Синдром Вазарали

   Боль пришла не как ощущение, а как физический закон, знакомый до тошноты. ...Но для Арсения, в последние месяцы погружавшегося в тексты дзэн, это был именно Тигр — древний, безликий страх, гнавший его в никуда.

   Его терапевт, пытаясь приручить неукротимое научным термином, как-то обронил: «Ваша паника — это как смотреть на картины Вазарели, знаете? Голова кружится, мир плывет. Сейчас Арсений понимал это буквально: стены комнаты действительно поплыли, как геометрические фигуры на картине, наклоняясь и искажаясь. Мир превращался в обманчивую картинку, лишённую устойчивости...

   Накануне он читал притчу. Монах, тигр, обрыв, земляника. Она показалась ему красивой метафорой, интеллектуальной игрой. Сейчас она стала инструкцией по выживанию.

    Первый Тигр, свирепый и безжалостный, рычал в его ушах: «СЕРДЦЕ! ИНФАРКТ! СМЕРТЬ!». Он гнал его вперёд, к спасительному действию, которого не существовало. Артём попытался сделать «шаг к землянике» — найти в комнате объект для осознанности. Но паника смыла хрупкий мысленный конструкт.

   Он сделал невольный шаг, и мир ушёл из-под ног. «Обрыв». Мысли сплелись в один комок оглушительного белого шума. Слова притчи растворились. Остался лишь животный ужас, знакомый до костей. Тигр внизу, страх небытия, был страшнее первого. Он зажат. Сверху — смерть тела. Снизу — смерть души. Спасения не было, ровно как и у того монаха.

   Его тело, зажатое между двумя безднами, совершило акт капитуляции. Оно обмякло. И в этой пустоте, куда отступила паника, его взгляд, больше не управляемый волей, упал на маленькую репродукцию, прислонённую к книгам. «Троица» Андрея Рублёва.

   Он не видел больше иконы. Он видел чашу. Тот самый сосуд в центре стола, который держал в себе молчание мира. Его сознание, суженное до точки, упало в эту чашу, как в колодец. Не было больше Тигра, не было Обрыва. Был только изгиб золотого края, тонкая тень от руки Ангела, падающая на него, и бездонная, тёмная глубина внутри. Эта чаша и была его земляникой. Совершенным, самодостаточным миром, который можно было «вкусить» одним лишь взглядом.
  Он не победил панику. Он совершил с ней то, что Ангелы совершали с чашей — принял её как данность. Он перестал быть монахом, бегущим от тигра. Он стал монахом, пробующим землянику. Его «земляникой» стала безмолвная беседа Рублёвских Ангелов.

  Он не знал, сколько прошло времени. Очередной вал адреналина попытался подняться из живота, отзвук Тигра. Но на его пути теперь стояла чаша. Волна наткнулась на эту молчаливую твердыню и отхлынула. Она не исчезла, но больше не была всем миром. Она была просто волной в океане его дыхания.

   Артём медленно выдохнул. Он не победил. Он вместил. И в этом, как он теперь понимал, и заключался весь секрет. Тигры не уходят. Просто мир вокруг них становится больше.

   Он подошёл к репродукции и поправил её. Тигры, он знал, вернутся. Но теперь у него был не просто метод, а внутренняя готовность. Способ не убежать, а преломить реальность, как свет преломляется в чистых красках Рублёва, превращаясь из луча страха — в сияние простого, невозмутимого присутствия.