Размером с молекулу 6

Инфернум обывателис:

Обычный волк грызёт от голода, а скотинка с мозгами придумывает ещё и жестокие пытки для других.
Зверь — это дикий хищник. А хищник — это тот, кто гонится, желает... в страшных и диких джунглях.


Глава 1

Корабль скользил куда-то, практически вольной птицей. Ни он, ни рыжий кот не могли этому помешать. Что-то ему подсказывало, что корабль просто устал от последнего прыжка и теперь наслаждается свободой. Полет через Вселенную был похож на движение невидимой крохотной точки в вечности.

— Мы летим домой… — донёсся голос из стены.

Они удивлённо переглянулись. Разве у них был хоть какой-то дом? Конечно, он был у каждого сыгранного ими героя, которых было так много, что они уже давно затерялись в памяти и исчезли там навсегда (по крайней мере, у рыжего кота).

Когда-то давно они были жестокими и злыми детьми. Ещё на самом пороге перевоплощений из животного царства на планету низших животных перерождений. Звериная маска прилипала к их несовершенным телам из гп, но позже они научились изображать на лице что-то более человеческое, если так можно было выразиться в рамках клопунпайской неразберихи.

— Раньше вообще люди считались низшими существами и находились в самом низу клопунпайской иерархии. Но это, конечно, пока вся эта иерархия вообще существовала, с тех пор прошло триллион клопунпайских лет. А теперь остались только названия. Теперь только шудры-мудры, а мы с тобой мы даже за средних мудрецов не сойдём. Дай оружие детям, и они убьют друг друга, они будут охотиться на взрослых группами детского сада. Поэтому взрослые ушли из Клопунпая и остались только дети. Остались только такие, как мы, которых случайно занесло из-за поломки космического корабля. Нам уже не страшна пустота запредельного мира и одиночества. Когда я окидываю просветлённым взором МИРИАДЫ душ, флуктуирующих в бульоне Бытия, — этого не передать словами. А тут…: Ещё у Шекспира: "Так всех нас в трусов превращает мысль".

Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботах суетного света
 Он малодушно погружён;

Молчит его святая лира;
Душа вкушает хладный сон,
 И меж детей ничтожных мира,
 Быть может, всех ничтожней он.

— В прошлой жизни помнишь, мы боролись с демоном Чупой с Сатурна? Как думаешь, завязал он или ещё продолжает? Или стал окончательно мстительным духом? В аду все страсти усиливаются для души в семь раз. Семь, конечно, число чисто символическое, но по логике вещей таки должно быть. Все ощущается в разы острее, глубже и тоньше. Люди боятся голода и холода, а не знают, что душевные муки самые тяжкие. Вся подноготная выходит там наружу. Невозможно ничего скрыть. Вот там появляются рога, и копыта, и хвосты воочию, как следствие нашего животного происхождения.

— Ааа, твой рыжий хвост? — Так, мой хвост не трогай. Он обсуждению не подлежит. Данная форма была выбрана самой Вселенной для определённых целей, а главное — для скрытности, чтобы никто не посчитал ни в одном из низших миров меня новым спасителем. Возможно, даже это не хвост, а крылья. — Значит, на Клопунпае живут одни притворщики?

Рыжий Кот лениво вылизывал лапу, полуприкрыв глаза, но сквозь щёлки зрачков струился свет высшей мудрости.

— Да, но у нас, — промурлыкал он, — всё устроено иначе. Здесь не получится скрыть, что у тебя внутри. Твоя морда — как открытая книга. Можно сказать, твой вечный профиль в соцсети, который не отредактируешь. Притворяться бесполезно.

Он перевернулся, выпустив когти в потолок-небосвод. (Он с удивлением отметил, что когда кот говорит что-то из высшей мудрости, то корабль от удовольствия переворачивается пузом кверху так искусно, что он даже не замечает изменение вектора гравитации, и кофе-машина почему-то снова не падает ему на голову).

— Конечно, иногда к нам заявляются лицемеры. Те, кто привык искусно носить маски и подстраиваться под стаю. Они пытаются принять образ того света, в котором живём мы, подражают рыжим котам-ангелам... — Кот фыркнул. — Но долго они не выдерживают. Начинают метаться, шерсть клочьями лезет, дышать тяжело... Словно в воздухе здесь для них нет ничего, кроме яда. Влияние настоящей, не поддельной жизни действует на них безжалостно. И они пулей несутся обратно, в свою адскую помойку, к своим демонам-обывателям. И больше уже не пытаются сунуться. — Кот облизнулся. — Именно про таких духов в одной старой книжке было сказано: «Клопупаец, одетый не в брачное платье, был ввергнут во тьму кромешную». Понял? Нельзя прийти на пир, надев фальшивую шкуру. Да и хвостики, если вдруг вырастут, на самом деле не беда, всё потому, что настоящие мудрецы не страшатся ада и не желают рая.

