Абидос

Где-то там, на миндальных пустынях,
среди красных, разрушенных домов, выжженных солнцем,
в окружении ослов и тёмных бедуинов — время остановилось вовсе.
Песочные весы пробили брешь,
и теперь нельзя понять — где здесь прошлое, а где грядущее.
Мужчины безучастно сидят в тёмно-синих робах.
В их глазах затаился мрак,и где-то в уголке овала видна восточная звезда.
Зубы — как разрушенные крепости, из них клубится дым.
Пальцы тонкие, высушенные, ловко перебирают белые домино.
Цифры танцуют на столе, пересекаются раз за разом —
удивительная точность от такого хаотичного Востока.
Сидя на коврах, они вдыхают кальянный зефир,
что, как джинн, витает возле них, окуривая пространство.
Дети, разноцветными пятнами, прячутся за деревьями,
догоняют друг друга, переливаясь калейдоскопом .

Но вот он — ты.
Стоишь выше этой деревни и терракотовых холмов,
строгий, ограниченный углами снаружи,
и тёмный, мягкий, влекущий изнутри.
Как корка апельсина — ты твёрд,
непостижим, монолитен, идеален.
Ветреные сабли Египта кромсают твоё каменное тело,
но ты стоишь незыблемо, зная,
что даже время над тобой не властно.
Но стоит впиться духовным любопытством — молодым,
ладонью провести по гладкому граниту,
закрыв глаза, на ощупь трогать узоры и коптские шрамы —
как из тебя пойдёт чёрная, мягкая неизвестность.
Не знаю, отравишь ты меня или вылечишь от дум,
и подавишь мою телесность.
Шаг вперёд — и я внутри.
Запах тягучий, для дыхания,
проходит сквозь меня, встречая первым дорогого гостя.
Вдох — и запах факельного масла.
Вдох ещё — и запах хека и священных жертвоприношений,
запах краски тысячелетней и горелых лодок на потолках
перемешивается с сыростью камней, пропитанных веками.

Войдя к тебе, я чувствую рой пчелиных взглядов,
кваканье лягушек, сидящих на престолах, —
они обсуждают меня с осанистыми журавлями.
Бабуины с ухмылкой на лице, в золотых браслетах,
в роли посыльных бегают туда-сюда,
развивая мысли по тоннелям.
Красно-синие отливы стен сменяют закопчённые следы обрядов;
космическая копоть переходит к зелёным жертвенным полям
с пылающими жёлтыми кострами.
Цветы растут из каменной расщелины —
но как это может быть в гранитном теле,
что веками спит, не просыпаясь?
Одежды фараона, орнаментом постелены,
укутывают меня.
Многоликая луна падает на темя,
отскакивая от потолка пятнадцать раз.
Голова опухла, как шар,
и невольно поднялась до потолка.
Там, в бирюзовом пространстве, сквозь щель, сочащуюся лучами,
влетел я в огромный зал.

В комнате уютной лепестки папирусов покрыли все углы.
Щебет птичий слышен — слитый с бормотанием старика.
Под завалами древних мыслей видна горбатая спина.
Позвонки режут манускрипты;
руки, длинные, с корнеобразными пальцами,
обвивают чернильное перо.
Мягкой плавной тенью из тёмного угла выходит он —
Тот, кто знание хранит.
С хитрым взглядом смотрит на меня
и клювом длинным, гордым щёлкает.
Он стар, кожа молочного оттенка,
рёбра вцепились в грудь,
перламутровые голени держат жилистые икры.
Опоясан в ткани золотистой
с изображением луны, целующей солнце.
Шея длинная, как змей, скользит по полкам, ища ответы.
Но, несмотря на старость, лёгкость есть в его движениях —
потоком воздуха несёт его по залу.
Пальцы нежно гладят лист,
взгляд — любовный, откровенный.
Двигая кистью, отдаваясь потоку,
Тот запечатлевает эйфорию и любовь,
что ни один смертный описать не может.
О Тот, напиши на мне то, чего я не знаю,
но понять хочу всегда.

