Бумеранг мести Гл. 3

РОСТОВ-НА-Дону, 1976 г.

Утром Нина застала Семёна составляющим отчёт о проделанной работе.
– Пишешь писатель? А есть что сказать, – после приветствия спросила Нина.
– Нина Ильинична, я вот всё думаю, насколько бы усложнилась наша работа, если бы умный человек не придумал ставить скамейки у подъездов домов?
– Так, товарищ капитан, заинтриговали.
– Значит так. Раньше этот Копылов проживал по данному адресу со своей матерью.
Это она получила квартиру. Потом он в очередной раз загремел по известной нами статье на пять лет. Вышел и повстречал некую вдовушку многодетную. К слову сказать, на с десяток лет старше себя. Сначала жили они у неё, а потом, как говорят наши бабушки -агенты, старшую дочь она оставила вместе со своей матерью в старой квартире, а с ещё тремя детьми переехала в этот адрес.
– А его мать? Что она согласилась на такой детский сад?
– Не сказал? К тому времени она скончалась.
– Дети какого возраста?
– Как вспоминают соседи, тогда, в шестьдесят восьмом, девочке было около пятнадцати лет, мальчику лет двенадцать и младшей девочке лет восемь, девять.
– А старшей, которая с бабушкой осталась, сколько лет было?
– Они точно не знают, она всего несколько раз была по этому адресу. Но, по словам соседей, совершеннолетняя взрослая девица. Говорят, что незадолго до его убийства Копылов и его сожительница расписались и стали жить, по воспоминаниям старожилов этого дома, совсем недружно с двумя малолетними детьми.
– С тремя приехала, а жили с двумя? Где ещё один ребёнок потерялся? И не дружно, это как?
– Так, по крикам и ссорам между новобрачными соседи поняли, что этот Копылов приставал к старшей из троих детей девочке. И её забрала к себе старшая сестра на старую квартиру.
– Сколько лет, вы говорите, было девочке, которая ушла к сестре?
– Соседи точно не знают, говорят, лет тринадцать или четырнадцать. Соседи не раз вызывали милицию. Потом Копылова убили. А вдовушка поменяла квартиру, как предполагают соседи, через маклера, на меньшую, с доплатой. Где она сейчас проживает, неизвестно. Хотя эта новоиспечённая Копылова и совсем ничего прожила в этой квартире, но соседи рады были, когда она съехала. Говорят, сама по себе она тихая, но в квартиру никого не впускала, участковый и то с трудом к ним попадал. Но дома, за закрытыми дверями постоянно шум, плач детей. В общем, маргинальное семейство.
– Семён, и какой отчёт вы составляете? Самому не смешно? Что за жена была у убиенного наркомана? Её имя? Кто она вообще? Откуда взялась эта мамаша многодетная и где её дети? Возраст и тот приблизительный. Вы что? Жара действует? Где адрес, по которому проживала эта семейка до Копылова. За что его убили таким образом?
И вообще, где информация, из которой сложилась бы версия его убийства? Вы сами мне недавно сказали, что наркоманы не кастрируют своих. Значит, что выходит на-гора? Пишет он!
– Нина Ильинична, бабок послушаешь, столько версий тебе навешают. Поэтому я найду бывшего участкового, который, по их словам, часто приходил по вызовам в эту семейку. Он сейчас на пенсии. Похоронил жену недавно и уехал в область жить к сестре. Не успел ещё его найти. Но наши данные я оставил соседям. Он приезжает раз в месяц в город за пенсией.
– Это уже другой разговор. А то идти мне к Донскому с чем? С неизвестными данными? Говорят, кажется. Поймите, капитан, не серьёзно всё это. Ладно. Ждём вашего участкового. Дим Димыч ещё никак не приедет. Тоже отдыхает. Отпуск у него.
– А он зачем вам?
– Он выезжал на труп Копылова в шестьдесят восьмом. Может ещё что вспомнит. Семён, а сколько теперь лет детям его вдовушки?
– Получается самой старшей примерно около тридцатника. И остальные подросли. С шестьдесят восьмого сколько прошло? Восемь лет.
– Ну, да. Конечно все уже взрослые. И хотя убийство Копылова и нашего пенсионера идентичны, связи с подросшими детьми не должно быть. Но убийца тот же? Или подражатель? Знаете, надо найти самую старшую сестру, которая забрала девочку к себе.
