Небесный аудит

Алекс Коршунов, или Коршун, как его все звали, был глыбой. Человек-пароход. И случился у него кризис среднего возраста. Он был уверен, что это для слабаков, а не для успешных топ-менеджеров. Но кризис о нём не забыл и схватил Коршуна за шею. Железной хваткой.

Он познал глубину погружения в мрак и ледяную руку панических атак. Его выбесили все три опробованных психотерапевта. А от таблеток гудела голова. Он тупо ничего не соображал. Зла не помнил, но и работать не мог. И грустил Коршун, и печалился.

Его спасение пришло в четверг, в 14:35, в его же кабинете на 25-м этаже. Оно было ростом с десятилетнего ребенка, в мятом платьице в цветочек.

— Ты кто? — прохрипел Коршун, отодвигая кресло. С утра ему было так тошно, что он снова выпил антидепрессант. И теперь он буквально плыл. Коршун проклинал всё на свете. Ребёнка он принял за галлюцинацию. «Допрыгался, дружок, — грустно подумал он. — Даже обидно, не бухаешь, а белочка».

— Ангел, — ответила девочка. — Меня Лера зовут. Мне поручено тебя спасти. От кризиса.

— Ты опоздала лет на двести, — мрачно сказал Коршун. — Меня уже спасали. Три психолога и один нервопатолог. Результат — я разговариваю с галлюцинацией в цветочек.

— Они не умеют, — отмахнулась Лера. — Они теорию читают. А я — практик. Смотри.

Она подошла к его столу, сгребла в охапку все папки с контрактами, годовыми отчетами и стратегическими планами, подошла к окну и высыпала всё вниз. Бумаги полетели белоснежным метельным вихрем.

У Коршуна перехватило дыхание. Он ждал, что сейчас проснется в холодном поту. Но не проснулся.

— Что ты наделала?! — его голос сорвался на фальцет. — Это же… всё!

— Ну да, — согласилась Лера. — Всё. Теперь его нет. И что ты теперь будешь делать?

— Я… я… — Коршун не находил слов. Весь его мир, состоящий из этих бумаг, рухнул вниз. И вместе с ним куда-то испарилась и ледяная рука паники. Её вытеснил чистейший, животный ужас.

— Вот и хорошо, — удовлетворенно сказала Лера. — Первый этап — принятие факта, что всё пропало — пройден. Теперь пойдем.

— Куда?!

— Вниз. Разбирать.

Оказалось, что собрать разлетевшийся ворох бумаг в центре делового района — задача та ещё. Коршун, красный от стыда и напряжения, ползал по лужайке, а девочка-ангел с невозмутимым видом командовала:

— Нет, этот лист не трогай, на него голубь накакал. Его уже не спасти. А вот эту пачку подними.

На них глазели прохожие, сотрудники, начальник охраны. Все молчали. Возможно, думали, что это тимбилдинг для топ-менеджеров. Или перформанс.

Через три часа, грязный, потный, но странно умиротворенный, Коршун сидел на земле среди стопок подобранных бумаг.

— И что теперь? — спросил он у Леры.

— А теперь, — сказала она, садясь рядом, — мы будем их сортировать. Отложи в одну стопку то, без чего мир рухнет. В другую — то, без чего рухнешь ты. А в третью — всё остальное. Третью мы сожжем.

— Ну да. У меня с собой зефир. Будет весело.

Это был самый странный и самый продуктивный вечер в его жизни. Он впервые за годы увидел не цифры и графики, а суть. Оказалось, что «всё» — это около десяти листов в первой стопке и пяток — во второй. Остальное было пылью.

Когда костер разгорелся и Лера начала насаживать зефир на прутик, Коршун спросил:

— Ладно. Со мной понятно. А в чём твоя личная драма? Если ты не морочишь мне голову и ты действительно ангел. Ты должна летать и петь хвалебные гимны, а не жарить зефир на костре из деловых бумаг. И вообще, где твои крылья?

Лера помялась, её пальцы бессознательно потерли то место на спине, где должны были крепиться крылья.
— Я… бракованная модель, — призналась она наконец. — С конвейера. Крылья-то прикрутили, а вот патч на софт не загрузился. Летать не получается, только планировать с диким скрипом, как старый паром. Меня и отправили на землю «для обкатки». Говорят, пока не поможешь десяти несчастным душам, обратно не пустят. Не пустят — значит, на переплавку. — Она посмотрела на Коршуна своими слишком взрослыми глазами. — Ты — мой первый. Пробный шар. Если провалюсь, остальных девяти даже не получу.

Коршун посмотрел на девочку в мятом платье с грязными коленками. И вдруг рассмеялся. Впервые за много месяцев.

— Значит, мы с тобой коллеги, — сказал он. — Оба с браком. Оба в процессе «обкатки». Давай договоримся. Я тебе помогу с твоими девятью оставшимися душами. А ты… будешь напоминать мне, что можно выкинуть всё это в окно и не умереть.