Придумай мне мои страдания
и дай ответ, как мне их снять.
Я вижу — ты передо мной,
дыхание со свистом давит на меня.
Чувствую гладкий клюв на лбу —
он твёрд и холоден, но дрожь и живость пробуждает он во мне.
Глаза закрылись. Я готов.
Вмиг уже на лодке Ра сижу я
в окружении жертвенных быков.
Плыву по синей, засохшей краске,
то и дело проваливаясь в тёмный ров
и выплывая из него — уже одетый в красной маске.
Среди гребцов лежу я,и двинуться мне не в моготу.
Царь ли я или жертва грядущая на съедение богу —
я не знаю.А есть ли разница вообще?..

О жёлтая Исида,на корме сидящая, вскорми меня, широкоплечая.
Прижми к себе, дай мне дом,загладь увечья.
Грудью звенящей накорми,обхвати лицо монолитной ладонью.
Твой нос прямой и чувственный,а губы большие, игриво завиваются ракушкой.
Бёдра твердые земные, живот извивается, как Нил,
протекающий вниз бурлящим жадным потоком.
Пытаюсь тобой напиться, но не могу —
жажда мучает меня, как грех.
Глоток ещё, глоток…
Голова кружится сильнее.
Лицо моё — подобие Осириса,
только сильно зеленее.
Запеленали меня мысли,
жёстче, чем владыку подземелий.
Лоскуты стыда сжимают больно тело,
кости покатились, и я вместе с ними.
Корона Атеф украшенная перьями пестрых попугаев от тяжести ломит мою голову
звуки щебета и запах пыльной позолоты смешались в новое чувство.
В руках держу я скипитр и плеть.
Зачем скажи мне они если руки сжаты лоскутами
как поддерживать порядок мира если сам в тотальном хаосе заключён.

Уже на жертвенном одре лежу,
в ожидании божественного свершения.
О черноликий Анубис,
дитя жертвоприношения,
убери из меня всё человеческое сомнение,
промой мое нутро и начини его восточным запахом
накорми Анхом возрождения.
О как же я голоден до правды,
но теснее моё проклятое стеснение!
Твои собачьи уши не виляют,
и нос твой глупо не сопит.
Ты строго омываешь инструменты,
отмеряешь душу,
ищешь залежи духовные среди грязи противоречий.
Уже я чувствую парасхита —
он впился в мой чепец.
Тяни, тяни быстрее!
Спаси меня от мыслей, наконец.
Через нос, сквозь каналы, минуя расщелины старого храма,
пролетая над пастбищем животных,
виляя по улочкам старого торгового города,
взъерошивая волосы старого суфия
и сбивая домино у играющих бедуинов,
плавая в кувшине хека, омываемый жрицей.
Возьми моё нутро, положи в канопу
и закрой его там навсегда.
Хтоническая крышка, прикрой мой рёберный саркофаг,
чтобы оттуда не сыпалась сердечная слюда.
И вот чувство пустоты овладел мною так приятно
внутри только опилки, травы, соли, льняные ткани.
В голове все промыто вместо мякиша сандаловые масла.
Я не замкнут в теле собственных тяжёлых дум,
от меня не пахнет смелостью и страхом.
Любовь моя в кувшинах и мысли рядышком лежат.
Теперь я рядом с ними осталось только закрыть глаза...

Открыл глаза — и снова вижу твой непостижимый вид.
Как будто между нами ничего и не было.
Воздух сушит глаза, песчинки колют
и не дают нормально попрощаться.
Темнота осталась позади —
она застыла чёрной, маслянистой краской.
Бульканье кальяна и смех ребёнка
закрыли твоё магическое очарование.
Уже женщины в чёрных покрывалах,
с лоснящейся кожей, монетными глазами,
кричат мне — посмотреть их чудесные товары.
И я, растворившись в толпе людей,
вхожу в земное благо.С теми же навящими мыслями
сердцем что постоянно гудит руками обвитыми кандалами
с мокрым хриплым дыханием.
Ведь я всё тот же человек комедии —
живость мне не чужда и открытые пространства я люблю.
может быть, когда-нибудь я вернусь к тебе,
но уже с лицом трагедии.
И ты, великий, откроешь мне свой подземный дар