Невероятная операция

Темно. Часы рядом, но ни зги не видно. Ползёт к концу кровати в сторону окна, но всё равно каша. «Встать нужно...» Стол, телефон, 6:00. «Бессоница. Но если сегодня так рано встану, то вечером точно засну».
Встал. Носки в тапках. Надел их, потом штаны, которые висели на ручке двери. Поднялся на шлёпки, надел упавшую со штанов рубашку. «Но я же не понял ночнушку...» Стал расстёгивать рубашку, снял ночную футболку и надел обычную. Опять влез в рубашку.
Подошел к окну и расправил шторы. Мрак, ничего не видно, только вдалеке стоит голое дерево. «Какое красивое деревце! Это всё руками Всевышнего... Да, оно стремится вверх, к небесам, живёт долго...» — думал, а на самом деле подражал поэтам, которых не понимал. Вдобавок он плохо видел. Всё-таки не дурак, и в конце проскользнула мысль: «Вздорняк». Вероятно, от страха.
Пошел на кухню. Пол скрипит, как под обстрелом. Большой шаг помогает меньше шуметь. Включил свет и взялся готовить бутерброд. Хлеб, яйцо, соль и чистое от шкуры и жира куриное мясо. У каждого свой талант.
Во время еды стал думать о высшем учебном заведении, в котором учился. От омерзения встряхнул головой. Захотел насладиться настоящим моментом и восклицать, чтобы слышала его благодарность Вселенная за простой и вкусный завтрак, за то, что он не какой-то там государственно важный человек, а самый свободный и может делать, что хочет. Но почему-то во время жевания приходила в голову понимание, что это, быть может, роковой день.
Опять тряхнул головой и неприятно сморщился. В голове стали играть песни. Я всегда говорю, что музыка — это духовная пища, после которой, как и после настоящей, нет желания что-то делать, а хочется лечь на кроватке, растянуться и в сладостном забвении уснуть.
Он уже с признательностью смотрит на часы, уверенный в их честности, но потупил глаза, увидев, что прошло 25 минут. Остаётся ещё 4 часа и 35 минут!
Пошел за компьютер. Телефон — мусор, годных игр там нет. Хотя виды и там смешат. Но вообще хотел посмотреть просто погоду. Но попалась новость об обновлении одной игры. Но перешёл на сайт. Но скачал.
«А где вредители... Родители...» — спросил себя от возбуждённой и предвкушающей скуки во время установки игры и ответил: «Они в каком-то городе по делам». Его папа любил свою дачу и называл её ласково: «Дочь, дочка, доця», а писал с большой буквы. Настоящую, уже взрослую дочь он с рождения её называл английским словом «daughter», произнося его так:
— Да чёрт!
Он был послом в Англии.
Захотелось в туалет. "Пришло время убить время" Уже выходя из уборной, думал, что прошло как минимум полчаса. Но часы беспощадно показывали 6:49.
Понимаем, что читатель ещё не осуждён на вечные муки, а осуждать его прежде времени — дело безнравственное. Мы перенесёмся к 10 часам. Тогда герой наш писал стихи. Пот страха сменился потом вдохновения.
Успел написать:
Я не верю обещаньям,
Но в обманах убеждён;
Не хочу быть порицаем,
Но всё жду я свой позор.
Если закрыть глаза на последнюю строчку, откровенно разодетую лишь для удовлетворения требований ритма, можно увидеть его тщеславную суть. Всех подозревает, во зле уверен. Нередко мысленно с сожалением, со всепримиряющей и покорной року мудростью(как ему кажется, чтобы самому себе не казаться подростком) и с прощением грустно осознаёт, что те, кто «булят», чаще всего думают, что шутят. Впрочем, это не его стихи, хотя он их только что выдумывал и писал. На самом деле он тасовал слова под рамку подсознательной музыки, услышанной когда-то. А у той музыки были те же слова. Настоящий автор, видимо, подражал тверскому барду. Хотя, может быть, всё наоборот. Увидел время.
На улице теплее, чем вчера. Нашел кроссовки и надел их. Применил куртку. Колебался, брать ли шапку, но решил, что нет. Вызвал такси. Дорого. «Лада-Веста» о282ма. «Омар Хайям!».
Ключи крутнул один раз. Думал проверить дверь. Проверил. Но на всякий случай два раза. Опять проверил. «Что же я так волнуюсь? Последний раз, может быть, а я ненадлежащим образом мыслю о каких-то мелочах. Жизнь не станет, вероятно, прежней После последних слов пробежала орда мурашек по спине. Он согнулся, но постарался выпрямиться и почувствовал, что подмышки плавают в жарком поту.
Благополучно спустился по ступенькам. Открытое окно обдало холодом, хотя куртку ещё не застегнул. Ждём. Подъехал не таксист, а седой Дед Мороз на своих санях.
«Боже, в жизни такси почти не пользуюсь и в магию не верю, но словил вот такого мертвеца.
Ещё придётся самому руль брать и его до больницы везти».
— У меня навигатор не работает...
— Буду везти как знаю. — просипел потусторонний голос. Через минуту только понял, что это был водитель.
По дороге сочинил такой стишок:
Свисают зелёные сопли
Над млечной дорогой полос
И едут, как будто оглобли,
Путь крася в дымящий навоз.
Вершины спрягаются тучей:
Не вытянут пробку они!
Прохожий, как пепел летучий,
Под бредом влачася, бежит.