Но пока он считал ребёнка то ли мошенницей, то ли галлюцинацией.
«Подумаю об этом завтра», — решил он.
И сказал вслух:
— Ладно, ангел, поехали ко мне, спать. Соседям если что, скажешь, что ты моя дочь. Внебрачная. Только чур, ты моешься. А то от твоей грязи я потом ничего не отстираю.

— Надо же, — ответила ему Лера. — Подумаешь, какие мы нежные.

Душа вторая: Бабка Серафима

Соседка Коршуна, бабка Серафима, была легендой их дома. Её боялись все: дети, почтальоны, другие коты и, конечно, жильцы. Она содержала в своей трёхкомнатной хрущёвке шестнадцать кошек.

Серафима не была доброй. Она была злой. Она кричала на всех, кого видела, поливала цветы соседей остатками кошачьего супа и бросалась помойными ведрами в курьеров. Её ненавидели. И она, кажется, ненавидела весь мир в ответ.

— Задание ясное? — Лера, сидя на подоконнике лестничной клетки, с важным видом изучала дверь квартиры Серафимы.

— Совершенно нет, — честно ответил Коршун. — Она монстр. Кошки — её сообщники. Что мы можем сделать?

— Она не монстр, — возразила Лера. — Она — закисшая душа. Ей просто нужно... размешать.

Их план был столь же абсурден, сколь и гениален.

Коршун, используя все свои менеджерские навыки, уговорил бабку Серафиму впустить его для «проверки вентиляции». Пока он, зажав нос, делал вид, что проверяет трубы, Лера совершала диверсию. Она произнесла заклинание временного переноса и, щелкнув пальцами, переместила всех шестнадцать кошек прямиком... в идеально чистый, пахнущий жасмином холл элитного бизнес-центра, где работал Коршун. Для настоящего ангела это было парой пустяков. А для маленькой ангельской девочки стоило всех сил. Коршун потом побежал за целой коробкой конфет, потому что шоколад — первая помощь в таких случаях.

Представьте: утро понедельника, бизнес-центр, менеджеры несут кофе. И вдруг — шестнадцать кошек разных мастей. На столах, на ксероксах, в кабинете гендиректора. Начался ад. Тихий, пушистый и невероятно эффективный.

В это же время в пустой квартире Серафимы воцарилась оглушительная тишина. Та самая, которую она не слышала десятилетиями. Бабка Серафима металась по пустым комнатам в панике.

— Барсик! Мурка! Васька! — её голос, обычно скрипучий и злой, дрожал. Она плакала. Впервые за много лет она плакала не от злости, а от страха.

Через три часа Коршун и Лера явились к её двери как «спасатели».

— Мы нашли ваших кошек! — торжественно объявила Лера.

Взгляд Серафимы, полный отчаяния, сменился таким облегчением, что она чуть не упала.

Но возвращение было не безусловным. Коршун, как истинный топ-менеджер, выдвинул ультиматум.

— Мы вернём вам питомцев, — сказал он, — но только шестерых. Остальных мы пристроим. А с вами заключим договор.

— Какой ещё договор? — просипела Серафима, но уже без прежней злобы. Она была сломлена.

— Договор о качестве жизни, — вступила Лера. — Вы делаете ремонт, начинаете регулярно убираться, а мы вам помогаем. И вы перестаёте поливать цветы тёти Гали с пятого этажа.

Серафима, всё ещё в шоке, кивнула. Она была сломлена и соглашалась на всё. Но когда Лера протянула ей самого старого, слепого Ваську, бабка не просто взяла его. Она прижала кота к щеке, закрыла глаза и прошептала: «Прости...»
Это было слово, которого никто от нее не слышал. Возможно, она говорила его котам, а может быть, всему миру, который она так яростно от себя отталкивала.

Серафима согласилась.

Они оставили ей шестерых самых старых и спокойных котов. Остальных, к всеобщему удивлению, разобрали по новым домам сотрудники бизнес-центра, проникшись их «офисным» характером.

Прошло два месяца. Квартира Серафимы преобразилась. Запах исчез. Она всё так же ворчала, но уже не бросалась ведрами. А однажды Коршун и Лера, проходя мимо, услышали из-за её двери невероятное: бабка Серафима пела. Старинный, дребезжащий голос выводил: «Очи чёрные, очи страстные...»

И ему, в такт, вторило дружное, шестиголосое мурлыкание её котов.

Лера торжествующе посмотрела на Коршуна.

— Видишь? Это же хор! Она... дирижирует!

Коршун молчал. Он смотрел на сияющее лицо девочки-ангела и понимал, что ни один его успешный проект не приносил ему такого чувства — странной, сюрреалистичной и абсолютно настоящей победы.

Душа третья: Максим

Имя третьей «души» было Максим. Ещё недавно — подающий надежды лыжник, кумир университета. Теперь — человек с мёртвыми ногами, запертый в теле, которое он ненавидел. Он не просто не хотел жить. Он методично составлял план ухода, выверяя каждый шаг, как когда-то выверял трассу.

Его мать была сестрой домработницы Коршуна, и Лера, краем уха подслушав эту историю, уцепилась за нее.

