Времени было четыре часа

Времени было четыре часа. Обстановку описать было очень просто – комната, обои, на которых был черный узор, состоящий из пятен ягуара, но больше похожий на высохший гной, да мебель.
 Она сидела на кровати. Мерзкий табак в самокрутке щипал язык. На столе стояла пустая водочная бутылка, а рядом – блюдце, полное окурков. Когда-то оно было красивым, сейчас же ставшей просто мерзкой пепельницей.
 В эти де четыре часа без стука вошел врач. На нем было длинное пальто в мокром снегу. Пахло от него формалином и мясом. Он поставил на стол кожаную сумку.
–Ну что, жива? – спросил он.
–Дышу, – сказала она. – А ты откуда, ****ь, вылез? Я не звонила.
–Администраторша сказала. Опять шумела. Опять эти твои американцы. Орут, как будто кого-то режут.
–Они тихие. Плачут. По-английски, – жалобно, чуть ли не плача произнесла она. –Похоже на молитву. И они платят, долларами.
 Он достал из сумки стетоскоп. Металл был холодный, как лёд.
–А ты их утешаешь? По-своему?
–Жалею. Ведь ЖАЛОСТЬ – ЭТО ТОЖЕ работа. Ложись.
 Она не хотела ложиться. В голове гудело. Как будто внутри черепа завелась муха и бьется о кость. Она постучала пальцем по виску.
–Слышишь? Вот. Бьется.
–Это не муха. Это твой мозг разлагается. Печень в говне. Ложись, сука.
Она легла на покрывало. На нем были пятна: желтые, красные и коричневые. Он приложил стетоскоп к груди пациентки, дышалось ей тяжело. Слышались свисты и хрипы – не старческие, а тупые, будто мелочь накурилась, и сопит постоянно.
–Они ищут какого-то Орлова, – сказала она. – Бизнесмена. Должен им денег. Показывали бумажку с нулями. Как селедки в бочке.
–И где они его ищут? В твоей ****е?
–Думают, я знаю. Он тут останавливался. Они пахнут дорогим одеколоном и страхом. Один все что-то пишет в блокнот.
–Все время?
–Да.
–Ты обоих принимаешь?
–Да.
–Он и тогда все записывает?
–Да.
 Врач убрал стетоскоп.
–Вставай... Ничего нового – все то же тление, прогрессирующее.
–А что может быть нового? Я же не прорастаю.
 Он достал из сумки шприц и ампулу с мутной жидкостью.
–Опять этот бальзам, – сказала та. – От чего он сегодня?
–От жизни. От уральской ночи. От американских слез. Выбирай, шлюха.
–Что мне выбирать?
–Бальзам. От жизни, от уральской ночи, он пидорских слез... Выбирай же!
 Он разбил ампулу и набрал жидкость, затем встал над ней, стянул ее серые шорты трусы, посое чего протер ей кожу на жопе спиртом и ввел иглу. Она даже не моргала.
 После процедуры врач отошел, а она оделась.
–Говорила же, не поможет.
–А я и не обещал. Я процесс организую. Дисциплина, ****ь.
 В дверь тихо постучали. Как будто скреблась мышь, или крыса.
–Войдите, – сказала она, которой был знаком этот стук. – Дверь не заперта.
 Вошли два американца – Кэл – толстый, брюнет, в помятом костюме, и Тролль – тощий,брюнет, в очках.
 Тролль сжимал в руке кожаную записную книжку.
–Извините, – сказал Кэл. – Мы слышали голоса. Думали, она одна.
 Врач не повернулся.
–Она никогда не одна. Даже когда одна. Вы кто?
–Мы – деловые партнеры. Ищем мистера Орлова. Вы не знаете?
–Орлова? Нет. Здесь много кто останавливается. Один грузин тут телевизор застрелил. Говорил, диктор смеялся над ним, а теперь дырка в стене.
 Кэл шагнул вперед.
–Дело срочное. Он не пришел на встречу.
–Он, может, пришел, но не туда, – сказала она, поправляя свитер. – Это Урал. Одна дорога на завод, другая – на речку. Они похожи. И туман.
 Тролль запинался:
–Он… он говорил об этом месте. О женщине… которая может помочь.
–Что ща хрень вы все тут несете? – не вытерпил врач. –Помочь? Ну, конечно. Она всем помогает – универсальный солдат милосердия. Мать милосерлия, точнее.