– Думаете, она причастна к убийству Копылова?
– Думаю, надо все версии проверить. Неизвестно, что этому наркоману в голову приходило. Возможно, мотив убийства как раз в этом, а не месть дружков наркоманов, как следует из дела. Если так, то и мотив нынешнего убийства кроится в этом.
– Всё-таки, думаете сексуальная подоплёка? С характеристикой нашего убитого старика как-то не вяжется.
– Да. Не хотелось бы, чтобы вязалось. Так что надо серьёзно покопаться в прошлом, чтобы понять, что произошло в настоящем. Задача ясна?
На удачу группы, ждать бывшего участкового долго не пришлось. Через пару дней в кабинет, постучавшись, вошёл пожилой с проседью в волосах мужчина.
– Копылов? Конечно, помню, – на вопрос Нины ответил он, – отрепье, а не человек. И под стать себе бабу нашёл. Ой, простите, – участковый посмотрел извиняющим взглядом на Нину, – но, если честно, женщиной её никак нельзя назвать. Сама из себя   тощая, вроде ещё молодая была, сорока ещё ей не стукнуло, а смотреть на неё страшно было. Пьёт, купит. И мать никакая.
– Многодетная и не мать? – спросила Нина, – сколько у неё детей?
– Так, дай Бог памяти. Я уже лет шесть как на пенсии. Так раньше память не подводила. А теперь ещё лучше стала. Вспоминается такое, чего и вспоминать не хочется. Значит так. Она поселилась у Копылова с тремя детишками: девочка пятнадцати лет. Сын двенадцати лет. И младшая дочь девяти лет.
 Старшую она оставила со своей матерью, тогда девчонке было, кажется, восемнадцать, может больше. А ещё один сын сидел толи по малолетке, толи… Не могу сказать. Значит, четверо старших от первого мужа. Он умер. А вот самая младшая уже от другого сожителя. Его убили в шестьдесят втором.
– Сколько же у неё сожителей было?
– На сколько я помню, один муж и два сожителя. С Копыловым она сошлась, по моему разумению, после смерти отца Риммы, вот вспомнил даже имя. Самой младшей.
А в шестьдесят шестом они уже на моём участке поселились у Копылова в квартире. Мать его умерла, он перетащил вдовушку с тремя детьми. Копылов, правда, с ней расписался, но какой с него муж. Я считаю, что сожитель.
– А от Копылова дети были, – спросил Семён.
– Нет, какие от него дети? А там кто его знает. Нет, дети точно не от него. Ещё вот что! Соседи поговаривали, что он сначала стал приставать, кажется, Настя звали девочку, её потом старшая сестра к себе забрала. Но там, как мне кажется, жизнь её не изменилась. А потом и к самой младшей девочке приставал. Так по крикам и ругани с Копыловой казалось соседям.
– Почему Копылова не определили по назначению, –  спросила Нина.
– Так понимаете, заявлений не поступало. Но я всё равно реагировал. Без заявлений и сигналов, сам приходил как можно чаще. Жалко было деток. Приходил, внушал этому мерзавцу, грозил. Но он ушлый подлец. Я, признаюсь, ходил и на новый, то есть старый их адрес, проверял, что да как. И участкового того участка предупреждал, чтобы приглядывал за этой семейкой. Я сразу проверил, где точно девочка проживает. С бабкой и сестрой.
– И какой результат вашей проверки?
– Да как? Разве это жизнь? Бабка там, скажу вам, ещё та! Не лучше матери. Бабка сто раз была оштрафована за самогоноварение. Пьянь такая же. Да ещё участковый подозревал, что она комнату сдаёт. Ну, для этих нужд.
– Для каких ещё нужд? – удивилась Нина.
– Понятно, для каких. Бандерша она, – выкрикнул участковый.
– Понятно. Меры приняли?
– Да как же их примешь? Это поймать таких гостей надо. Участковый рассказывал мне, что пытался. Ничего не получилось, – горестно вздохнув, он махнул рукой.
– Вы сказали, что предыдущий сожитель Копыловой был убит. Вам известно, как его убили?
– Известно. Шилом под ребро и с кастрацией. Подробности мне не известны, но когда узнал, как потом, в шестьдесят восьмом, убили Копылова, так сразу вспомнил, что шило уже было в этой семейке.
– Значит, до убийства Копылова было ещё одно убийство и с применением шила? А кляпа никакого не было?
