Глава IV

Глава IV

Тишина в купе после пения из соседнего купе была тяжелой, осязаемой, как свинец. Даже стук колес казался приглушенным, словно и они подчинились мрачной торжественности момента. Лиза все еще ощущала на языке холодящий привкус мятного шоколада, но теперь он казался горьким, как полынь.

Ренье первым нарушил молчание. Он уставился на потолок вагона, его взгляд был устремлен в невидимую точку где-то за пределами реальности.
–Это не началось вчера, – произнес он тихо. – И даже не в двадцатом веке. В архивах... я читал кое-что. В XIX веке он действовал под другим именем. «Синьор Баэлетти». Странствующий меценат, покровитель искусств.

Лиза смотрела на него, не понимая.
–Синьор Баэлетти? Что это меняет?

– Все! – Ренье повернулся к ней, и в его глазах горел странный огонь. – Он появлялся в Вене, в Париже, в Петербурге. Спонсировал concerts, покупал картины, издавал книги. И везде, где он появлялся, искусство... менялось. Музыка становилась сложнее, тревожнее. Живопись – мрачнее, полнее скрытых символов. Литература... он оказывал влияние на музыкантов, художников и писателей. Результатом стало внедрение в их творчество сложных психоэмоциональных паттернов.

– Психоэмоциональных паттернов? – фыркнул Ржевский, достав свою флягу. – Опять эти умные слова. Говори проще. Он что, гипнотизировал Бетховена?

– Хуже, – мрачно ответил Ренье. – Он не гипнотизировал. Он... заражал. Заражал идеями. Ощущениями. Страхами. Он вплетал в симфонии и картины определенные частоты, определенные образы, которые воздействовали на подсознание. Готовили почву. Делали человечество... восприимчивее. К чему-то большему.

Лиза сжала руки в кулаки.
–Но искусство – это же отражение души художника! Это его боль, его страсть! Вы не можете это... запрограммировать!

– А почему нет? – вступил в спор Ржевский. – Если эта «душа» – всего лишь сложный набор химических реакций и электрических импульсов? Если ты можешь предсказать, какая нота вызовет ностальгию, а какой цвет – тревогу? Почему нельзя создать искусство, которое будет не выражать, а программировать? Вагнер, которого он завербовал, разве не пытался создать тотальное произведение искусства, захватывающее все чувства? Разве это не идеальное оружие для того, кто хочет захватить не земли, а умы?

– Это кошмар, – прошептала Лиза. – Вы говорите, что вся наша культура, вся наша эмоциональная жизнь... это может быть чьим-то проектом? Полем битвы, о котором мы даже не подозреваем?

Она замолчала, и ее мысли обратились к чему-то более приземленному, но от того не менее страшному.
–А если он контролирует еду... – сказала она, глядя на недоеденный эклер. – Тепло. Воду. Это же базовые потребности. Мы зависим от них, как младенцы. Без еды – слабеем. Без тепла – замерзаем. Без воды – умираем. Он строит свою империю не на идеологии, а на инстинктах. На самом примитивном, животном страхе.

– Именно, – кивнул Ржевский. Его лицо стало суровым. Он развернул перед ними следующий лист доклада. Текст был сухим, официальным, но за ним проступал леденящий душу ужас. – Он не воюет с армиями. Он воюет с желудками. С полями. С самой жизнью. И его основное оружие – та самая корпорация, чьи таблетки ты, возможно, глотаешь от головной боли. Bayer AG.

Он начал читать, и его голос, обычно полный иронии, теперь звучал как голос следователя, зачитывающего обвинительное заключение.

Основным инструментом влияния является транснациональная корпорация Bayer AG, основанная в 1863 году.

– 1863, – отметил Ренье. – Все сходится. Как раз время активности «синьора Баэлетти». Он закладывал фундамент.

Стратегия воздействия включает трехэтапную модель:

1. Дестабилизация:
· Применение предективной аналитики через нейросетевые системы
· Целевое воздействие на финансовые рынки и медиа-пространство
· Цель: создание управляемого хаоса и потеря доверия к правительствам

– Аналитика... – Лиза с ненавистью посмотрела на свой смартфон, лежащий на столике. – Они используют наши же данные, чтобы предсказать, как нас лучше обвалить? Нашу жизнь превратили в набор переменных для их уравнений?

2. Смена режима:
· Продвижение лояльных политических фигур
· Внедрение технократического дискурса
· Цель: установление контроля над государственными институтами

– Технократический дискурс... – прошептал Ренье. – Власть экспертов. Невидимая, невыборная власть. Идеальная марионетка.
... А все эти беспорядки... Индонезия,  Филиппины.

3. Доктрина Bayer:
· Приобретение сельскохозяйственных земель
· Внедрение генномодифицированных культур
· Установление патентного контроля
· Результат: создание зависимости фермеров от корпоративной системы

Ржевский посмотрел на них поверх листа.
–Понимаете? Он не просто покупает землю. Он покупает будущее. Он патентует жизнь. Вскоре фермер не сможет вырастить урожай, не заплатив ему дань. Не сможет собрать семена с прошлого года. Он станет арендатором на собственной земле. А мы – конечные потребители в этой цепи рабства.

