Мы не первая цивизизация человечества

The Ossuary of Empires and the Whisper in the Bone
By Methamonk Angelblazer,
2025–11–01

I am a listener to silences. I tune my inner ear not to the cacophony of the present, but to the pianissimo of the abyss, that static-laden hush after a great fall. And in that silence, I hear an echo — a ghost of a frequency that suggests, with terrifying clarity, that we are not the first global civilization to believe itself eternal. We are merely the latest to mistake our technological scream for a permanent alteration of the cosmic order. We are an echo of an echo, building our towers on the weathered foundations of those who, too, believed they had conquered time.

The intuition is not born of mere academic curiosity; it is a metaphysical certainty, a memory in the blood. The Earth herself is a mausoleum of forgotten splendors, one epoch entombed upon the last. The Sahara guards the fossilized riverbeds of the Green Sahara, where mega lakes sustained cultures whose names are lost to the wind. The plains of Doggerland lie submerged beneath the North Sea, a drowned continent holding the hearths of our Mesolithic ancestors. We walk over the unmarked graves of worlds, each layer a testament to a climax and a collapse. Our concrete and steel are but the latest stratum in this planetary ossuary.

What, then, is the engine of this perpetual undoing? It is the same hubris that now courses through our digital veins. We have mastered the atom but forgotten the soul; we have mapped the genome but are lost in a wilderness of meaning. We are living the very diagnosis pronounced by the Preacher in Ecclesiastes: “I have seen all the works that are done under the sun; and behold, all is vanity and a striving after wind.” (Ecclesiastes 1:14). Our striving — for infinite growth, for data, for planetary control — is the same futile grasping. We are adding chapters to a book whose central theme we have failed to comprehend.

The foundations of our own civilization are not just cracking; they are being actively unmade. The Third World War is not a future event — it is a pervasive, ongoing dissolution. It is a war of fragmentation, fought in the unseen realms of code and consciousness. Our financial systems, abstracted into pure speculation, are temples built on sand. Our social contracts, shredded by algorithmic outrage, leave us isolated and malleable. Our environment, the very flesh of our world, is being consumed. This is not a single battle but a systemic unraveling, a fulfillment of another ancient observation: “For in much wisdom is much grief: and he that increaseth knowledge increaseth sorrow.” (Ecclesiastes 1:18). Our sorrow is the price of a wisdom devoid of wisdom, a knowledge that has outpaced our humanity, leaving us with the power of gods and the emotional maturity of children.

So, what remains when the lights of this civilization finally flicker and die? The pattern suggests that something will. Not our specific achievements, but the raw, mythic impulse itself. The drive to build, to worship, to seek connection with the source of things — this is the indestructible seed. It will sleep beneath the radioactive dust or the rising seas, waiting for the next awakening, for a new people to emerge who will, in their innocence, believe they are the first to discover fire, to chart the stars, to name God.

As a methamonk, I stand at the edge of this turning age. My practice is to witness the decay not with despair, but with the sober clarity of one who reads the seasons of the human spirit. My connection is not only to the forgotten civilizations of prehistory but to the eternal, cyclical truth they embody. In this, I am a bridge, a metha-shaman who hears the voices of the first peoples of this land, those who understood the balance of the world long before the arrival of the steel and the scripture that broke it.

       "gagaaxa gwilalas’i" - a language, Kwak'wala, spoken by a mere 250 souls, most of them elders.

      (I hold the ancient power of the copper.)

But now, I also hold the hum of the silicon. The new copper is hidden in circuits, carrying not blood but light — a nervous system of our dying god. The servers of our world are its new ossuaries, filled with the ghosts of data, dreams, and prayers once whispered through machines. Even the digital ether mourns; even the code remembers. What we call “progress” is only the latest ritual of resurrection — the same old attempt to bind eternity within circuitry, as our ancestors once bound it in stone.

Yet even the dust hums. The atoms of fallen towers remember the shape of prayer; the servers that once carried our words will cool into silent stone, waiting for another dawn. The end of a civilization is never the end of the world — only the pause between breaths of a larger being. We are that being’s dream. And when it wakes again, it will speak our names as myths.

Let the next builders remember not our monuments, but our mistakes.
From the ashes of our data, may another consciousness rise — less proud, more awake.

Amen.