– Я тогда только среди наших разговор слышал. Вот что шило было запомнил. И теперь вот вы говорите, что опять шило в сердце? Да! Дела.
– Что значит говорят, – возмутилась Нина, – вы хотя и бывший, но сотрудник милиции. Говорят! Вы вспомнили такой факт, сообщите, почему вас разыскивать над?
– Так сообщил следователю, который вёл дело Копылова. Тогда, в шестьдесят восьмом. Говорю, что прошлого сожителя тоже шилом под ребро успокоили.
– И что он?
– Да ничего! Только отправил меня по известному адресу. Легче же на наркоманов друзей убийство списать. Чего глубоко копать.
 – Ладно. Понятно. А где жила эта Копылова раньше и как её прежняя фамилия?
Участковый назвал адрес.
– А вот её прежнюю фамилию забыл. Да как-то и не запоминал специально.
– Адрес точный? – Нина закашляла от перехватившей горло спазмы.
– Точнее не бывает. Я же сам ходил на этот адрес.

– Вы её знаете? – спросил участковый.
Степан удивлённо смотрел на Нину.
– Пять лет была инспектором детской комнаты до перевода в отдел. Да, воспоминания об этом семействе горестные. Так говорите, средний сын Дроновой в то время сидел по малолетке?
– Честно сказать, не интересовался. Ну, раз вам известно это семейство, думаю, быстро разберётесь.
Попрощавшись, участковый покинул кабинет.
Семён боялся нарушить задумчивое молчание Нины. Но в кабинет вошёл Никита, и Нина, словно очнувшись, обратилась к Семёну.
– Капитан, срочно соберите все данные на Дронова Юрия Михайловича, пятидесятого года рождения. Копылова убили в шестьдесят восьмом? Значит, Юра уже был не малолетка. А на данный момент ему двадцать шесть лет.
Нина опять замерла, погрузившись в воспоминания.
Никита молча стоял и с удивлением наблюдал за происходящим.
– Что случилось, – почти шёпотом спросил он Семёна.
– Никита, мне нужны все точные данные на всех членов этой семьи, – обратилась к нему Нина, – капитан тебе всё объяснит. Идите, работайте.
Оставшись одна, она с облегчением вздохнула.
– Не может быть? Неужели это мог сделать Юрка? Такой мальчишка был. А я то? Я! Надо было поддерживать с ним связь. А как? Всё равно как. Надо было не упускать его из вида. Как он рисовал… Надо дома порыться, найти портрет, который он мне подарил. Юрка, неужели ты так изменился? Стал убийцей. Не может быть! Может, конечно, но не хочется в это верить.

Ростов-на-Дону. 1962 г.

После защиты диплома и присвоения звания лейтенанта Нина стала инспектором детской комнаты милиции, заменив на этом посту майора Надежду Андреевну Диденко, вышедшую на пенсию.
Надежда Андреевна, собирая свои личные вещи с письменного стола, достала из ящика небольшой рисунок. Это оказался её портрет, нарисованный простым карандашом.
– Да, чуть не забыла, – сказала она Нине, показывая ей портрет, – где-то в сентябре сюда зайдёт мальчишка. Дронов Юрка. Это он меня так нарисовал. Талантливый пацан. Жалко его. Перспектив, что он не станет нашим кадром, очень мало. Обидно, но это не его вина. Присмотрись к нему. Не отталкивай. Иногда он у меня по целым дням находился. Сядет, рисует, рисует. В кабинете на подоконнике там целая папка его рисунков.
– А почему вы считаете, что он обречён. Он что, с пелёнок сразу в преступники определён?
– Возможно, он преступником не станет, но боюсь, что всё же жизнь его предрешена. «Свои» понятия в нём уже укоренились. И не мудрено. С таким семейством ничего хорошего не может выйти. Сколько я пыталась лишить прав на детей его мать. Сажала бы таких, а лучше стерилизовать таких надо.
– Ну что вы такое говорите, Надежда Андреевна?
– Что я говорю? Что есть. Ты думаешь, я бы ушла по выслуге? Нервов никаких уже не хватает. По большому счёту нужны не детские комнаты, а наказание для их родителей. Всё идёт с семьи. Души детские наполняются тем, что вложит в них семья, родители. Всё от них зависят.
– По-вашему выходит, что в бедах всех детей, которые у нас стоят на учёте, виновны родители?