Лера, увидев Максима, не стала говорить ничего ангельского. Она просто подошла и села на пол рядом с его коляской, обняв колени.

— Тебе больно, — констатировала она. Не как вопрос, а как факт.

— Отвали, — беззлобно, но твёрдо сказал Максим. Его взгляд был обращён в окно, в тот мир, который ему больше не принадлежал.

Коршун чувствовал себя беспомощным. Никакие менеджерские методики здесь не работали. Но Лера действовала иначе.

Этап первый: Не тело, а машина.

Она исчезла на два часа и вернулась с чертежами. С какими-то безумными чертежами, с винтиками, пропеллерами и словом «аэродинамика» на полях.

— Ты думаешь, что ты сломан, — заявила она Максиму. — А ты просто получил новую модель. Неполный привод. Надо просто прокачать тюнинг.

Максим сначала отмахивался, как от назойливой мухи. Но Лера не отставала. Она притащила ему не только видео, но и распечатки 3D-моделей, схемы гидравлических систем и даже расчеты нагрузки на шасси.
— Видишь? — тыкала она грязным пальцем в сложный график. — Твоя стоковая рама выдерживает в полтора раза больше. Это же потенциал! Его нельзя закапывать в землю, его нужно раскрыть!
И вот однажды ночью, когда тоска становилась невыносимой и привычная мысль о плане ухода казалась единственным утешением, Максим включил свет и впервые не открыл папку с закладкой «Прощание», а начал изучать чертеж подвески, который Лера оставила на столе. Он нашел в нем ошибку. Идиотскую, детскую. И его, бывшего инженера-лыжника, который сам подгонял свое снаряжение, это дико возмутило.

Этап второй: Цель не в победе, а в скорости.

Лера с Коршуном нашли в гараже у одного из его бывших коллег старенький, но рабочий картинговый моторчик. Идея была безумной: сделать из инвалидной коляски... гоночный болид. Хотя бы на вид.

Они не лезли в душу Максима с дурацкими вопросы. Они лезли в болты и гайки его коляски. Работа в гараже шла не гладко. Коршун, привыкший управлять людьми, беспомощно ронял гайки и путал термины. Лера пыталась помочь магией, но от её слабых чар болты лишь слегка подрагивали, издавая жалкий звон.
— Хватит! — в сердцах крикнул Максим, видя их неумелые попытки. — Дай сюда! — Он рывком взял у Коршуна отвертку. Его руки, долгие месяцы бывшие лишь грузом, вдруг ожили. Они помнили. Помнили точность усилия, угол наклона, сопротивление материала. Это был не просто ремонт. Это был акт возвращения власти над миром, пусть и размером с болт.

Сначала он злился. Потом начал ворчать: «Не так крепите, тут подшипник не тот». А потом, однажды, сам взял отвертку.

Это была не реабилитация. Это был инженерный проект. Их общий. Цель была не в том, чтобы «полюбить жизнь». Цель была — чтобы эта штуковина, которую они назвали «Крыло», разогналась на ровере в парке быстрее, чем бежит собака того зазнайки-спортсмена, что жил по соседству.

Кульминация: Испытания.

Они выкатили «Крыло» в парк. Максим сидел в своём творении, облепленном спойлерами из картона и алюминия, с моторчиком, трещащим как триммер.

— Запускай! — скомандовала Лера.

Он нажал кнопку. Коляска рванула с места. Не очень быстро, но для неё — невероятно. Ветер свистел в его ушах, выдувая из них тишину отчаяния. Мир, который был статичной картинкой за стеклом, снова стал потоком, скоростью, сопротивлением. Он не бежал. Он летел по земле. Он не думал о ногах. Он думал о траектории. На его лице не было улыбки. Было сосредоточенное, яростное, живое выражение гонщика, которое он видел когда-то в зеркале бороздящего склон.
Он пронесся мимо того самого спортсмена с собакой. Собака, удивлённая, рванула за ним, с радостным лаем включившись в гонку. Спортсмен, со стаканом в руке, остался с открытым ртом далеко позади.
И вот тут, уже на финишной прямой, когда мотор взвывал на пределе, а глаза слезились от ветра, на губах у Максима появилась та самая, дикая, забытая улыбка победителя. Не над кем-то, а над собственной беспомощностью.

Финал. Новая трасса.

Максим остановился. Он смотрел на свои руки, в которых снова была сила, управляющая движением. Его сердце пульсировало в висках.

— Подшипники надо сменить, — первым делом сказал он. — И мотор слабоват.

— Ну конечно, — фыркнула Лера, подбегая. — Это же только первая версия!

В тот вечер Максим впервые не составлял план ухода. Он искал в интернете чертежи для более мощных моторов. Он нашёл форум таких же, как он, «инженеров-самодельщиков», которые превращали свои коляски в произведения искусства.

Коршун спросил у Леры на обратном пути:
— И какой был ключ? Инженерия?

Лера покачала головой.
— Нет. Ему было невыносимо, потому что он был гонщиком без гонки. Мы не вернули ему ноги. Мы вернули ему трассу.

