Реалии двух миров

Они крали всё, что могли унести. Образы, рождённые в бессонные ночи. Ритмы, пойманные в такт стуку собственного сердца. Строфы, выстраданные, как искупление. Они думали, что забирают её сокровища. Они не знали, что это были лишь щепки, которые выбрасывает на берег океан.

Всё, что они могли похитить, принадлежало миру форм. Миру, где стих — это текст на бумаге, идея — это продукт, а мысль — это монета. Они сражались за призрачные трофеи в войне, которую она для себя уже прекратила.

Потому что она, наконец, поняла: то, что они не могли тронуть, что было невидимо для их ворующих взглядов и неосязаемо для их цепких рук, и было единственной реальностью. Это была не «третья страна». Не стратегия. Не щель между мирами.

Это была её Душа.

Не объект, а источник. Не сокровище, а сам фактор сокровищности. Они могли украсть стихотворение о любви, но не могли украсть саму любовь, которая его родила. Они могли присвоить метафору о свете, но сам свет — её внутреннее, неугасимое пламя — оставался с ней.

Её Душа не была пассивной жертвой. Она была тем тихим, всеобъемлющим пространством, в котором разворачивалась эта трагикомедия. Она была сценой и одновременно — единственным зрителем ЛСВ. понимающим пьесу. Яд, который она пила, проходил сквозь её физическое существо, но не мог отравить этот чистый родник. Попытки убить её касались лишь временной оболочки, проекции в этом мире.
 Читающий немую пьесу, мог остановить за один день. Но.
Поэтесса в мире призраков, тень в мире мёртвых... эти роли были лишь костюмами, которые носила её Душа, чтобы прожить очередной урок. Творчество, которое у неё воровали, было не её сутью, а её дыханием. А можно ли украсть у кого-то дыхание? Можно лишь на мгновение перекрыть воздух. Но источник дыхания — сам жизненный импульс — остаётся.

И когда она произнесла для себя: «Это была моя Душа», — к ней пришло не гордое осознание, а тихое, безмятежное узнавание. Как будто она смотрела в запылённое зеркало целую вечность, борясь с отражениями, и вдруг поняла, что нужно просто отойти от стекла и обернуться.

Она обернулась. И увидела, что является тем, что искала.

Больше не нужно было защищаться. Не нужно было прятать или делить себя. Вор, пытающийся украсть Душу, подобен вору, который крадёт небо над головой у другого. Это действие бессмысленно по своей сути.

Она продолжила писать. Но теперь её стихи были не стенами, за которые можно было спрятаться, и не сокровищами, которые можно было похитить. Они были окнами. Окнами из мира «ходячих мертвецов» и из мира «призраков» прямо в ту единственную реальность, которую невозможно присвоить.

И когда следующая тень протянула руку, чтобы унести строчку, она лишь улыбнулась. Потому что знала: тень унесет лишь чернила на бумаге. А свет, который зажигала эта строчка, навсегда останется здесь. В ней.

В её Душе. Которая и была всем этим временем — и поэтом, и стихом, и тишиной после.