–Они платят, доктор. Долларами. Мы же договорились не осуждать. Доллар не пахнет. Он только хрустит. И кряхтит...
–Как ты, шаболда.
–Мы заплатим, – сказал Кэл. – За информацию. Об Орлове.
 Врач подошел к Кэлу вплотную, смотря прямо в лицо, прямо в карие глаза, немного встревоженные неожиданностью.
–Вы не похожи на партнеров. У вас глаза другие. У партнеров глаза считают. А ваши то и дело ждут.
–Чего они ждут?
–Извините. Я не психоаналитик. Я терапевт. Констатирую факты. Женщина устала. Ей нужен покой. И вам, нахуй, тоже. Ночь на дворе.
–Мы не можем спать.
–Я могу дать вам таблеток, – сказала она. – От доктора. От бессонницы. Но от них сны… будто жуешь резинового цыпленка.
–Нам не нужны таблетки. Нам нужен Орлов.
–Помню, муж мой бывший...– начала свой рассказ она. – мне снился недавно, только уменьшился в двое, и шебутным стал, по комнате этой бегал, в серьезное одетым...
 Никто ничего не ответил на такую ахинею, такое обсуждать для всех здесь уже выходило за рамки норм.
 Врач взял сумку и пошел к двери.
–Ищите, Орлова своего. Урал большой. Лесов много. Болот еще больше. А я пошел. Дежурство. Роды у слесаря Геннадия – третий ребенок. Проклятие, ****ь, а не продолжение рода.
–А Геннадий проститутка? – поинтересовался Кэл.
 Врач ушел. Дверь закрылась, а американцы остались. Воздух стал густым. Пахло  перегаром, духами, потом и духами.
–Кто этот человек? – спросил Кэл.
–Доктор. Приходит, колет меня, слушает, как я разлагаюсь. Это наше расписание. Он не спрашивает про детство, спрашивает про цвет мочи.
–Он странный.
–Все тут странные... Воздух такой... Выпейте со мной...
 Она достала из-под кровати бутылку водки без этикетки. Налила в три граненых стакана. Американцы взяли нерешительно.
–За ваше здоровье, – сказал Кэл.
–Не за мое. Лучше за успех вашего предприятия. За мистера Орлова. Чтобы вы его нашли живым, а то мертвых вы и дома найти можете.
 Они выпили. Тролль скривился и закашлялся.
–Крепко. Очень крепко.
–Это не водка. Это дистиллят местной тоски. Заводской брак. Растворит все – и память, и надежду.
–Вы точно не знаете, где Орлов? – спросил Кэл. – Он мог что-то сказать.
–Мужчины редко оставляют записки. Они оставляют деньги. Пятна на простынях. Иногда – и запах. Он пах дорогим табаком и сталью. Как новые гвозди.
 Тролль достал блокнот.
–Железом? Вы уверены?
–В чем тут можно быть уверенным? В том, что ночь сменится утром? И то не всегда.
–Мы должны его найти. Это вопрос принципиальный.
–Принципы, – сказала она, наливая еще. – Это когда тебе прострелят колено, а ты все равно идешь. У вас такое есть. Я видела в кино. А тут принципы другие. Как у этого ковра. Его принцип – лежать и помнить все ноги, что по нему прошли.
 В дверь резко постучали, наверняка остяшками кулака.
 Раздался голос за дверью:
–Откройте! Администрация! Знаю, что вы там!
 Она вздохнула, после чего пошла открывать. На пороге стояла горничная – суровая баба в синем халате. Руки ее были начищены до блеска. Взгляд ее мог остановить любую тварь.
–Опять шум! – разоралась горничная. –Опять эти двое. Мне жаловались, с  третьего этажа. Опять плачете?
—Мы не шумим. Мы философствуем. На трех языках. Включая язык молчания.
—Язык молчания мне нравится. Попробуйте его. А то вызову милицию. И скажу, что вы антисоветчину говорите.
–Гомофобию мы говорим.
 Кэл подошел к двери.
–Все в порядке, мэм. Мы успокаиваемся.
Горничная смотрела на него с презрением:–Мамке своей по-мэмкай.
–Вы тут все успокаиваетесь...А потом стреляете в стены. Помните того грузина? До сих пор дырку не залатали.
 Горничная ушла, громко топая тапками. Она закрыла дверь.