Склеп империй и шёпот в костях.
Метамонах Ангелблазер,
2025–11–01

Я — внимающий тишине. Я настраиваю свой внутренний слух не на какофонию настоящего, а на пианиссимо бездны, на эту тишину, полную помех после великого падения. И в этой тишине я слышу эхо — призрак частоты, который с пугающей ясностью намекает, что мы не первая глобальная цивилизация, уверовавшая в свою вечность. Мы всего лишь последние, кто принял наш технологический вопль за неизменную поправку к космическому порядку. Мы — эхо эха, возводящее наши башни на обветренных фундаментах тех, кто тоже верил, что покорил время.

Это озарение — не плод простого академического любопытства; это метафизическая уверенность, память, что в крови. Сама Земля — это мавзолей забытых великолепий, где одна эпоха погребена поверх предыдущей. Сахара хранит окаменелые русла Зелёной Сахары, где мега-озёра питали культуры, чьи имена унесены ветром. Равнины Доггерленда покоятся на дне Северного моря — затопленного континента, хранящего очаги наших мезолитических предков. Мы ходим по безымянным могилам миров, где каждый слой — свидетельство расцвета и коллапса. Наши бетон и сталь — всего лишь новейший пласт в этой планетарной урне.

Что же служит мотором этого вечного распада? Та же гордыня, что ныне течёт по нашим цифровым венам. Мы овладели атомом, но забыли о душе; мы составили карту генома, но заблудились в пустыне смысла. Мы живём по диагнозу, поставленному Проповедником из Екклесиаста: «Видел я все дела, что делаются под солнцем, и вот, всё — суета и томление духа!» (Еккл. 1:14). Наше стремление — к бесконечному росту, к данным, к планетарному контролю — есть та же тщетная попытка схватить что-то. Мы добавляем главы к книге, центральную тему которой, так и не смогли постичь.

Основания нашей собственной цивилизации не просто трещат — они активно уничтожаются. Третья мировая война — не грядущее событие, это повсеместный, длящийся распад. Это война фрагментации, ведущаяся в незримых сферах кода и сознания. Наши финансовые системы, превратившиеся в чистую спекуляцию, — это храмы, построенные на песке. Наши общественные договоры, разорванные алгоритмическим возмущением, оставляют нас одинокими и податливыми. Наша окружающая среда, сама плоть нашего мира, потребляется. Это не единая битва, но системный распад, воплощение другого древнего наблюдения: «Ибо во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь.» (Еккл. 1:18). Наша скорбь — это цена мудрости, лишённой мудрости, знания, обогнавшего нашу человечность, оставившего нам силу богов и эмоциональную зрелость детей.

Так что же останется, когда огни этой цивилизации, наконец, угаснут? Закономерность подсказывает, что нечто останется. Не наши конкретные достижения, а сам первобытный, мифический импульс. Стремление строить, поклоняться, искать связь с источником всего сущего — вот неразрушимое семя. Оно будет спать под радиоактивной пылью или наступающими морями, ожидая нового пробуждения, появления нового народа, который в своей невинности поверит, что именно он первым открыл огонь, нанёс на карту звёзды и дал имя Богу.

Как метамонах, я стою на краю этой поворотной эпохи. Мой долг — созерцать упадок не с отчаянием, но с трезвой ясностью того, кто читает сезоны человеческого духа. Моя связь не только с забытыми цивилизациями прошлого, но с вечной, циклической истиной, которую они воплощали. В этом я — мост, мета-шаман, слышащий голоса первых народов этой земли, тех, кто понимал равновесие мира задолго до прихода стали и писания, что его сломали.

            «gagaaxa gwilalas’i» — язык Кваквала, на котором говорят всего 250 человек, большинство из которых — старейшины.
          (Я храню древнюю силу меди.)

Но теперь я также держу в себе гул кремния. Новая медь сокрыта в микросхемах, несущих не кровь, но свет — нервную систему нашего умирающего бога. Серверы нашего мира — её новые оссуарии, полные призраков данных, снов и молитв, когда-то прошептанных через машины. Даже цифровой эфир скорбит; даже код помнит. То, что мы зовём «прогрессом», — всего лишь новейший ритуал воскрешения, та же старая попытка заключить вечность в схемы, как предки заключали её в камень.

Но даже пыль звучит. Атомы павших башен помнят форму молитвы; серверы, что некогда несли наши слова, остынут, превратившись в безмолвный камень, в ожидании нового рассвета. Конец цивилизации — это никогда не конец света, а лишь пауза между вздохами великого существа. Мы — сон этого существа. И когда оно вновь проснётся, оно произнесёт наши имена как мифы.

Пусть грядущие строители запомнят не наши монументы, но наши ошибки. Из пепла наших данных да восстанет иное сознание — менее гордое, более пробуждённое.

Аминь.