Молоко

Зима в этом году выдалась лютая. Мороз сковал землю крепким льдом, а улицы превратились в настоящие катки. Бабушка Матрена, несмотря на свой преклонный возраст, была женщиной стойкой и хозяйственной. Каждое утро, как часы, она отправлялась в сельпо за молоком. Дешевое, разливное, из бидона – такое она любила больше всего.
Сегодняшнее утро не стало исключением. Сжимая в руке старенький, но надежный бидон, бабушка Матрена медленно, осторожно ступала по обледенелой тропинке. Каждый шаг был выверен, каждый взгляд направлен вниз, чтобы не споткнуться. Ветер трепал ее седые волосы, а мороз щипал щеки, но она упорно шла к своей цели.
Вот и знакомый поворот, где лед был особенно коварным. Бабушка Матрена замедлила шаг еще больше, стараясь перенести вес тела как можно аккуратнее. Но судьба, как известно, любит испытывать на прочность. В самый неподходящий момент нога ее соскользнула. Секунда невесомости, отчаянный взмах руками, и вот уже бабушка Матрена лежит на холодном льду, а бидон с молоком с глухим стуком падает рядом.
Белое, парное молоко растекается по льду, образуя причудливые узоры. Бабушка Матрена застонала, пытаясь подняться. Боль пронзила ногу, но больше всего ее расстраивала потеря драгоценного молока.
В этот момент из-за угла показалась другая старушка, соседка баба Клава. Увидев упавшую бабушку Матрену, она тут же бросилась к ней.
"Матрена, ты как? Цела?" – обеспокоенно спросила баба Клава, нагибаясь к ней.
Бабушка Матрена, пытаясь приподняться, лишь махнула рукой: "Да вот, Клава, не повезло мне сегодня. Лед, он такой… коварный".
Баба Клава оглядела разлитое молоко, потом снова посмотрела на бабушку Матрену. В ее глазах мелькнул какой-то странный блеск, смесь сочувствия и… любопытства.
"И почем ты молоко покупала?" – спросила она, наклоняя голову набок.
Бабушка Матрена, забыв про боль и обиду, удивленно посмотрела на соседку. В этот момент, среди зимнего холода и разлитого молока, прозвучал самый неожиданный вопрос.
Бабушка Матрена, забыв про боль и обиду, удивленно посмотрела на соседку. В этот момент, среди зимнего холода и разлитого молока, прозвучал самый неожиданный вопрос. Казалось, баба Клава совершенно не видела валявшегося бидона, не замечала, как бабушка Матрена морщится от боли, пытаясь встать. Ее взгляд был прикован к лужице молока, словно она искала в ней ответы на какие-то свои, неведомые никому, вопросы.
"Почем… почем молоко?" – переспросила бабушка Матрена, ее голос дрогнул от недоумения. "Да как обычно, Клава. По тридцать пять рублей за литр. А что?"
Баба Клава не ответила сразу. Она медленно провела пальцем по краю лужицы, словно пробуя на вкус. Потом подняла глаза на бабушку Матрену, и в них читалось что-то вроде… разочарования.
"Тридцать пять… М-да," – протянула она, и в ее голосе прозвучала какая-то странная нотка, которую бабушка Матрена не могла уловить. "Я думала, может, подешевле стало. А то в лавке « У Ксюши» уже по сорок продают. Вот и хотела узнать, где ты такое выгодное нашла."
Бабушка Матрена моргнула. Она не понимала. Разве сейчас время для таких разговоров? Разве не важнее помочь ей подняться, спросить, не сломала ли она чего? Но баба Клава, казалось, уже забыла о ее падении. Она снова склонилась над разлитым молоком, теперь уже с каким-то сосредоточенным видом.
"Знаешь, Матрена," – начала она, не поднимая головы, – "говорят, если молоко на льду замерзнет, то оно потом лучше хранится. И вкус у него какой-то особенный становится. Может, тебе и к лучшему, что так получилось?"
Бабушка Матрена почувствовала, как по спине пробежал холодок, но не от мороза. Это было что-то другое. Она посмотрела на бабу Клаву, на ее странное, почти одержимое лицо, и вдруг поняла. Баба Клава не просто соседка. Она – та самая, кто всегда ищет выгоду, кто видит в любой ситуации только свою пользу. И сейчас, даже упавшее молоко, она рассматривала не как трагедию, а как возможность. Возможность узнать цену, возможно, найти лазейку, чтобы самой купить дешевле.
"К лучшему… К лучшему, говоришь?" – прошептала бабушка Матрена, и в ее голосе появилась стальная нотка. Она медленно, с трудом, но все же поднялась на ноги, опираясь на свой бидон. Боль в ноге была сильной, но обида на равнодушие соседки была сильнее. "Знаешь, Клава, мне кажется, тебе не молоко нужно было покупать, а очки. И лучше бы ты спросила, как я себя чувствую, а не сколько я за эту лужицу заплатила."
Баба Клава подняла голову, удивленная такой реакцией. На ее лице мелькнуло что-то похожее на обиду.
"Ну, я же помочь хотела," – пробурчала она.
"Помочь?" – горько усмехнулась бабушка Матрена. "Ты мне помогла, Клава. Ты мне показала, что в этом мире, даже когда ты падаешь, некоторые видят только то, что им выгодно. А теперь, если ты не против, я пойду домой. И без молока."
Она, хромая, но с достоинством, пошла прочь, оставив бабу Клаву стоять у лужицы разлитого молока, которая теперь казалась ей не просто молоком, а символом чего-то гораздо более горького. А бабушка Матрена, несмотря на боль и холод, чувствовала, что сегодня она не только потеряла молоко, но и обрела что-то важное – понимание истинной цены некоторых людей.