Лиза представила бескрайние поля, засеянные одинаковыми, стерильными растениями, не способными дать жизнь без специальной химии. Поля, принадлежащие призраку. Поля, кормящие мир, который этот призрак в любой момент может уморить голодом.

Ржевский продолжил чтение, и картина становилась все глобальнее, все безнадежнее.

4. ГЛОБАЛЬНАЯ ЭКСПАНСИЯ

4.1. География влияния
Подтверждено установление контроля в следующих странах:
· Аргентина (монокультура GM-сои)
· США (стратегические acquisitions)
· Россия и Индонезия (лоббирование законодательства)
· Филиппины, Колумбия, Мексика, Испания

– Весь мир, – констатировал Ренье. – Он опутал весь мир невидимой паутиной. Мы все в ней. Даже здесь, в этом поезде.

4.2. Критический порог
Рассчитан критический показатель – 84% контроля над мировым рынком продовольствия. Достижение этого порога позволит объекту:
· Осуществлять синхронизированный саботаж сельскохозяйственных систем
· Инициировать глобальные продовольственные кризисы
· Устанавливать абсолютный контроль через механизм голода

– Восемьдесят четыре процента... – Лиза снова почувствовала тошноту. – Это же почти все! Остается лишь жалкая горстка независимых стран, которую можно будет сокрушить одним движением.

– И он уже на 72%, – добавил Ржевский. – Осталось всего ничего.

Он перевернул страницу. Худшее было впереди.

5. НЕЙРОСЕТЕВЫЕ ТЕХНОЛОГИИ

5.1. Биологическое оружие
Нейросети под контролем объекта используются для:
· Проектирования целевых патогенов
· Селективного уничтожения сельскохозяйственных культур
· Создания искусственных эпидемий

5.2. Климатическое оружие
Применение включает:
· Модификацию атмосферных процессов
· Создание управляемых стихийных бедствий
· Целевое воздействие на регионы-конкуренты

– Боги больше не громовержцы, – с горькой усмешкой произнес Ренье. – Они – программисты. Они пишут код для вирусов, которые пожирают пшеницу. Рисуют на картах ураганы, которые вытаптывают рисовые чеки. И все это – с помощью машин, которые мы сами для них построили.

Ржевский дочитал заключение, и его голос окончательно опустошился.

6. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Объект "Доктор Баэль" представляет собой системную угрозу глобального масштаба. Его деятельность направлена на установление тотального контроля через продовольственные системы и нейросетевые технологии. Текущий уровень проникновения оценивается в 72%. Прогнозируемое достижение критического порога – 84% в течение [ДАННЫЕ УДАЛЕНЫ].

Рекомендуется продолжение мониторинга и разработка контрмер в соответствии с протоколом "Квантовый щит".

– «Квантовый щит»... – Ржевский бросил документ на стол. – Смешно. Против существа, которое, возможно, и есть сама система. Как щит может защитить от воздуха, которым ты дышишь? От воды, которую ты пьешь? От хлеба, который ты ешь?

В купе снова воцарилась тишина. Лиза беспомощно огляделась. Ее взгляд упал на книгу, лежавшую на полке рядом с ее кожаным рюкзаком. Это был томик французской поэзии, который она взяла в дорогу. Она машинально потянулась к нему, нуждаясь в прикосновении к чему-то простому и настоящему. Книга раскрылась на закладке. Но это была не закладка. Это была глянцевая открытка – реклама выставки «Bayer  Crop». На ней – идиллическая картина: золотистые поля, спелые колосья на фоне чистого голубого неба.

И внизу, изящным курсивом, были напечатаны восемь строк на французском. Стиль был узнаваем – меланхоличный, утонченный, полный недосказанности, стиль Поля Верлена.

Сердце Лизы замерло. Она прочитала их вслух, ее голос дрожал:

"Les bl;s sont beaux sous le ciel de Bayer,
Chaque ;pi un soldat, chaque grain un loi.
L'ivresse des moissons berce nos volont;s,
Dans le doux esclavage de sa prosp;rit;.

L'oubli descend sur les sillons dociles,
Comme un poison lent dans les villes immobiles.
Nous sommes les enfants de ce pain quotidien,
Et notre faim lui b;tit un a;rien."

Она перевела, и каждое слово обжигало, как раскаленное железо:

«Так хороши хлеба под небом Баейра,
Каждый колос – солдат, каждое зерно – закон.
Хмель жатвы баюкает наши воли,
В сладком рабстве его процветания.

Забвение нисходит на покорные борозды,
Как медленный яд в неподвижные города.
Мы – дети этого хлеба насущного,
И наш голод возводит ему храм в эфире.»

Открытка выпала у нее из пальцев и заскользила по полированному столику, безобидная и страшная одновременно. Рекламный проспект. Поэтическое описание. Или... инструкция? Пророчество? Признание?

Они сидели в роскошном купе несущегося в ночи поезда, а за окном, в дожде и тьме, уже зрела новая реальность. Реальность, в которой хлеб был солдатом, а голод – архитектором храмов для холодного цифрового бога. И не было видно ни «Квантового щита», ни спасителя. Лишь бесконечные рельсы, уходящие в туманное, голодное будущее.