но вовремя остановил этот порыв.

— Дело в том, что мне пришлось как-то пару лет самому проработать в школе. И я видел разных учителей. Но вы правы: ни на одного из них вы не похожи.

Я пока решил не уточнять, в чем конкретно заключалась эта непохожесть. Это было все то же чувство — иного ритма, иной частоты.

Илона отреагировала быстро, и её улыбка показывала, что она совсем не обиделась:
— На самом деле, я это и так знаю. Но это вовсе не означает, что я возношу себя на какую-то высоту... Всё дело в том, что я пришла в школу не доказывать кому-то что-то, не карьеру делать, не из каких-либо амбиций. Просто у меня есть своё видение, своё отношение к делу, которым я занимаюсь, свои творческие планы, которые я пытаюсь реализовать.

Она говорила это спокойно и буднично. Её слова шли из глубины. Они были весомы. Прежде чем сказать, она на несколько секунд задумывалась, будто прислушиваясь к себе. И это производило благоприятное впечатление, потому что создавало ощущение, что она не просто поддерживает разговор, а выражает себя, старается собеседнику показать своё истинное "я". Этим она сразу располагала к себе, и уже не хотелось и самому надевать какую-то маску, играть роль.

— Как ни странно, но здесь мы с вами похожи, — сказал я, и это была правда. — Я в своей журналистской работе действую подобным же образом: пытаюсь выражать себя без оглядки на формат современных СМИ... Но как вам удаётся это делать в рамках такого консервативного учреждения, как школа?

Она махнула рукой — легкий, почти воздушный жест, отрицающий всю мощь системы.
— Наверное, здесь большую роль играет то, что мои уроки нравятся ученикам... А результатом такой деятельности часто бывает то, что со стороны управления директор получает похвалу. Но в целом, я не задумываюсь о том, чтобы как-то подыграть руководству. Делаю то, что считаю нужным, не заботясь о последствиях... Когда я только пришла в школу, я сначала растерялась. Когда тебе все говорят о том, как правильно поступать, невольно начинаешь прислушиваться. Но потом я поняла, что мне тогда придётся отказаться от своих собственных идей... Школа была для меня просто пространством, в котором можно попробовать реализовать свои задумки... Свет клином на нём не сошёлся. Не получится что-то на этом поприще, найду другие варианты.

Меня восхитили её слова. Не ее идеализм, а ее прагматичная смелость. Это была не революция ради революции, а трезвый, взрослый расчет. Понимание ценности своих идей и готовность искать для них место, а не ломать голову об стену.

— Браво! — воскликнул я. — Вы интуитивно и очень быстро пришли к выводам, к которым многие люди идут иногда всю свою жизнь... Их пугает неизвестность, которая их ждёт впереди. Большинство людей хотят определённости, безопасности, комфорта. А самостоятельные независимые решения — это всегда выход из зоны комфорта.

Мы говорили еще какое-то время, легко подхватывая мысли друг друга. Говорили о Толстом, о страхе общества перед теми, кто выходит за рамки, о том, как легко променять свою жизнь на одобрение окружающих.

А потом мы замолчали. И это молчание было громче любых слов. Оно не было неловким. Оно было общим. Мы просто стояли и смотрели на реку, в которой отражалось уже вечернее, подернутое дымкой небо. Шум машин на мосту превратился в отдаленный гул, а плеск воды и шелест листьев вышли на первый план.

В этом молчании не было двух отдельных людей. Было одно целое, одно пространство, которое наконец-то обрело само себя и молчало, боясь спугнуть это мгновение совершенного понимания.

Ничего не говоря, не сговариваясь, мы двинулись не спеша по дорожке вдоль реки. Я не знаю, сколько мы так шли. Минуту? Час? Время потеряло свой линейный ход. Это молчание было молчанием заговорщиков, знающих тайну, о которой не знают другие. И это знание, это молчание связывало нас гораздо крепче, чем любые сказанные слова.

Я думал об «эффекте наблюдателя». О том, что мое внимание к этому городу, к этому фестивалю привело меня к этой реке. И мое внимание к ней — привело ко мне ее. Мы взаимно изменили реальность друг друга, просто посмотрев друг на друга. И теперь обратного пути не было.

Всё было не так, как казалось еще час назад. И это было прекрасно.

P.S. Для читателей ЖЖ: Это — та самая, изначальная версия главы, какой она была задумана. Более медленная, более личная, с большим количеством рефлексии и атмосферы. В Дзене пришлось сделать ее более динамичной. Но здесь, в пространстве для своих, я рад поделиться именно этим вариантом. Интересно, чувствуется ли разница?

Второй взгляд на события: Эпизод 1: Версия Илоны: http://proza.ru/2025/11/02/1976

Путеводитель по книге: http://proza.ru/2025/11/02/2039