–Она права. Тот грузин был веселее. Он танцевал и пел. Потом застрелил телевизор. Говорил, диктор смеется над ним. Теперь этот диктор по ночам в вентиляции шепчет. Но это, наверное, ветер.
–Что с ним случилось?
–Уехал. В лес. На заготовку древесины. Теперь, наверное, дерево шепчет.
Они пили. Тролль выглядел потерянным. Его пальцы дрожали.
–Я не понимаю, что мы здесь делаем, Кэл. Этот город… этот отель… Это же сумасшедший дом.
–Мы делаем свою работу, Тролль. Ты сам настоял. "Пахнет деньгами", – говорил ты. А ведь не в деньгах сила, а в чуйке.
–Место… это просто точка, – сказала она. – Как дырка от клопа на обоях. Вы пытаетесь разглядеть в ней карту звездного неба. Не получится, а получится только дырка.
 Тролль смотрел на нее.
–А вы… как вы здесь оказались?
–А кто-то должен быть тут, чтобы встречать таких, как вы, чтобы наливать, чтобы слушать. Это моя работа. Раньше я просто трахалась – это было проще. Сейчас каждый мой жест – это символ. Каждая бутылка – том философии, ****ь.
–Нам не нужны метафоры. Нам нужен Орлов.
–А может, он вам не нужен? Может, лучше сесть на поезд, на нем добраться до Москвы и улететь? Поезд в Москву уходит утром. Он стонет, как умирающий зверь.
–Мы не можем уехать без него.
–Понятно. Принципы.
 С улицы донесся глухой хлопок, как будто лопнула шина. Или нет.
–Что это? – спросил Тролль.
–Воздух. Он тут плотный. Иногда лопается. Или кто-то стреляет в сов. Они тут большие, как кошки. Могут утащить ребенка.
–Совы – дьявольские птицы. Они и у нас злые.
 Кэл подошел к окну, отодвинул грязную штору.
–Ничего не видно. Туман. Как кисель.
–Всегда туман. Это не кисель. Это взвесь. Частицы угольной пыли, выхлопных газов и чужой печали. Дышите глубже. Это бесплатно.
 Тролль опустил голову на стол. Его трясло.
–Я не могу, Кэл. Я больше не могу. Эти запахи. Эти разговоры. Она говорит, но не говорит ничего! Ничего конкретного!
–Я говорю все, что знаю. Но я знаю только это : номер, бутылку, доктора, и вас, и Орлова...
 Кэл схватил Тролля за плечи и тряхнул:
–Возьми себя в руки, мудак! Мы так близки! Я это чувствую!
–Близки к чему? – спросила она. – К развязке? Она всегда близка. Как тот доктор. Он сейчас вернется. Чувствую. Он как смерть. Всегда возвращается.
 Дверь открылась. Врач стоял на пороге без пальто с закатанными рукавами. На предплечьях — темные пятна, похожие на мазут. Пахло железом.
–Не угадала. Не вернулся, а пришел. Закончилось раньше. Мальчик. Три килограмма. Кричит так, будто понял, куда попал.
–А куда он попал?
–Сюда. На Урал. В лучший из миров.
 Он заметил американцев. Кэл все еще держал Тролля.
–Что, ссора? Любовная? Из-за нее? Не стоит она этого. Ее ресурс исчерпан. Как у отработанной шахты.
–Отстаньте.
–Не могу. Я по долгу службы. Вы мои пациенты по умолчанию. А у вас, – он указал пальцем на Тролля, – нервный срыв. Требуется седация. Глубокая.
–Убирайтесь к черту! Все вы! Я хочу домой! – закричал Тролль.
–Домой – хорошая идея. Но сначала надо закончить дела. Найти мистера Орлова. Я ведь подслушал. Извините. Профессиональная деформация.
 Он подошел к столу, налил себе водки, выпил.
– Шесть бутылок – три бутылки. Целая битва с реальностью. И реальность пока побеждает.
–Вы что-нибудь знаете об Орлове? – спросил Кэл.
–Возможно. А что вы ему передать хотели? Тот самый "зиг хайль" от ваших боссов? У вас для него предмет есть? Цилиндрический, металлический? Или вы просто вестники? А вестников, как известно, убивают первыми.
 Кэл замер. Тролль перестал рыдать. Тишину резал только счетчик за стеной.
–Что вы имеете в виду?
–Ничего. Я врач. Я имею в виду анатомию. Выстрел в затылок – это тоже физиология. Крайняя форма терапии. А вы, я смотрю, случай запущенный.