Душа четвёртая: Ирина

Её звали Ирина. Со стороны — идеальная картинка: любящий (но вечно занятый) муж, двое детей-школьников, уютная квартира. Но внутри — выжженная пустыня. Она была «мамой», «женой», «хозяйкой», «дочерью» для своих пожилых родителей. У неё не было имени «Ирина». Была лишь функция, которая работала на износ.

Она не жаловалась. Она просто медленно гасла, как свеча, сгорая для других. Муж дарил ей на праздники кухонную технику, дети приносили дневники с пятёрками, а она по ночам тихо плакала в ванной, не понимая, почему ей так пусто и больно.

Этап первый: Диагностика исчезновения.
Лера, увидев Ирину, не увидела проблемы, которую нужно «починить». Она увидела призрак.
— Она же почти не видна, — прошептала она Коршуну. — Её почти стёрли. Надо найти, куда она делась.

Они устроили небольшую провокацию. Коршун, под видом социолога, попросил у Ирины мужа и детей назвать пять её любимых вещей (еда, цвет, музыка, фильм, занятие). Муж, смущённо улыбнувшись, сказал: «Ну, она у нас молодец, всё любит, что я люблю». Дети ответили: «Мама любит, когда мы учимся на пятёрки». Никто не смог назвать ничего, что принадлежало бы лично Ирине.

Когда Коршун передал ей эти ответы, Ирина не расплакалась. Она медленно провела пальцем по столу, будто стирая с него невидимую пыль. «Я так и думала, — прошептала она. — Спасибо за подтверждение». И в её глазах что-то окончательно погасло. Это была не боль, а тихое удивление перед фактом собственного исчезновения.

Этап второй: Операция «Раскопки».
Лера поняла: нужно не добавлять что-то новое, а откопать старое. Они раздобыли школьный альбом Ирины. Там была совсем другая девушка — с дерзкой улыбкой, с мечтами стать художником-мультипликатором, с стихами на полях дневника.

— Кто это? — спросила Лера, тыкая пальцем в пожелтевшую фотографию. Ирина взяла альбом в руки. Бумага пахла временем и старой типографской краской. Она провела пальцем по дерзкой улыбке той девушки.
— Это... я, — неуверенно сказала она, и голос её дрогнул, будто она произносила чужое, забытое имя.
— Не похоже, — фыркнул Коршун, включив свой менеджерский напор. — Та — живая. Вы — нет. Мы нанимаем на работу только живых. Ваша задача — вернуть её.

Они поставили Ирине ультиматум, выдав его за «социальный эксперимент». Каждый день, с 20:00 до 21:00, она должна была заниматься чем-то абсолютно бесполезным для семьи. Не готовить, не убирать, не проверять уроки. А чем-то только для себя.

Первые дни были мучительны. Ирина сидела в пустой комнате и не знала, что с собой делать. Чувство вины съедало её. Она слышала, как муж ворчит, что ужин холодный, а дети не могут найти чистые носки.

Этап третий: Первая линия.
Но Лера не отступала. Она притащила Ирине коробку с красками, карандашами и старым альбомом.
— Ты же хотела быть мультипликатором. Никто не говорит, что надо становиться гением. Просто... повозись. Испачкай руки. Это приказ.

Ирина, сжавшись от внутреннего протеста, провела несколько линий. Потом ещё. Она рисовала смешного лохматого монстра. Потом ангела с кривыми крыльями. Она не заметила, как вышел час. А на следующий день она с нетерпением ждала эти 60 минут.

Кульминация: Бунт невидимки.
Однажды вечером муж зашёл в её «час тишины» с требованием срочно погладить ему рубашку. Обычная Ирина бы подскочила и побежала. Но эта Ирина, с кисточкой в руке и краской на щеке, подняла на него глаза.
— Нет, — сказала она тихо, но чётко. — Моё время. Твоя рубашка может подождать.

В квартире повисла оглушительная тишина. Муж, ошарашенный, развернулся и ушёл. А Ирина поняла, что мир не рухнул. Он, наоборот, впервые встал на своё место.

Финал. Возвращение.
Она не бросила семью. Она просто перестала быть в ней слугой. Она записалась на вечерние курсы скетчинга. Муж, сперва ворчавший, однажды увидел её работы и был потрясён. Он увидел в них ту самую девушку со школьной фотографии, которой когда-то увлёкся. Он впервые за долгие годы подарил ей не сковородку, а дорогой набор профессиональных красок.

— Ключ был не в том, чтобы сделать её счастливой, — сказала Лера, наблюдая, как Ирина смеётся со своими детьми, рисуя им смешные комиксы.
— А в чём?
— В том, чтобы вернуть ей право на один час в сутки. Потому что с этого часа и начинается личность. А личность — это не роскошь. Это необходимость.

Коршун смотрел на Леру и думал, что самые сложные души — это не те, что сломаны, а те, что добровольно стёрли себя в пыль, приняв это за долг. И вернуть их к жизни — самое сложное и важное дело.