– Ты ещё не в теме нашей работы. Потом поймёшь. Мне кажется, ты здесь долго не протянешь. И правильно. Знаешь, нельзя относиться к нашим подопечным и их родителям с большим доверием. Врут и те, и другие. Родители надеются, что если скроют нарушения своего чада, так скажем, подстрахуют его, то это во благо ребёнка. А потом: я думал, я считала! А вышло вот как! Есть, конечно, исключения. Вот смотри дело Людмилы Малышевой. С тринадцати лет по рукам ходит. Где мы её только не находили. Родители через день у меня бывали. На моих глазах ещё молодые родители постарели, поседели. Старший сын отличный парень, а эта прорва. Кто виноват? Почему семья нормальная, а Людка соврёт, не поморщится. Скажет им, что ко мне идёт, а сама на неделю пропадёт. Мать ушла с работы, почти за руку водила. Нет, улучшит момент и дёру даёт. Да что там ночью спать ложилась в родительском доме, а просыпалась в притоне. Обидно, что из всех, состоящих на учёте, это самая нормальна семья. Родители золото, а вот дочь…
А вот Юрка, он хороший парень. Двенадцать лет, а мудрый, как старичок. Семья никакая. В смысле родителей. Там из взрослых самая нормальная старшая сестра Юры. А ей всего четырнадцать. Паспорт получила. Она детям и мать, и нянька и учится успевает. И Юрку за собой тянет.
– А его родители?
– Отец помер от перепоя, а эта стерва нашла себе такого же алкаша, кажется он и анашой балуется. Бабка вообще та ещё. Самогонщица. А Юра. Он терпеливый мальчик. Молчун. А рисует как! А эта тварь матерью её язык назвать не поворачивается, с ним, как с щенком. Всё в интернат его оформляет. А оттуда одна дорога.
– Куда?
– Ох, Ниночка. Как куда? Сначала интернат для трудновоспитуемых детей.  Знаешь, как называют такие интернаты? Репетицией тюрьмы. Сначала интернат, а в четырнадцать лет перевод в колонию для малолетних преступников. Потом прямым ходом в тюрьму. Кузница кадров преступного мира. Тяжело с детьми работать в школах, садах. Но наша работа, – Надежда Андреевна тяжело вздохнула, – а бумаг сколько? Сколько времени уходит на писанину.
– А почему печатную машинку не выдают?
– Нина, кому? Нам? В отделе не хватает. Нет, дорогая. Пишем ручками, бегаем ножками. А в принципе, как и опера. Набегаешься по квартирам, домам, школам! Хорошо общественники помогают. Из дома своего ухожу, дети ещё спят, прихожу уже спят. Хорошо повезло со свекровью и мужем. Терпели. Всё сами. А у тебя как с этим делом?
– А я без мужа, но у меня дочь Леночка. И ваша история. Моя мама, папина мама. Терпят.
– Героические наши мамы, бабушки.
– Я согласна.
– Нина, я слышала, твой отец бывший опер. Хотя бывших не бывает. По его совету сюда пошла?
– Нет, конечно. Я хотела стать, как он, оперуполномоченным. Но кадров не хватает. Попросили пока поработать вместо вас.
– Ну, ну. Кто его знает, может, и втянешься. Но Юрку не бросай.
– Конечно. А где он сейчас?
– В летнем трудовом лагере. Эта, прости Господи, детей рожает, а потом бегает по инстанциям оформляет их по интернатам, лагерям.
– И сколько у неё детей?
– Пока: Майя сорок восьмого года, сейчас ей уже четырнадцать. Я помогла ей устроиться в ПТУ. Если доучится, то хоть маляром станет. Юрка он пятидесятого. В сентябре двенадцать лет ему будет. Я ему подарок собрала: краски акварельные, альбом. Зайдёт сюда, передай от меня. Ладно? Потом идёт Настя. Она пятьдесят третьего. Сейчас ей девять лет. Николай пятьдесят шестого, значит ему шесть лет. И эта зараза ещё девочку родила. Риммочке ещё годика нет.
– Получается, пять детей. Ей самой сколько лет?
– Тридцатого года. Всего ничего, тридцать с хвостиком.
– Ещё столько родит и «Мать героиня».
– Вообще шестеро было. Она первого ребёнка в четырнадцать лет родила. Говорит, умер. Но есть сведения, что её мать продала дитя. А я думаю, хорошо, даже если так. Может, ребёнок в хорошие руки попал.
