Запах кофе

Запах кофе был первым, что она ощутила, переступив порог. Густой, горьковатый, с нотами темного шоколада и едва уловимым оттенком кардамона. Этот аромат был якорем в беспокойные дни. Всего пятнадцать минут — глоток воздуха между совещаниями, короткая передышка, чтобы прийти в себя.

Алина заказала капучино и заняла свой обычный столик у окна. Завариваясь в ритуале — положить телефон экраном вниз, расправить салфетку, сделать первый неторопливый глоток — она заметила его.

Мужчина сидел в углу, в полумраке. Простая куртка, седая щетина, плечо, прижатое к стене, будто он нес на себе невидимую тяжесть. И глаза. Взгляд, устремленный в пустоту, полный такой тихой, бездонной грусти, что ее собственное сердце сжалось в ответ.

И вдруг мир перевернулся. Это не просто незнакомец. Это — черты, стертые временем, но врезанные в память навсегда. Изгиб брови. Форма ногтя на большом пальце, сжимавшем кружку. Это был он. Ее отец. Тот, чья фотография в самодельной рамке все еще лежала на дне шкатулки. Тот, кто ушел, когда в ее жизни было всего десять лет, оставив после себя пустоту, которую не мог заполнить никто и ничто.

Она ненавидела его. Скучала по нему. Мечтала о этой встрече и боялась ее. И вот он здесь, в пятнадцати шагах, и эти пятнадцать шагов кажутся пропастью, которую она не в силах преодолеть.

«Уйди, — шептал внутренний голос. — Встань и уйди. Сохрани в себе образ предателя, это проще, чем узнать правду».

Но ноги сами понесли ее вперед. Она подошла к его столику, и ее тень упала на его руки.

— Папа? — произнесла она, и собственный голос показался ей чужим, тонким, как паутинка.

Он медленно поднял голову. В его глазах не было удивления. Лишь бесконечная усталость и какое-то странное, болезненное облегчение.

— Алиночка, — выдохнул он. Словно ждал. Словно знал, что она придет.

Они говорили. Сначала обрывками фраз, потом — все быстрее, торопливо, боясь не успеть. Он не оправдывался. Он объяснял. Говорил о своем бессилии, о долгах, о страхе сломать жизнь ей и ее матери. О том, что думал — уйти будет благороднее, чем быть обузой. О своем величайшем заблуждении, что он понял слишком поздно.

— Я всегда любил тебя, — сказал он, и его ладонь дрогнула, почти дотронувшись до ее руки, но не посмев. — Каждый день. Прости меня. Если можешь.

И она, к своему изумлению, смогла. Не потому, что его причины были вескими. А потому, что в его глазах она увидела не чужого, могучего взрослого, сломавшего ее детство, а сломленного жизнью человека. И вся ее многолетняя обида вдруг показалась тяжелым, ненужным камнем, который она наконец-то могла выпустить из рук.

— Я тоже никогда тебя не забывала, папа.

Он улыбнулся — первой за эту встречу настоящей, хоть и печальной улыбкой. Потом посмотрел на часы и как-то сразу сник.

— Мне пора.

Они не договорились о новой встрече. Просто молча обнялись у выхода — крепко, отчаянно, как прощаются навсегда.

Алина вернулась за свой столик. Ее капучино остыл, но она сделала глоток. Он был горьким и самым вкусным за всю ее жизнь. В кармане завибрировал телефон. Мама.

— Алина… — голос матери был безжизненным и далеким. — Только что звонили… из больницы в Нижнем. Твой отец… Сегодня утром. Инфаркт.

Мир не рухнул. Он замер. Запах кофе, смех за соседним столиком, солнечный зайчик на полу — все превратилось в статичную, беззвучную картину.

— Не может быть… — прошептала Алина. — Я только что… Я с ним говорила.

— Держись, дочка, — голос матери дрогнул. — Его нашли в гостинице. Он был один.

Алина опустила телефон и снова посмотрела на ту пустую кружку в углу. Ее пальцы сами потянулись к ее собственной чашке. Она была холодной.

И тогда она все поняла. Это была не случайность. Это был подарок. Шанс, данный ей свыше, чтобы обнять его не на кладбище, а здесь, за чашкой кофе. Чтобы сказать ему то, что он, возможно, шептал в пустоту перед смертью. Чтобы простить.

Она допила кофе до дна. Горькая гуща на языке была похожа на правду — не сладкую, но очищающую.

«Я успела», — подумала она, и впервые за много лет ее душа наполнилась не горечью, а светлой, тихой печалью. Она вышла на улицу, и ветер обнял ее, как когда-то в детстве.