Душа пятая: Алиса

Пятой душой оказалась Алиса. Четырнадцати лет, с телефоном, приросшим к руке, и пустотой в глазах, которую не видел никто, кроме Леры. Девочка жила ради лайков. Её жизнь превратилась в портфолио из постановочных фото: идеальный завтрак, идеальные кудри, идеальная улыбка. Она плакала, если пост набирал меньше ста сердечек за час, и ненавидела одноклассницу Катю, у которой было на три лайка больше. Настоящих друзей у неё не было. Была аудитория.

— Смотри, — прошептала Лера, наблюдая, как Алиса в двадцатый раз переснимает себя с кружкой какао, — она не девочка. Она — бренд. И этот бренд её медленно убивает.
— Я знаю, как лечить бренды, — хмуро сказал Коршун, и в его глазах мелькнула тень бывшего топ-менеджера. — Нужно не уничтожать его, а провести ребрендинг. Показать, что настоящий товар выгоднее подделки.

Их метод был точен, как удар скальпеля. Они не стали читать нотации. Они создали конкурента.

Этап первый: Создание продукта.
Коршун, используя свои связи, зарегистрировал фейковый, но невероятно стильный блог под названием «Правда за кадром». Лера, пользуясь своей ангельской невидимостью, стала теневым оператором. Она снимала Алису без прикрас: уставшую и сонную после шести уроков, с торчащими волосами и в растянутой домашней кофте; зевающую над учебником по алгебре; злящуюся и кричащую на маму из-за двойки; с красными глазами от бессонницы.

А Коршун писал к этим фото гениальные, ироничные и до боли честные подписи.
«Урок №47: Формула счастья не входит в школьную программу».
«Мой ежедневный фитнес: переносить груз ответственности из школы домой».
«Лицо человека, который только что понял, что идеальных людей не существует. Шок».

Этап второй: Шок от успеха.
Блог «Правда за кадром» взорвал соцсети. Его называли «глотком свежего воздуха», «манифестом поколения Z». Все искали таинственного автора. Алиса наткнулась на него случайно и испытала культурный шок. Она смотрела на свои же неуклюжие, неотретушированные фотографии, на которые она бы никогда не позволила никому взглянуть, и читала комментарии: «Боже, это так relatable!», «Наконец-то кто-то показал настоящую жизнь!», «Это гениально!».

Она плакала, глядя на свой аккаунт-фантик, где она была куклой. Её ценят. Ценят не за идеальную картинку, а за ту самую «неидеальность», которую она так тщательно скрывала. За ту самую усталость, злость и растерянность, которые она считала своим позором.

Кульминация: Капитуляция фальши.
Однажды Алиса поймала себя на том, что специально нахмурилась перед зеркалом, пытаясь повторить «тот самый» кадр с недовольным лицом. И ей стало смешно. До слёз. Всё это — погоня за лайками, зависть к Кате, маска идеальной девочки — было гигантской, изматывающей игрой, в которую она заставила играть саму себя.

Финал. Новая реальность.
Алиса не удалила свой старый аккаунт. Она просто перестала его обновлять. Он повис в цифровом пространстве, как памятник её старой жизни. А потом она завела новый. Назвала его «Просто Алиса». И выложила первое фото: свою старую, потрёпанную плюшевую собаку, с которой спала в детстве. Подпись была: «Его зовут Пончик. Он в тайне от всех до сих пор живёт у меня под одеялом. Ваша очередь делиться своим стыдным секретом».

У неё появились настоящие друзья. Те, с кем можно молчать в голосовом чате и не бояться, что это сочтут занудством.

— Ключ был не в том, чтобы отобрать у неё телефон, — сказала Лера, наблюдая, как Алиса с подружками громко хохочет в парке, снимая смешное видео про провалившийся пикник.
— А в чём? — спросил Коршун.
— В том, чтобы показать, что её настоящая жизнь — это и есть самый ценный контент. Мы не боролись с системой. Мы просто научили её пользоваться ею по-настоящему.

А блог «Правда за кадром» таинственно исчез через месяц, оставив после себя лишь культовый статус и мем «быть настоящим — это новый чёрный». И довольную девочку, которая наконец-то перестала улыбаться через силу.

Душа шестая: Елена

Шестой душой оказалась Елена. Бывший бухгалтер, когда-то виртуозно управлявшаяся с цифрами, а ныне — живой памятник собственной ошибке. Одна крупная финансовая оплошность, случившаяся годы назад, парализовала её не карьеру — саму волю. Она так боялась ошибиться снова, что перестала делать вообще что-либо, выходящее за рамки поддержания базового существования. Её квартира была стерильна, как операционная. Расписание — выверено до минуты. Душа, некогда живая и импульсивная, была закована в броню перфекционизма и страха.

— Она не боится неудачи, — диагностировала Лера, наблюдая, как Елена трижды перемывает уже чистую чашку. — Она боится самого действия. Движения. Любое действие содержит в себе семя ошибки. И она предпочитает не двигаться вовсе.
— Значит, нужно создать среду, где ошибка — не провал, а... дизайнерское решение, — заключил Коршун.

