Сказка о Рыжем, который унес свой цвет к Луне

     В лесной чаще, где деревья стояли, как старые друзья, а солнце играло лучами света на земле, жил-был молодой лис. Он был не просто рыжим – он был воплощением своего цвета: яркий, как осенний клен, стремительный, как всполох молнии. Энергия так и плескалась в его лапках, била ключом. Он обожал всё, что любит лис: воровать яйца из птичьих гнёзд, затевать шумные погони за ошалевшими зайцами, а по осени – с разбегу нырять в шуршащие кучи листвы и кувыркаться в них, пока всё вокруг не взмывало вверх золотым вихрем.

Но всему приходит время. Лис немного повзрослел. Забавы потихоньку отходили в прошлое, как отливает вода после прибоя. Теперь ему приходилось думать о пропитании, высчитывать каждый шаг, чтобы не остаться голодным. Шерсть его была всё такая же алая, но огонь внутри поутих, и энергии в лапках стало чуть меньше.

В один из тех дней, что стоят на стыке осени и зимы, – тёплый, тихий и обманчиво спокойный – он учуял лёгкую добычу. В кустах, откуда только что вспорхнула птица, он увидел гнездо. Лис тихонько подкрался, замер на миг, после чего залез мордочкой в гнездо и ловко поддел острыми зубками прохладное, гладкое яйцо, которое сразу же попалось ему на глаза.

Он не заметил, что птица была не простая. Она была словно соткана из тумана, и за ней тянулся и тут же таял в воздухе шлейф мглы. Это была не птица, а Проклятье, оставившее в чужом гнезде свою горькую суть в форме яйца.

Кто бы знал, что могло вылупиться из него? Но лис, не ведая, что у него в зубах, сжал челюсти. Раздался хруст, похожий на звук трескающегося стекла, и в глотку ему хлынул липкий и леденящая туман. Он отпрянул, попытался выплюнуть мерзость, порезал осколками невидимой скорлупы мордочку и лапки, – позже там остались тонкие, как паутинки, шрамы. Но от тумана избавиться не смог.
Холод просочился глубже, в грудь, к самому сердцу, поселился в каждой клеточке и заполз в глаза. Уголки его глаз, всегда готовые к лукавой усмешке, опустились. Они больше никогда не улыбались. Энергия, что раньше давала ему волю к жизни, начала улетучиваться, как пар изо рта на морозе. А взгляд затянула серая, непроглядная пелена

Шли дни, а за ними и недели. Осень озябла, накрапывал холодный дождь, предвещая зиму. Лис поник. Мир, когда-то такой яркий и теплый, выцвел до оттенков пепла.
На то, чтобы раздобыть еду, уходили последние силы. Но он не мог просто так сдаться. Где-то глубоко внутри теплился инстинкт жизни. И каждый день он заставлял себя вставать, вытаскивать тело из норы и идти на охоту. Он искал пропитание, но ничто больше не радовало: ни вкусная пища, ни первый снег, ни шелест звезд в прозрачном морозном небе. Туман в его глазах показывал ему только серый, безрадостный мир и капля за каплей отравлял его душу.
Пришла и ушла зима. Наступила весна, но для лиса она будто и не началась. Он не видел, как пробивается первая трава, не чувствовал, как набухают почки, не слышал ликующих ручьёв. Всё было для него одним сплошным, беззвучным и бесцветным полотном.

Всё чаще он стал уходить на высокий холм в глубине леса, который другие звери обходили стороной. Холм тот был открыт всем ветрам, и дули они здесь, не зная пощады. Трава на нём росла редкая и чахлая, а кустов и деревьев не было вовсе. Лис ложился на самом верху, на голой земле, и смотрел в небо, на Луну.

В полнолуние он чувствовал с ней особую близость. Её холодный, текущий к земле свет заливал холм и его самого, пронизывая до кончика хвоста. Лис не спал. Он лежал неподвижно, подставив серую уже шкурку этому сиянию, и с каждым полнолунием ему становилось всё холоднее и спокойнее. Холод снаружи и холод внутри начинали сливаться в единое целое.

К концу весны он стал похож на блеклую тень прежнего, рыжего лиса. Однажды, подойдя к лесному пруду, он заглянул в воду и увидел своё отражение. На его шерсти не осталось ни одного рыжего волоска. Он стал совершенно серым. Странно, но это его не опечалило. Он не смог испытать никакой эмоции. Лишь где-то в самой глубине его лисьей души, под толщей льда, щемило от невообразимой, невысказанной печали.
И некому было помочь, вдохнуть в него тепло и вернуть радость. Проклятье отобрало у него всё это безвозвратно.

Наступило очередное полнолуние. Лис, тяжело взобрался на свой холм. Он сел по-собачьи, запрокинул морду к небу и запел. Это была не совсем песня, а тихое, протяжное подвывание – горькое и одинокое до боли.

И в этот раз случилось нечто.
Пока он пел, глаза его сами собой закрылись, будто от неподъёмной тяжести. И тогда из его серой шерсти начали подниматься маленькие оранжевые искорки. Словно сама душа, которую не смогло извести проклятье, просилась наружу. Тело его потеряло вес, приподнялось над холодной землёй, и поток этих искорок, словно сонм крошечных светлячков, закружился вокруг него.

Спустя мгновение искорки собрались в сияющий, тёплый рой и двинулись вверх, навстречу Луне. Они потекли по её свету, словно по настеленной для них одной-единственной дорожке. А тело лиса, из которого ушёл последний огонёк, тихо распалось на серебристую пыль и пепел. Мимолётный ветерок, всегда гулявший на холме, подхватил их и развеял без следа.

Одно только осталось неизменным – проклятый туман. Он никуда не делся. Вырвавшись на свободу, он осел на голом камне, а потом, тягучий и холодный, начал медленно сползать по склонам холма вниз, в спящий лес, в поисках новой жертвы.

Но лис освободился. Его оранжевый дух, яркий, как в юности, долетел до Матери-Луны. Её холодное, чистое дыхание приняло его, чтобы дать ему шанс прожить ещё одну жизнь. Чтобы однажды он смог снова вернуться – родиться в новом теле, бегать по цветущим лугам, гоняться за солнечными зайчиками и кувыркаться в листве, пока в его груди бьётся хоть одна искорка жизни. А если вдруг серая мгла снова овладеет им,  Мать-Луна не оставит его без помощи. Она будет ждать его, готовая принять, также как и прежде. Так же как и тогда.