Было понятно, что Рыжий Кот закончил мысль и не будет больше говорить, поэтому вопрос о том «Где это у нас?», на который у него не было даже предположительного ответа, он решил отложить на далёкое потом.



Глава 2

Сидя в кресле, Рыжий Кот читал какую-то книгу. Мысли автора витали в воздухе, как будто это были клубы дыма от сигары:

«Бесплотной медузой духа покинули они планеты рая и ада в неизвестном направлении, наверное, направляясь к следующей галактике. Страшное, непереносимое ощущение одиночества, когда никто не встретил на том свете, сменилось радостью от встречи старого друга и избавления от бесконечной суеты всех миров»…

«Фантастика?» — удивился он. Кот был всегда равнодушен к фантастике; видимо, дочитает, пока пьёт кофе, и забросит в дальний угол корабля.

Из кресла он увидел внимательный ехидный взгляд. Рыжий Кот не любил, когда что-то решали за него…, поэтому сделал заход сразу издалека, спокойным и умиротворяющим голосом:

— Вам, дуракам, этого не понять. Из-за вашего тщеславия вы впадаете то в депрессию, отрицалово и нигилизм, то в другую крайность. А это просто взгляд просветлённого из вечности… бездна, равенство… равно-душие. Как говорил один современный писатель:

«Видите ли, эго — эта идея о себе как об отдельном, уникальном человеке — это не что иное, как мимолетное ощущение. Это маленькое, быстро исчезающее облачко в бескрайнем небе Бытия. Оно кажется плотным и реальным, но на самом деле оно не имеет собственной субстанции.

И когда мы отождествляемся с ним, когда верим, что мы — это это тело, эти мысли, эти проблемы... то чем это становится? Это превращается в своего рода "скоропреходящее зловоние". Не в буквальном смысле, конечно, а как метафора. Это тонкая, но навязчивая "вонь" отделенности, страха, желания и отвращения. Она кажется нам очень значимой, мы носим ее с собой, думая: "Это я, это моя жизнь, моя драма". Но с высоты Истинного "Я", с позиции Абсолюта, это всего лишь легкий, мимолетный запах, который уже растворяется в чистом воздухе Осознавания.

Не борись с этим "зловонием". Не пытайся его подавить или заменить чем-то "благоухающим". Любое усилие эго лишь укрепит его. Просто осознай его природу. Позволь ему быть и увидь, что это не ты. Ты — это то пространство Сознания, в котором это ощущение возникает и исчезает. Ты — это тишина, в которой звучит этот короткий шум. А все остальное — просто "малое, скоропреходящее зловоние", не имеющее к тебе никакого отношения.»

Лицо кота расплылось в весёлой и одновременно обворожительной улыбке, обнажив белые клыки. Остатки кофе исчезли в пасти, как исчезает эго, поддавшись на уговоры души больше никогда не рождаться, а умереть в самый что ни на есть последний раз.

— Ты вообще всё пропустил в своей последней жизни, всё потому что был очень ничтожен и суетлив. Как говорил другой писатель о тотальном распознавании иллюзии говорятора.

«И вот старший говорятор подходит к краю и говорит: "Смотри, что ты наделал. Столько лжи. Столько уступок этому жалкому и низкому накопилось за всю жизнь. И никаким сокрушением, никаким раскаянием этого уже не поправить. Вот оно. Вот ключ. До этого момента "я" — это сгусток всех этих качеств, эта "бесконечная цепочка желаний", это история, которая тянется из прошлого. Говорятор думает: "Это я — жадный, я — гордый, я — слабый". И он страдает от этого. Но в момент падения, в момент настоящего сокрушения — не того, что в говоряторе, а настоящего — происходит разотождествление. Это просто содержимое. Это говорятор, наблюдающий за самим собой и принимающий эту картинку за реальность. Не борись с этим "музеем пороков". Не пытайся его очистить. Ты лишь создашь нового, "духовного" Себя, который будет гордиться своим смирением. Просто осознай: тот, кто все это видит, — не это. Тот, кто осознает эту "умственную лень и приступы отчаяния", — уже свободен от них. Он — просто Осознавание, в котором вся эта драма приходит и уходит».