Их метод был тонок, как работа реставратора.

Этап первый: Принуждение к хаосу.
Они привели Елену на, как они сказали, «терапевтический мастер-класс» по гончарному делу. Елена сопротивлялась, бубня что-то о грязи и бессмысленности процесса. Лера, пользуясь моментом, шепнула заклинание и «настроила» гончарный круг Елены. Теперь он был зеркалом её души.

Этап второй: Урок глины.
Елена села за круг. Её пальцы, привыкшие к точности, сжались в комок. «Я сделаю идеальную вазу», — прошептала она, больше себе, чем учителю. Она сосредоточенно надавила на холодный, податливый ком. И в тот же миг глина взбунтовалась. Она заходила ходуном, вырвалась из её рук и шлепнулась на стол бесформенной лепешкой.

Елена покраснела от злости и стыда. Она попробовала снова. «Ровную чашку. Просто ровную чашку». История повторилась. Глина, будто живая, уворачивалась от её тотального контроля, летела в стороны, брызгала в лицо.

— Расслабьте кисти, Елена Петровна, — мягко сказал преподаватель. — Не вы лепите глину. Вы с ней танцуете. Дайте ей вести.

Отчаявшись, Елена закрыла глаза. Она сдалась. Её руки, уставшие от многолетнего напряжения, наконец-то обмякли. И случилось чудо. Глина перестала сопротивляться. Она потекла сквозь её пальцы, послушная и плавная. Елена не старалась больше сделать что-то правильное. Она просто чувствовала: прохладу, влажность, пластичную массу, рождающуюся форму.

И когда она открыла глаза, то увидела не вазу и не чашку. Перед ней стояло нечто. Горшок-кривулька, будто подпрыгнувший в такт музыке. Он был несимметричным, смешным, полным жизни.

Кульминация: Катарсис несовершенства.
Она сделала ещё одно. Чашку, у которой ещё на круге отвалилась ручка. Получился странный, но удивительно уютный стакан. Потом — вазу, которая склонилась набок, словно плачущий дух. Она смотрела на свои творения, на эти причудливые, полные характера объекты, и её вдруг прорвало. Она плакала, смеялась и чувствовала себя пьяной. Пьяной от свободы. Оказывается, можно было ошибаться. И это было не страшно. Это было красиво.

Финал: Новая формула.
Она открыла у себя дома маленькую студию с вывеской «Керамика Несовершенства». Её работы — горшки с шероховатостями, чашки с уникальным, «неправильным» изгибом, тарелки, хранящие отпечатки пальцев, — стали пользоваться бешеным успехом. Люди говорили, что в них есть душа.

— В чём был ключ? — спросил Коршун, вертя в руках подаренную ему чашку-кривульку, в которую идеально ложилась ладонь.
— Глина не терпит лжи, — ответила Лера, улыбаясь. — Она обнажает суть. Мы не лечили её страх. Мы просто дали ей материал, который показал, что её главный дефект — это как раз стерильное стремление к идеалу. А её ошибки — это и есть её уникальный почерк.

Елена поняла главное: ошибка — это не тупик. Это всего лишь уникальное, твоё личное направление движения. И её дом, некогда похожий на музей, теперь был полон весёлой, живой, несовершенной красоты.

Душа седьмая: Геннадий

Седьмой душой оказался Геннадий. Мужчина лет шестидесяти, чья жизнь остановилась пятнадцать лет назад, когда окончательно сгнил и встал на прикол в гараже его первый «Запорожец». С тех пор Геннадий не жил — он дежурил у гроба своей молодости. Каждый вечер он приходил в гараж, садился в прохудившееся кресло и часами разговаривал с ржавым остовом. Он жил в прошлом, в тех днях, когда трава была зеленее, бензин — дешевле, а он сам — моложе и полон сил. Настоящая жизнь, с её проблемами и радостями, прошла мимо, оставив его сторожем на кладбище его же мечтаний.

— Он не скорбит об автомобиле, — сказала Лера, наблюдая за Геннадием через запылённое оконце гаража. — Он скорбит о себе. О том парне, которым он был. Машина — просто гробница для его погибшего «я».
— Значит, нужно не хоронить прошлое, а провести реставрацию, — заключил Коршун. — Причём в прямом смысле.

Их метод был основан на тонком понимании мужской психологии.

Этап первый: Провокация под видом заказа.
Они не стали уговаривать его выбросить хлам или обратиться к психологу. Вместо этого Коршун, используя менеджерский лоск, явился в гараж под видом агента богатого коллекционера.
— Мы слышали, вы лучший в городе по «Запорожцам», — с ходу заявил он, окидывая взглядом ржавое корыто. — Мой клиент готов спонсировать полный кастом. Восстановить не как было, а как должно было быть. Мечту. Деньги не проблема.

Геннадий отмахивался, бурчал, что всё это ерунда. Но в его глазах, потухших years ago, мелькнула искра. Вызов. Сомнение в собственной бесполезности.

