Ветераны

         Одного из первых в своей жизни военных ветеранов я встретил, поближе познакомившись с одним из своих сокурсников. Когда я был у него в гостях на небольшом семейном празднике, он тихо сказал мне: "Посмотри на руки отца". Я взглянул: кисти рук были в рубцах, некоторые пальцы скрючены и плохо двигались. Все немножко выпили, разговорились и мой друг попросил отца рассказать кое-что из своей биографии.
         Тот в 1939-м году сразу по достижении 18 лет был призван в армию, тогда она называлась РККА, и через пару месяцев учебки попал сразу на советско-финскую войну. Однажды вечером он находился в карауле, охранял какой-то склад. Мела метель, мороз с пронизывающим ветром для парня с Украины непривычного к такому климату был просто невыносим, тем более что одежда на нём была уставная: суконная шинель, такая же будённовка, тёплое бельё под обычным солдатским х/б и кирзовые сапоги с портянками. Спасаясь от жгучего холода за углом склада он не заметил подкравшихся финнов и очнулся после удара по голове, когда его уже тащили по лесу. Оставшуюся часть неблизкого пути пришлось пройти пешком в снегу выше колена, финны, подгоняя его, шли на лыжах. Закончился этот тяжкий путь в небольшой избушке - зимнем приюте охотников.
        Чуть живого от перенесенного его долго допрашивал офицер, неплохо говоривший на русском. Били, но ничего, нужного для них, выбить из солдата не могли. Тогда они выволокли его в одной гимнастёрке наружу, прибили большими гвоздями за раскинутые руки к бревенчатой стене и ушли в избушку, сказав: "Побудь пока здесь, на холодке, подумай".
        Но видно не судьба была замёрзнуть молодому солдату в зимнем карельском лесу. Сквозь метель сначала на стук по забиваемым гвоздям, а потом на огонёк в окне избушки вышла наша разведка, ребята аккуратно сняли часового, подобрались ближе. Увидев прибитого к стене солдата, они только спросили сколько внутри финнов и через пару минут вывели наружу единственного оставшегося в живых после взрыва гранаты офицера. Тут же, чем было под руками, вырвали из стены гвозди, освободили пленника, накинули на него финский полушубок, переобули в чужую трофейную тёплую обувь, одели меховые рукавицы. Как добрались до своих память не сохранила. Руки так и остались увечными, но отец моего товарища с помощью врачей и упорных упражнений хорошо восстановил их функцию и потом ещё многие годы работал на заводе, создал семью, вырастил двоих прекрасных детей.

        На V курсе на цикле госпитальной хирургии в областной больнице я вёл больного, которого готовили на операцию по поводу застарелого абсцесса лёгкого не туберкулёзной природы. Тихий пожилой, повидавший виды мужчина, из тех, про каких говорят "воды не замутит". После войны вернулся из армии домой в родное село, женился, но детей не было. Уже давно похоронил умершую от рака ещё молодую жену и, чтобы заглушить боль потери, ушёл работать лесником. Нередко приходилось ночевать у костра в лесу, там и простыл. Через неделю после такой холодной ночёвки, когда кашель, лихорадка и слабость совсем замучили, пришёл к фельдшеру в село. Та определила пневмонию и стала делать уколы пенициллина. Я выяснил, что инъекции антибиотика, которые необходимо делать строго каждые 4 часа, т.е. 6 раз в сутки, фельдшер делала только 3 раза, в дневное время, так ей было "удобно". Выживание возбудителя болезни и гибель участка лёгкого с последующим его нагноением, к сожалению, совсем нередкий исход при таком "лечении" пневмонии. Когда скачки температуры стали выходить под 39 градусов, больной был отправлен в районную больницу, а затем в областную с диагнозом абсцесс (осумкованный гнойник) лёгкого. За недостатком мест (тогда уже достраивалась новая областная) он лежал в коридоре больницы.
      Я оформил как положено историю болезни и сдал её преподавателю, стал ждать дня операции, чтобы присутствовать, а если повезёт, помогать хирургам на ней. В один из дней я как обычно направился к своему больному, но в коридоре стояла пустая, аккуратно застеленная койка. Я спросил медсестру, где мой больной, она, опустив глаза, тихо сказала, что он умер сегодня ночью. Только тогда я заметил на покрытой зелёной масляной краской стене коридора замытые следы крови…
       Потом, когда уже немного отошёл от боли и ужаса, дал себе зарок: никогда ни я, ни подчинённый мне медицинский персонал не будет делать на нашей работе как ему "удобно". Никогда.

       В память врезался ещё один. На VI курсе института (субординатура) я вёл его как помощник лечащего врача в урологическом отделении. Ему предстояли две операции подряд с промежутком в пару недель по поводу запущенной аденомы предстательной железы. Когда я его осматривал, чтобы оформить историю болезни, в глаза бросились несколько страшных рубцов на спине и ногах. Они представляли из себя яму, от которой лучами отходили 3-4 глубоких, тоже зарубцевавшихся хирургических разреза. На спине в одном месте под тонким рубцом были глазом видны рёбра и оставшаяся часть лопатки. Между рёбрами дышало лёгкое.
       При опросе стало ясно, что это следы осколочных ранений, полученных в войну на фронте. Мой теперешний больной был призван и попал сначала в учебное подразделение, а потом на фронт почти сразу как ему исполнилось 18 лет в конце 1942 года. Надо сказать, что хотя по документам ему было 54 года, выглядел он как старик далеко за 60. Этих страшных ранений было шесть, как сказал старый солдат, получены они были "за четыре раза". Я его спросил: "После хоть одного из таких ранений вас отправляли куда-нибудь в учебное подразделение помогать новобранцам овладевать воинской наукой или просто передохнуть в другие тыловые части?" "Нет, после короткого отпуска опять сразу туда, на передок. В матушку-пехоту." Войну закончил как все, в 45-м.
       Однажды я не удержался, спросил: "В атаку идти страшно?" Ответом был долгий взгляд выцветших почти до полной прозрачности глаз и слова: "В атаку не ходят, в атаку гонят… Как скот".
       Оба оперативных вмешательства и послеоперационный период прошли без осложнений, больной был выписан в хорошем состоянии.