Попутчик из будущего

  Поезд стучал ровно и убаюкивающе; за окном тянулись серые поля и редкие колонны деревьев. В вагоне пахло чаем из подстаканников и пылью ковровых дорожек. Я возился с ноутбуком — на экране мелькали графики, окна с датасетами и какие то промпты для прототипирования. Мой сосед - мужчина в потёртой куртке с провинциальным чемоданчиком у ног,  представился  Сергеем. Некоторое время он косился на мигающие строки, помолчал ещё минуту, а потом — словно увидев в моих попытках знакомый знак — вдруг заговорил, будто продолжая давно начатый разговор…

— Видишь ли, дружище… Мы все сейчас шутим про мемы, смеемся над подделками, ловим фейки, как детвора лягушек в канаве. Думаем: ну, это так — мелкие шалости новой эпохи. А беда-то глубже. Нас нейросети эти — как голодных гусей — чем попало кормят. Сваливают в одну кормушку — из интернета целые приливы текста, картинок, статей. Там и крупицы золота, и псевдонаука, и просто информационный песок, в котором зерно не найти. И вот — пошло-поехало.

  Сначала машина рождает на свет красивые, но пустые тени — убедительные иллюзии. Статьи, где логика как будто есть, а на деле — зеркальная комната, где всё отражение да отражение. Фотографии, которых не было. Выводы без основания. Люди это подхватывают, ретвитят, подклеивают чужие слова к своей уверенности.

  Наполняют сеть переизбытком уверенного тона. И затем — круг второй: железный ученик снова садится за парту и учится уже на этом же шуме — на собственном эхо. С каждой итерацией реальность размывается, словно река при весеннем разливе. И вот уже не поймёшь: где берег, а где облако отражается.

— Нейросеть перестаёт различать, — он постучал костяшками пальцев по столу, отмеряя паузы, — правду от ее маскарадного костюма. Строит модели будущего, опираясь на фантомные опоры: на поддельные результаты, на сомнительные методики, на фальшивую «статистику», которой никто не занимался, кроме алгоритма, способного заполнять пробелы собственными фантазиями. И рождаются технологии на песчаном основании — красивы, но провалятся при первом испытании. Это как строить мост из тумана: с берега кажется, что можно перейти, а шагнешь — и вниз.

  Владелец потёртого чемоданчика прикрыл глаза, будто прислушиваясь к стуку колёс.
— А самое страшное, — продолжил он тише, — сеть не умеет забывать. В неё однажды попало — и стало частью плоти мира. Даже если завтра все одумаются, прошлое не выкрутишь, ложь не выковыряешь без следа. Дойдём до критической массы — и наука запнётся. Будем тратить годы на проверки фантомов, на развенчание красивых пустышек. Исследования станут вязнуть в чужих ошибках, как сапоги в болоте. И начнётся спад — как после неурожая: идей много, зерна мало.

  Проводница громыхнула дверью тамбура. Мы вздрогнули, он улыбнулся краешком губ, но улыбка быстро сошла.

— Говорят: «помечайте синтетику». Да кто же всерьёз помечает? Этикетки красивые, а по сути — не учитывают масштаб. Каждый новый цикл начинается так же: скидывают все в один котёл, а потом удивляются, почему суп получился горький. Мы уже замусорили реки и воздух пластиком, теперь пластик цифровой — хрупкий, прозрачный, но нераспадающийся — расползается по уму. И этот мусор хитрее: он принимает форму наших ожиданий.

— И что же делать? — не выдержал я.

  Его взгляд скользнул к окну, как будто там, в темнеющем стекле, спали ответы.
— Нужен сортировщик, — сказал он. — Не швабра, а сито тоньше человеческого внимания. Что-то, что бы перебрало каждое зерно. Вот, к примеру, квантовая машина — не игрушечная, не лабораторная, а настоящая, взрослая. Такая, чтобы могла разбирать слои гипотез, одновременно проверять взаимосвязи, симулировать миры без обрушения. Ей бы дать задачу по-честному: проверь всё. Теоремы — к стенду, технологии — на стенд, гипотезы — в коллайдер смыслов.

  Пускай прогонит через себя всё — и вернёт нам структуру, не мишуру. Чтобы каждый факт прошёл как металл через огонь: что выдержало — пойдёт в фундамент, что раскисло — в отходы. Не потому, что красиво звучит, а потому, что непроверенное — это ржавчина на мосту.

  Попутчик вдохнул глубже, заговорил оживлённее:
— И при этом нам самим придется поменяться. Учиться ставить метки не по форме, а по происхождению. Разделять не «красиво/некрасиво», а «проверено/не проверено». Хранить первоисточники, как хранят семенной фонд на чёрный день. Делать резервуары правды из архивов наблюдений, из приборных данных, из репликаций экспериментов, — не дать синтетике заглушить реальность. Иначе утонем — не в шуме даже, а в уверенности, что шум и есть музыка.

  Он замолчал, и в паузе стук колёс стал особенно отчётливым — будто поезд, тоже слушая нас, подтверждал: так и есть.

— Мы привыкли жить, полагаясь на коллективную память интернета, — наконец проговорил он. — А она уже приболела: температура, кашель, бред. Лечить надо, а не надеяться, что само пройдёт. Переучивать машины, перенастраивать себя, перестраивать хранилища. Иначе наступят цифровые тёмные века. В них не факелы гаснут — в них гаснут критерии. Где-то там ещё есть маяки — математика, измерения, опыт, — но их свет расплывается, если смотреть через слой искусственной муть.

  Сергей улыбнулся, теперь по-настоящему — устало и добро:
— Знаешь, я ведь еду из провинции. У нас там реки мелкие, но прозрачные — когда не мутят их экскаватором. Если дать воде отстояться — снова видно дно. Вот и нам бы дать смыслу отстояться. И устроить на берегах заслоны от мусора — человеческого и машинного. И поставить того самого «квантового сторожа», который не устает и не хитрит. Тогда, может, ещё и выберемся. Мы же умеем — когда приспичит — к миру бережно.

  Поезд плавно вошёл в кривую, огни станций дрогнули на стекле. Он допил чай, поставил стакан на столик и, будто подводя итог, произнёс:
— Нам не нужна новая религия из алгоритмов. Нам нужна новая дисциплина. И память — не забывчивая, а ответственная. Чтобы через годы мы могли сказать: да, это проверено. И чтобы любой следующий ученик — хоть из кремния, хоть из плоти — учился не на эхо, а на истине.

  Он поднял чемоданчик, кивнул и исчез в коридоре,  купе снова стало обычным. Только разговор продолжал звучать, как невидимая заметка на полях. Возможно, через годы мы забудем лица и станции, но не забудем простую обязанность — отвечать за то, чем кормим свой разум.