Этап второй: Воскрешение.
Делать нечего — пришлось регистрироваться в интернете, выходить в мир. Лера нашла в сети сообщество увлечённых энтузиастов «Запорожцев». Геннадий, сначала нехотя, а потом всё азартнее, стал общаться на форумах, советоваться, спорить о том, какой карбюратор ставить. Он заказывал запчасти, искал раритетные детали, ночами просиживал над чертежами.

Процесс «воскрешения» автомобиля стал метафорой воскрешения его самого. С каждым отвинченным ржавым болтом, с каждой отполированной до блеска деталью он откапывал из-под слоя апатии и тоски самого себя — умелого, нужного, увлечённого. В его гараже снова пахло бензином, краской и сварочным дымом, а не затхлой тоской. Он снова чувствовал себя молодым. Не по паспорту, а по состоянию души.

Кульминация: Первый выезд.
Работа была закончена. И вот, утром ясного дня, обновлённый, сияющий лаком «Запорожец», больше похожий на ретро-спорткар, чем на советский анекдот, выкатился из ворот гаража. Геннадий сел за руль, провёл ладонью по прохладному кожаному ободу и повернул ключ зажигания. Двигатель заурчал ровно и мощно.

— Куда поедем? В прошлое? — тихо спросила Лера, стоя рядом с Коршуном.
Геннадий услышал. Он покачал головой, глядя на расстилающуюся перед ним дорогу.
— Нет, — сказал он твёрдо. — Вперёд. На слёт. Ребята с форума ждут.

Финал: Новая трасса.
Он нажал на газ и поехал. Не в воспоминания, а в соседний город, на встречу таких же, как он, энтузиастов. Он вёл машину, а по сути — свою новую, неожиданно наступившую жизнь.

— Ключ был не в том, чтобы оторвать его от прошлого, — сказала Лера, глядя, как удаляется сверкающий задними фонарями автомобиль.
— А в чём? — спросил Коршун.
— В том, чтобы показать, что прошлое — это не музейный экспонат. Это чертёж. И его можно не просто хранить, а использовать для постройки будущего. Он вёл машину, а мы просто подсказали ему дорогу.

И они стояли, слушая, как затихает вдали урчание мотора — ровное, уверенное, как биение вновь обретённого сердца.

Душа восьмая: Артём

Его звали Артём. Он был не человек, а воплощённый KPI. В свои 35 — вице-президент в крупном холдинге. Его жизнь была расписана по 15-минутным слотам: совещания, отчёты, стратегические сессии, бизнес-ланчи. Он не жил в своей квартире — он использовал её как коворкинг для одного человека, где можно было поспать 4 часа и продолжить работать.

Он не был несчастен. Он был... пуст. Он давно перестал чувствовать что-либо, кроме азарта от заключённой сделки и раздражения от чужих промахов. Его отправила к «спасателям» испуганная уборщица, которая находила в его мусоре пустые упаковки снотворного и нераспечатанные контейнеры с едой, которую он забывал съесть.

Этап первый: Замена.
Коршун и Лера не стали тратить время на уговоры. Лера создала магического двойника — идеальную копию Артёма, лишённую усталости, сомнений и намёка на человечность. «Эхо» работал 25 часов в сутки. Через месяц совет директоров, видя феноменальную эффективность двойника и растущую раздражительность настоящего Артёма, принял решение. Его уволили. Чисто, без эмоций. Как отключают устаревший сервер.

Этап второй: Дно.
Для Артёма это был не кризис. Это был конец вселенной. Его личность, состоявшая из должностей и KPI, рассыпалась в прах. В отчаянии, на последние деньги, он уехал в глухую деревню к своей старой, почти забытой бабке, Марии Степановне. Он приехал ночью, в идеально отглаженном костюме, но пьяный и злой, с горящими глазами. Он ввалился в избу, готовый изливать желчь на несправедливый мир.

Бабка сидела за столом и чистила картошку. Подняла на него глаза, оценивающе, как смотрят на непогодь.
— Приехал, — сказала она просто, будто ждала его вчера. Поставила перед ним глиняную миску с дымящимися щами. — Ешь. Тоска зрячая — плохой советчик.
Он молча ел, сжимая ложку так, что пальцы побелели. Злость кипела в нём и не находила выхода. Когда он опустошил миску, бабка забрала её, встала и, глядя на него в упор, изрекла своё:
— «От тоски одна работа лечит. А от злости — и подавно. Вот и полечишься с утра. Топор во дворе».

И развернулась, уходя в свою комнату, оставив его одного с этим приговором. В её словах не было ни капли сочувствия к его «трагедии». Была лишь спокойная уверенность в рецепте, проверенном на поколениях сломленных мужчин.