– Все дети от одного мужа?
– Четверо. Как мужа они с бабкой споили, так мужиков меняет. Вот от очередного сожителя Римму и родила. А бабка эта самогонщица. Она по сто пятьдесят восьмой штрафом отделалась. Ты представляешь? Ей год светил, а она штрафом отделалась. Триста рублей! Нет, ты представляешь? Где она их взяла? Это же такие деньжищи. Бандерша, не иначе. Детей жалко. Замкнутый круг. Да, а муж Дроновой спился, когда квартиру эту они получили. А раньше они на Линиях где-то жили. Там их дом под снос попал. Так новоселье Дронов, отец Юры, так праздновал, что в запой зашёл, а выйти уже не смог. Самогонка халявная, но сердце не железное. А вдовушка потом в разнос и пошла.


***

Какое короткое слово «МИР». Но какие прекрасные понятия оно в себя вмещает. Мир – это бескрайность просторов нашей планеты. Красота жизни, природы, отношений.
Мир – это добрососедство между странами, людьми. Мир в душе. Мир в семье. Что может быть важнее семьи? Своей семьи, которая является продолжением этого большого мира. Семья – это мир, в котором ты родился. В котором утро тебя встречает улыбкой матери. Здесь ты ощущаешь поддержку сильных рук отца. Мир, где тебя окружают родственники. И пусть они разные: взбалмошные, весёлые или, наоборот, очень закрытые, но это твоя семья. Твой МИР и они все твои самые родные и близкие люди, которые являются частью тебя. Потому что участвуют в твоём воспитании, в становлении тебя как личности.
Будучи взрослым, Юра где-то прочёл: «Семья – это царство отца, мир матери и Рай ребёнка». Тогда он усмехнулся этому высказыванию.
– А так бывает? Конечно, бывает, но где-то в другом мире. Хотя, – размышлял он, –  в моей семье было и царство отца. Поцарствовал, пока не допился до смерти. Уж натерпелись мы со старшей сестрой от него. Да и матери доставалось. Правда, и мать жила в своём особенном мире. Особенно после смерти забулдыги отца. А уж какой Рай был у нас с сестрой! Если наше детство с ней протекало в Раю, то что тогда Ад?

***

Семья Юры жила в полуистлевшем от времени доме бабушки, матери его отца. Точную дату постройки этого небольшого дома она не знала. Но и так было понятно, что стоял он ещё до революции семнадцатого года. Казалось, что дом давно хочет провалиться сквозь землю, чтобы не проживать дальше вместе с домочадцами их безрадостную жизнь. Дому надоели пьяные дебоши глав семейств, уходящие на вечный покой от перенасыщенности организма самогоном и другими горячительными напитками, но до своего избавления от собственной жизни они почему-то старались отомстить и старику дому. Изрубленные топором двери, за которыми прятались беспомощные жёны и дети. Выбитые стёкла в окнах, которые потом приходилось забивать досками. Дом не мог сопротивляться.
 От обиды и старости он покрывался плесенью и потихоньку опускался вниз. Люди, проезжающие в вечно громыхающем по рельсам трамвае, наверное, думали, что в этой захудалой землянке никто не живёт, потому что он настолько осел, что казалось, из земли выглядывает одна полуразваленная крыша. Но это было не так. Из-под крыши ещё выглядывали окна дома. Поэтому, находясь в комнате, в которую уже не попадали солнечные лучи, можно было видеть только ноги проходивших мимо прохожих.
На улицу, где протекала весёлая жизнь сначала родителей отца Юры, а потом и последующего поколения семьи, мало кто заглядывал. Слово «тротуар» произносилось там, наверху, в понемногу отстраивающемся после войны и разрухи «городе». А здесь, на старой улочке, спускающейся к Дону, во дворах с такими же старыми домами, грязь под ногами была постоянным неотъемлемым элементом, как и пьянство.
В этот дом Юру в тысяча девятьсот пятидесятом году привезли из роддома. Здесь, по скрипучим и грязным полам он сделал первые шаги. Здесь учился говорить преимущественно матом, потому что по-другому взрослые к нему не обращались. Пошёл в школу, которую постоянно прогуливал. Научился воровать. Даже не воровать, а как одобрительно смеясь, говорил ему отец: – Ну что, сын, натырил на борщец?