Белки пробивают квартиры
Из ада съезжавших огней,
Но числятся в душненьких дырах
Глаза и твои, и чертей.
После этого его стошнило. «Суета». Смотрит в окно. Всё бежит и едет. Чувствует усталость, которую может внушить долгое бездумное прослеживание всего того, что творится за окном машины. Стал смотреть на ручку.
"Забыл телефон" Теперь он не может зажечь факел свободы и забыться от страха. Глаза будто сейчас вылезут.
Дует. Вроде нигде окно неоткрыто, но явно чувствуется ветер. Проехали мимо чего-то дымящего, и вся машина наполнилась гарью. Задержал воздух, желая в душе, чтобы шашлычников задержала полиция. «Да, ничего».
Подъехали. Стоит банда попрошаек.
Услышал пошлый и бессмысленный разговор:
— Куй железо, пока горячо!
- Куй, ковать, кровать...
В регистратуре очередь. Места заняты. «Может, маску надеть мне?..» Но все без маски... Да и маловероятно, что все здесь на входе больны. Поближе к двери, где микробы отлетают от ветерка... Смешно...
Наконец состоялся обычный разговор, который никто из участников его не вспомнит никогда в жизни. «Талон в руках!..»
Какая-то женщина хотела войти в кабинет, но её не пустили. "Дискриминация по талонам"
Рядом сидели двое мужчин приблизительно кризисного возраста. У первого лицо было похоже на обезьянье, у второго - на муравьиное. Обезьяны и муравьи не улыбаются, поэтому, когда улыбались им подражающие люди, чувствуешь, что всю внутренность твою скрутило. Обезьяна:
- Скажите, пожалуйста, почему англичане почти одним и тем же словом называют шахматы и сыр? Chess и cheese...
- Чай хотя бы... Из уважения... Швейцарам лишь гоже называть так...
- У швейцарцев сыр с плесенью...
Помолчали, мечтая о сырах шахов...
- Знаешь, что значит на английском sheep?
- Шип, шиповник?
- Овца! Мне кажется, что похоже на русское щипать...
- Ну, если овцу, то позволительно... Что от скуки швейцарским пастухам делать? Волей-неволей... Ведь не мужа овцы, не овна?
- Нет, простите, я - овен, а вот ты баран!
Молчок.
- Английское cat в польском значит палач.
- Очевидно. Я читал, что в Польше много аллергии на котов... Видимо, от английского сыра... Дощипались...
- Аллергии на котов нет, только на шерсть.
- Но ведь коты и нагие могут быть!
Пауза. Муравей опять продолжает:
- У нас много умирают от водки, между тем она по названию похожа на воду.
- Ну так если человек умер, когда же ему слова менять-то?
Тишь.
- Англии нужна революция.
- Зачем?
- В России сразу после Октябрьской революции убрали букву, которая никак не звучала и, в точности как английское «е», стояла на конце слов.
- Да, если бы в английском был бы символ нежности, ничего бы...
- Какой символ нежности?!
- Та буква наша, которая как Б, только без крыши... Знак мягкости... Им бы такую буковку!.. На английском сразу бы перестали говорить как на международном языке...
Вдруг он почувствовал омерзительное отвращение ко всему вокруг. Эти уже где-то виденные животные с тюремными анекдотами не слышались. Всё опротивело, вся жизнь показалась мелкой и грязной. Не хотелось видеть и слышать что-то знакомое, что наполняло эту жизнь, как канализационная вода наполняет трубу. Стыд, злоба, страх, их круговорот и их причудливые комбинации, казалось, составляли ядро этого отчаянного существования.
«Хоть в прорубь» - думал он из-за краткости и красоты этой фразы, хотя проруби в жизни не видел и часто мешал себе думать о решительных действиях, которые не мог совершить. Они лишь были слабыми утешениями, после которых всё повторялось. Нужно было думать о возможном, а не размягчать свой мозг дешевыми сладостями. Бежать или терпеть, иначе ждёт безволье.
Хочется думать о детстве, игрушках, а между тем чувствовал к ним ненависть. «Не люди надоели мне, а я устал...»
Он поднял голову. Никого не было рядом. «Бред...»
На самом деле это были не последствия бессоницы. Его фантазии, нередко обусловленные мелочью действительной или воображаемой, принимали могущественные размеры и угрожающую власть над всем настроением.
Осмотрелся. Ни муравьев, ни обезьян не было... Бред...
Стал думать о вердикте врача. «А если я уже серьёзно болею? Может, нужна неотложенная операция? А если она дорогая, то родителям придётся брать в кредит или продавать всё, что есть... А если еще нужно в другой город? А если в другую страну? Наркоз, наркотики... Ведь ошибки во время операций бывают... Что же тогда? Что будет с моим сознанием?.. А перед операцией не вредно бояться?.. Или мне лучше повешаться, чтобы после операции не оказаться виновником обнищания семьи?..» - Так он думал.
Вышла медсестра и назвала его имя, потом фамилию. Знак! До этого она называла только фамилии.
Врач начал с множества вопросов. «Видно, чтобы подготовить меня к уроку, наркозу...» Потом осмотрел его потное тело. Молча стал мыть руки. «Умывает руки перед приговором...». Сел на стул. Откачнулся на спинку. Вернулся в нормальное положение. Подвинулся к столу. Посмотрел на клиента и открыл свои уста, окаймлённые седой щетиной.
- Нет смысла делать операцию...