Шизофрения

В  моей  голове  щелкнул  тумблер.  Две  реальности  сошлись  в  клинче,  как  пара  допившихся  до  чертей  портовых  грузчиков,  и  пытаются  выбить  друг  другу  кадык  прямо  на  сетчатке  моего  глаза.  Одна  —  шершавая,  холодная,  с  запахом  дешевых  сигарет  и  прокисшего  борща.  Она  скребет  по  ребрам  изнутри,  шепчет:  «Пусто.  Холодно.  Конец».  Другая  —  лаковая,  глянцевая,  пахнет  студийной  пылью  и  отдушкой  «Альпийская  свежесть».  Она  льется  с  голубого  экрана  медовым  гнойным  сиропом  прямо  в  ушные  раковины,  мурлычет:  «Рост.  Прорыв.  Благодать».

Нервы  —  оголенные  провода.  Искрят.  Замыкают.  Пытаешься  ухватить  одну  мысль,  а  она  рассыпается  на  два  враждующих  роя  пикселей.  Желудок  говорит:  «Мы  едим  картон»,  а  стеклянный  голос  диктора  отвечает:  «Вы  вкушаете  амброзию  изобилия!».  Глаза  видят  облезлые  фасады,  серые,  как  кожа  утопленника,  а  экран  показывает  города  из  солнечного  стекла,  по  которым  гуляют  румяные  атлеты  с  безупречными  зубами.

И  вот  он,  главный  фокус,  электрическая  судорога  сознания:  ты  должен  сожрать  оба  этих  блюда.  И  картон,  и  амброзию.  И  не  подавиться.  Улыбаться,  когда  желудок  сводит  спазмом  от  картонной  диеты,  и  кивать,  когда  голос  вещает  про  нектар.  Это  и  есть  высший  пилотаж.  Ментальная  акробатик   на  трапеции,  натянутой  над  пропастью  безумия.

Вокруг  все  —  виртуозы  этого  цирка.  Ходят  с  лицами,  похожими  на  плохо  натянутые  маски.  Глаза  —  две  выжженные  дыры,  а  на  губах  приклеена  улыбка,  вежливая  и  аккуратная,  как  шов  на  зашитом  трупе.  Они  научились  расщеплять  свой  мозг.  В  одном  полушарии  —  серая  морось  за  окном  и  пустой  кошелек,  в  другом  —  марши,  фанфары  и  бесконечный  урожай.  Они  переключаются  между  ними  с  грацией  шизофреника,  поймавшего  свою   волну.

Этот  мир  —  гигантская  палата  для  тихих  сумасшедших,  где  стены  обиты  мягким,  розовым  враньем.  Санитары  с  ласковыми  голосами  вкалывают  тебе  дозу  успокоительной  лжи  прямо  в  глазной  нерв.  Не  бунтуй.  Не  кричи.  Прими.  Это  просто  новая  нормальность.  Это  не  шизофрения,  это  —  адаптивность.  Гибкость  ума.  Умение  видеть  радугу  в  нефтяной  луже  и  слышать  музыку  сфер  в  скрежете  ржавого  механизма.

Они  называют  это  стабильностью.  Смазанный  вазелином  комфорт,  в  котором  твой  собственный  опыт  —  это  просто  статистическая  погрешность,  досадный  сбой  в  программе.  Твои  глаза  врут.  Твои  уши  врут.  Твой  голод  —  иллюзия.  Верь  только  вибрирующей  блевотине  позитива,  которая  сочится  из  каждого  репродуктора.  Она  —  единственная  реальность.  А если  чувствуешь,  что  что-то  не  так,  —  это  в  тебе  проблема.  Ты  просто  плохо  стараешься.  Ты  недостаточно  лоялен.  Ты  не  научился  любить  этот  кислотный  ожог  на  душе,  который  они  называют  счастьем.

Я  смотрю  в  зеркало  и  вижу  там  двух.  Один  корчится,  его  лицо  перекошено  от  беззвучного  вопля.  Другой  смотрит  на  него  с  легким,  сочувствующим  укором  и  спокойно  поправляет  галстук.  Они  оба  —  это  я.  Мы  ждем,  кто  из  нас  первым  сдохнет.  Ставлю  на  того,  который  вопит.  У  второго  слишком  хорошие  связи  с  реальностью.  Той  самой.  Которая  по  телевизору.  Он  знает  правила  игры:  чтобы  выжить  в  этом  лабиринте,  нужно  искренне  поверить,  что  стены  —  это  двери,  а  тупик  —  это  выход.  И  аплодировать,  аплодировать  до  крови,  до  онемения  в  ладонях.  Аплодировать  собственному  исчезновению.