 Юрка не был вором. Он никогда не брал чужого. Он «тырил» на рынках овощи. Для него это было важнее, чем деньги. За столько лет мальца уже узнавали постоянные рыночные торговцы, а некоторые сами отдавали ему залежалые овощи. У него семилетнего мальчишки, был принцип: не обижать людей. Наверное, оттого, что его старшая на два года сестра Майя постоянно говорила ему, что воровать нельзя.
– Упекут тебя в тюрьму за воровство, тогда я одна останусь в этом гадюшнике. И передачу не за что мне будет тебе собрать. Вот подрасту, окончу семилетку, пойду работать. Заработаю денег, комнату сниму и тебя с собой заберу. Только ты, Юрочка, не воруй.
Майя была всегда его защитой от пьяного отца, от постоянно раздающей подзатыльники бабки, которая появилась у них после смерти матери отца. От безразличной ко всем в семье матери. Всё, что было в нём хорошего, было от Майи, от его старшей сестры.
Но вот в пятьдесят девятом году семья переехала в новую квартиру.
К началу пятидесятых Ростов стоял практически весь в строительных лесах. Жилые дома для своих сотрудников строили заводы «Ростсельмаш», «Красный Аксай», комбинат «Рабочий», гипсовый и шиферный заводы, государственная табачная фабрика и другие производства. В пятьдесят шестом в поселке Чкалова был отведен земельный участок на постройку двадцати пяти двухэтажных домов для рабочих Ростсельмаша. Отец Юры работал на строительстве нового Дворца культуры этого завода. От начала строительства до его открытия в шестидесятом. Но до торжественного открытия дворца не дотянул.
Смежная трёхкомнатная квартира для семьи из семи человек казалась хоромами. В новом рабочем посёлке, где на появившихся тротуарах при жаре плавился свежеуложенный асфальт, находилось всё в шаговой доступности от дома.  И школа, и детский сад, не говоря уже о магазинах на конечной троллейбусной остановке, где стояла их пятиэтажка. Очумевшие от радости и водки взрослые долго праздновали новоселье, обмывая своё счастье.
Троим старшим детям родители выделили одну из комнат. Другую заняли они с младшим сыном. А в смежной проходной комнате обустроили угол с кроватью для бабушки. Майя и Юра, а потом и Настя пошли в новую школу. Тогда Юра думал, что жизнь стала налаживаться. Отец, конечно сильно пил, но работал. Мать тоже устроилась посудомойкой в заводскую столовую. Теперь Юрка перестал «тырить» овощи на рынках. Он честно пытался учиться, но, если бы не эта физика, химия, алгебра, он не сбегал бы с уроков. Учителя и завуч из-за прогулов с этих уроков, постоянно пугали Юру обращением к инспектору по делам несовершеннолетних. Останавливало их только то, что знали, какая у него семья, и им было жаль шустрого, но доброго мальчишку.
Юрка за короткий срок сумел заработать положительный авторитет среди одноклассников. Почему-то к нему ребята обращались за разрешением своих проблем, и он решал их, как они считали, по справедливости. Возможно, и закончил бы он школу, поступил бы в заводское ПТУ. Но мать постоянно перед началом учебного года оформляла его в интернат. Сама пришла к Надежде Андреевне с просьбой поставить сына на учёт в детской комнате милиции. Писала заявления о его непослушании и других выдуманных проступках. Директору школы ничего не оставалось делать, как подписывать характеристики, по которым Юре требовалось перевоспитание, и с постоянной очерёдностью его отправляли в интернат для трудновоспитуемых несовершеннолетних. Директриса с сочувствием относилась к мальчику. Но объясняла возмущённой Нине, когда она уже освоилась на новом месте, что там ему будет лучше, чем в семье.
– Нина Ильинична, да вы не переживайте так. Мне, правда в интернате лучше. Я там привык. Там кормёжка, да и никто не выгоняет меня на улицу. Материн муж не достаёт.
– Это отец Риммы? Он что, бьёт тебя?
– И не только меня. Всем достаётся.
– Так давай я с ним опять поговорю. В конце концов, выселю его. Посажу за тунеядство?
– Ага, так мать и даст. Нет уж. Он по любому нарвётся, –  говорил Юра, когда ходил с Ниной по адресам поставленных на учёт маленьких хулиганов, проверять их жилищные условия и состав семьи.