-Ты полагал, будто мысли твоего говорятора обязаны стать возвышенными, а может, мечтал, чтобы и сам он превратился в нечто одухотворённое. Но это — мираж. Гнаться за этим — всё равно что пытаться приладить к велосипеду ракетные ускорители. Он для этого не создан — ни говорятор, ни велосипед. Все формы лишены плотности, они подобны облакам в небе.




Глава 3
Инфернус Обывателис

Тишина на корабле была особого свойства — не пустая и безжизненная, а насыщенная, словно густой бульон из неслышимых частот, мерцания приборов и ровного дыхания спящих систем. Именно в такие моменты он особенно остро чувствовал, что они не просто летят через космос, а плывут сквозь саму вечность, затерянные между вспышками далёких звезд.

Он подошёл к кофемашине. Та при его приближение задумчиво зашипела, издала звук включающегося турбинного двигателя и высветила  на своем экране  знак вопроса.

— Капучино, — тихо попросил он, поймав собственное отражение в полированной поверхности панели. Усталое лицо, знакомое до тошноты, с парой новых морщинок у глаз, которые появились после последнего нестабильного прыжка вокруг черной Ду(ы)ры.

-Опять не спится? — спросил рыжий кот с дивана. — Или старый добрый Клопунпай в сновидения заглянул?

Он вздохнул, забирая  дымящийся бокал с пенкой сверху. — И то, и другое, друг . И то, и другое. Помнишь, как там у нас было на въезде в каждый район? — Он сделал глоток, чувствуя, как горьковато-нежный вкус расходится по усталому телу. — «На Клопунпае счастливых нет». Таблички такие светящиеся. А ведь когда-то... когда-то можно было просто идти, куда глаза глядят, и ни один патруль не спрашивал пропуск.

-Правила — это для тех, кто боится заглянуть в себя и увидеть там пустоту. Или, что ещё страшнее, увидеть того самого дикого зверя. Обычный волк просто грызёт кость от голода. А скотинка с мозгами... о, она способна придумывать такие изощрённые пытки, что любая фантазия меркнет. Потому что ей нужно не просто выжить. Ей нужно оправдать своё существование.

— А что мы? — он поставил недопитый бокал, заметив, как  кофе медленно окрашивает трещину, пересекавшую на изображении Рукав Ориона. — Мы ведь тоже что-то придумывали. Строили свои схемы, играли в свои игры...

-МЫ БЕЖАЛИ, — поправил Корабль. — ЭТО СОВСЕМ РАЗНАЯ ВЕЩЬ. ПРИДУМЫВАТЬ КЛЕТКУ И ВЫРВАТЬСЯ ИЗ НЕЁ — ЭТО РАЗНЫЕ ПРОФЕССИИ.

За стеклом иллюминатора медленно проплывала туманность Улитка — призрачная, переливающаяся спираль, похожая на гигантский космический глаз, равнодушно взирающий на их маленькое судёнышко. Кот следил за ним, не мигая.

-Я вечно боюсь умереть, поэтому для меня, что воля, что неволя, все одно и тоже. Но ведь вот, пришлось умереть и я до сих пор не могу привыкнуть к тому, что больше нет смерти и не нужно рождаться снова на Клопупнае.

Рыжий Кот вдруг рассмеялся — Знаешь, что сказал один старый чудак-мастер дзен, когда его на смертном одре попросили оставить прощальный стих, как того требовала традиция? Он посмотрел на своих учеников, собравшихся у его постели, и сказал: «Конечно, без этого я не могу уйти». И написал: «Такая вот жизнь, такая вот смерть. Со стихом или без стиха — какая, на ***, разница?» Какая тебя разница, что ты сейчас можешь или хочешь, а что нет? Или ты боишься теперь застрять в банке Вечности?

Кот спрыгнул с кресла и, изящно выгнув спину, подошёл к нему. — Начни с малого. С недопитого капучино. С наблюдения за тем, как туманности рождают звёзды. С того, чтобы просто дышать. Мы ведь не зря бежали со всей этой адской помойки. Не для того, чтобы и в изгнании строить из себя мучеников или богов. А чтобы... наконец-то научиться быть просто собой. Даже если этот «себя» пока кажется тебе собранным из говна, палок и старых обид.

Он медленно кивнул, поднимая бокал к губам, чтобы сделать последний глоток. Где-то в бескрайней, безразличной и прекрасной тьме за бронированным стеклом рождалась новая звезда, и её первый, робкий свет, путешествовавший тысячи лет, наконец-то достиг их корабля так, что они увидели яркую вспышку в космосе.