–Доктор, ты их пугаешь. Они и так напуганы. Как те кролики, что привозят сюда на охоту. Белые, пушистые. А потом – бах! – и шапка.
–А кроликов надо добивать. Это гуманно.
–Где он? – прошептал Кэл.
–Он ушел еще давно, после встречи с вашими предшественниками, с неудачной встречи для них. Он оставил вам сувенир в холодильнике, чтобы не испортился.
 Все, кроме врача, посмотрели на холодильник "ЗИЛ" в углу.
 Кэл медленно подошел к нему и открыл дверцу. Внутри, на полке, лежал сверток в промасленной бумаге.
 Кэл развернул его. Там был окровавленный паспорт на имя Эдварда Шоу и золотая ручка с инициалами "E.S.".
–Это… Эдди, – тихо сказал Кэл.
–Ваш коллега, я полагаю. Орлов просил передать, что он ценит память, но новые встречи излишни. Он считает дело закрытым.
 Тролль начал истерически смеяться.
–Слышишь, Кэл? Он не хочет с нами встречаться! Мы летели самолетом! Ехали поездом! А он не хочет!
–Ну, раз встреча не состоится, давайте выпьем, – сказала она. – За отсутствующих.
 Она налила в четыре бокала. Врач взял свой стакан первым. Кэл, бледный, взял свой. Тролль не двигался.
–За отсутствующих, – сказал Врач. – Они всегда с нами. В виде памяти. Или, как в данном случае, в виде материальных доказательств... За Эдди. Пусть земля ему будет пухом.
 Они выпили. Врач громко поставил стакан.
–Ну, а теперь – к делу. Вам надо уезжать. Срочно. Поезд через час. Я вас провожу. Чтобы не заблудились.
–Мы никуда не поедем. Не без Орлова.
–Упрямство – признак тупого ума. Все  окончено. Орлов вас переиграл. Он здесь хозяин. А вы – просто неудачливые жертвы.
Он достал из кармана маленький никелированный пистолет. Держал его спокойно.
–Я не буду стрелять. Это просто для убедительности. Инструмент. Выбор за вами. Поезд или пафос. Выживите лишь выбрав поезд.
 Кэл посмотрел на пистолет, на Тролля, на сверток.
–Хорошо. Мы уезжаем.
–Мудрое решение. Собирайтесь. У вас есть десять минут. Время – тоже лекарство.
 Кэл начал молча бросать вещи в чемодан. Врач сел на стул и наблюдал за ними. Она закурила.
–И что будет с ними? На вокзале? – спросила я.
–А кто их знает. Сядут на поезд. Или не сядут. Это уже не наша с тобой история. Наша история – здесь. С этими пятнами.
–А чья?
–История поезда. Или того, кто будет ждать их в купе. Меня это не ****. Мне надо на вызов. У старухи Новиковой опять ноги отнимаются. Будем колоть витамины. Бороться за жизнь. Хотя какая уж тут победа. – Он посмотрел на меня. – А тебе надо новое лекарство. От печени. Принесу завтра.
–Принесешь. Я буду ждать.
–Я знаю.
 Американцы собрались. Кэл стоя держал чемодан, а Тролль стоял, понурив голову.
–Ну что, пошли? – сказал Врач. – Провожу. Чтобы не заблудились. В тумане.
 Он открыл дверь. Американцы вышли, не глядя на нее. Врач на пороге обернулся.
–Спокойной ночи. Постарайся уснуть.
–Пшел нахуй.
 Дверь закрылась. Она осталась одна. Она докурила, тушила окурок о дно блюдца. Фарфор треснул. Она подошла к холодильнику, посмотрела на сверток, оставшийся здесь и закрыла дверцу, налила последнюю водку из бутылки и выпила, села на кровать, смотрела на стену, на узор на обоях. Он плыл перед глазами, как бессмысленные пятна.
 Снаружи хлопнула входная дверь. Заскрежетал запускаемый двигатель.
 Она сидела неподвижно – может, десять минут, может, час. За окном прошел  долгий и тоскливый гудок поезда, еле доносившийся в тишине.
 Она не двигалась и все еще смотрела на стену.
 "И никого, – прошептала она в тишину. – Совсем никого".
 Счетчик за стеной тикал. Проходили секунды, минуты, часы. Одной фразой – бесконечная уральская летняя ночь.
 Блокнот тоже забыли.