Художник

ХУДОЖНИК

           Пашка обожает Петербург: дома, каждый со своим неповторимым обликом, огромные, плоские, глухие стены брандмауэров с редкими бойницами окон. Кажется, само время расписалось на шершавых страницах их стен — судьбами людей, живших за ними. Кое-где облупившаяся штукатурка и трещины придают стенам совершенно фантастический вид. Пашка любит часами бродить среди таких строений...
           Уже года полтора, не торопясь, он пишет длительный этюд понравившегося дома в районе 9-й Советской улицы. Задача простая — сделать то, что видит и чувствует. Срок не важен. Главное — написать.
           Вначале к нему подходили, приглядывались жители соседних домов — в том числе и шпана. И чего тут посторонний торчит, места мало что ли? Но потом как-то всё «устаканилось», привыкли. Возможно, Пашка даже стал небольшой местной достопримечательностью — как фонари, ларьки, деревья. Взрослые иной раз детей приведут. Вот, мол, как дядя рисует — бросайте бесконечное сидение за компьютерными играми! Бывает, девчонки после школы стайкой подбегут, постоят, хихикая за спиной, и унесутся дальше. Кое-кто из местных уже хорошо его знает — подойдёт, поздоровается, спросит — что да как. Пообщаются несколько минут, и опять за дело.
           На холсте постепенно появляется, заполняя почти всё пространство, большая рыжая стена дома, обращённого фасадом в противоположную от Пашки сторону. Кое-где, в нижней части, она сырая, тёмная, покрыта зеленоватой плесенью. Выше — пятна, потёки всех оттенков оранжевого, розового, жёлтого, охры. Смешение цвета, сочетание фактур порождает такую музыку, такую гармонию, что он готов стоять и любоваться ею сколь угодно долго.
           Этот старый петербургский дом помнит многое и многих. Любая выбоина на его ступеньках, каждый завиток кованых перил может рассказать не меньше, чем иная книга. О тех, кто когда-то согрел собой этот уголок города. В доме проживали обычные горожане. И судьбы многих из них могли бы стать сюжетами повестей и романов — появись в их среде человек пишущий...
           Когда Пашка проводит рукой по подсохшему холсту, то хорошо ощущает, что он шершавый, как сама стена, материальный. Именно это ему и нужно. Иногда кто-нибудь часами наблюдает за ним из окна.
           Кажется, многие стали приглядываться и к самой стене. И она того стоит. В ней есть что-то от древних мегалитов, от Стоунхенджа, может быть. Возможно, после появления Пашки в этом дворе, некоторые из тех, кто проживает здесь, теперь смотрят на соседний дом немного по-другому, отчасти его глазами.
           Работа продвигается ни шатко ни валко. Ему — спешить некуда. Ведь он, как и всё остальное, часть вечности. Так рассуждает Пашка. А её, вечность, ни догнать, ни обогнать невозможно. В ней можно только быть! Яростно, интересно быть! И каждый в ней барахтается по-своему. У каждого — свой билет. Только надо помнить, что билет — это ещё не всё. Кое-что зависит и от «пассажира». Понравился пейзаж за окном «поезда» — можешь сойти, полюбоваться и даже остаться там. Надолго, а может, и навсегда… Если не боишься променять уютный вагон привычного уклада жизни на неведомо что.
           Пашка уверен, что в этой вечности не хочет просто коптить, как старая котельная, работающая на мазуте. Кино, называемое «Твоя жизнь», прокручивают только один раз — до попкорна ли тут, господа? И вообще — до еды ли, когда такой «эксклюзив» разворачивается у тебя на глазах. И надо быть ненормальным, полным идиотом и вдобавок кретином — одновременно, чтобы только есть да спать, когда на «сцене» такое. А там — твоя собственная жизнь! Где ты не просто зритель, а главный и единственный актёр, и можешь вытворять, а лучше — творить, да, творить, всё, что душа пожелает.
           «Нет, не верю, — размышляет Пашка, — что есть те, кто готов потратить свою «единственную и неповторимую» на беготню за якобы необходимыми предметами и едой. Неужели я ошибаюсь? Скучно-то как, дамы и господа! И жаль, как жаль таких индивидов. А ведь они очень похожи на самоубийц — с той лишь разницей, что растягивают свой последний шаг на всю, так называемую, жизнь. «Так называемая» потому, что жизнью не назовёшь суету среди вещей и купюр, бесконечную и бессмысленную возню со своим, извините, барахлом. А сказки для глупцов о том, что счастье состоит в количестве нулей на банковской карте вызывают только отвращение и жалость к тем, кто по их правилам играет. И смех. Смех, который невозможно сдержать. Знаю совершенно точно, что с этим согласятся очень многие, у кого есть душа и сердце…»
           Иногда Пашка ловит себя на мысли, что вовсе не спешит закончить картину. Ведь тогда придётся расстаться с так полюбившимся милым двориком на 9-й Советской, с «его» домом, с кем уже успел подружиться. А ему этого так не хочется. И потому — он всё пишет, пишет… И живёт, дышит — этим городом, его ветрами, туманами.