Кульминация: Реальная работа.
С утра, с тяжёлого похмелья и с невышедшей злостью, он вышел во двор. Топор лежал на колоде. Сначала он рубил дрова, представляя себе лицо председателя совета директоров. Потом просто рубил, чувствуя, как немеют руки и спина. Потом научился находить в этом свой ритм и странное, яростное удовлетворение, когда полено с хрустом раскалывалось точно посередине. Бабка заставляла его чинить покосившийся забор, носить воду из колодца, полоть грядки. Это была адская, монотонная работа, но у неё был осязаемый, простой результат: наколотые поленницы, ровные рядки моркови, полное ведро. Его мозг, отвыкший от простых причин и следствий, сначала бунтовал, а потом сдался. Злость вышла через руки, через спину, испарилась в утреннем тумане над рекой. Ночью он проваливался в сон без снотворного, а утром просыпался от крика петуха. Он не «отдыхал». Он существовал. Впервые за долгие годы.

Финал: Возвращение на новых условиях.
Через два месяца его разыскал перепуганный HR-директор. «Эхо», не понимая человеческой логики, принял ряд роботизированных решений, которые поставили компанию на грань бунта сотрудников и потери ключевых клиентов. «Нам нужен ты! Вернись!»
Артём вернулся. Но другим. Он не стал тем, кем был. Он стал сильнее. Он вёл переговоры, а в голове держал образ бабкиной печки, которую нужно топить, чтобы было тепло. Он больше не боялся провала, потому уже падал на самое дно и узнал, что оно... твёрдое и пахнет землёй. И с него можно оттолкнуться.

— Ключ был не в том, чтобы его «исправить», — сказала Лера, глядя, как Артём на совещании отвергает бесчеловечный, но прибыльный план, потому что «это убьёт команду».
— А в чём? — спросил Коршун.
— В том, чтобы дать ему потерять всё, что он считал собой. Чтобы он узнал, что под всеми этими должностями был не пустой костюм, а человек, который умеет колоть дрова и чувствовать боль в спине. Иногда, чтобы собрать себя заново, старую версию нужно сначала стереть до чистого листа.

Душа девятая: Катя и Зеркало-Неправдолюб

Её звали Катя. Со стороны — милая девушка с пышными формами и грустными глазами. Но внутри жил безжалостный цензор, который шептал ей: «Ты — беда. Ты — неуклюжий бегемот. Ты занимаешь слишком много места в этом мире».

Она носила мешковатые свитера в жару, выбирала самое тёмное место в кафе и извинялась за своё существование, даже когда просто проходила по коридору. Её мать, обеспокоенная, нашла Коршуна через «сарафанное радио» спасённых душ.

Лера, увидев Катю, не увидела проблемы. Она увидела искажение.
— С ней всё в порядке, — заявила она Коршуну. — Но её зеркало — врет. Нагло и беспардонно.

Этап первый: Операция «Объектив».
Они не стали уговаривать Катю, что «ты красивая». Это не работало. Вместо этого Коршун, используя свои связи, организовал для неё... стажировку в мире высокой моды. Не как модель, а как помощница стилиста на неделе моды. Катя, замирая от ужаса, согласилась — её любовь к одежде была сильнее страха.

Её задачей было помогать моделям переодеваться. Она видела этих девушек с обложек вблизи: с сухой кожей от диет, с синяками под глазами от недосыпа, с паническим страхом перед камерой. Она слышала, как они, худые как тростинки, с ужасом рассматривали себя в зеркало и шептали: «Какая же я толстая».

Для Кати это был шок. Её собственное отражение казалось ей чудовищем, а эти идеальные с точки общества женщины видели чудовищ в себе.

Этап второй: Эксперимент с отражением.
Однажды Лера провела Катю за кулисы, где стояли зеркала в полный рост, используемые стилистами.
— Подойди, — сказала Лера.
Катя, зажмурившись, подошла.
— Теперь открой и посмотри не на себя. Посмотри на меня в этом зеркале.

Катя послушалась. И ахнула. Отражение Леры в зеркале было... искажённым. Девочка-ангел в нём казалась толстой и неуклюжей.
— Это Зеркало-Неправдолюб, — серьёзно сказала Лера. — Оно не показывает правду. Оно показывает самое главное неправду человека, который в него смотрится. Видишь, какая я уродливая?
— Ты не уродливая! — тут же воскликнула Катя.
— А ты — тем более, — тихо ответил Коршун, появившись за её спиной.

В этот миг в голове у Кати что-то щёлкнуло. Если это зеркало врет про Леру, то её собственное зеркало дома... тоже могло врать?

Этап третий: Смена фокуса.
Вместо того чтобы бороться с весом, Лера и Коршун предложили Кате бороться с её настоящим врагом — скукой и отсутствием радости. Они заставили её... танцевать. Тайком, в пустом зале после работы. Сначала Катя упиралась, краснела, чувствовала себя дурой. Но Лера, которая и сама двигалась как сломанный вентилятор, заражала её своим абсолютным отсутствием стеснения.

— Мне нечего стесняться! — орала Лера, тряся крыльями под кричащую музыку. — Я же ангел! А ангелы могут всё!
И Катя, глядя на неё, постепенно отпускала зажимы. Она поняла: её тело — не враг. Оно просто хочет двигаться. Оно хочет жизни.

Финал. Новое отражение.
Спустя месяц Катя не похудела. Но она перестала прятаться. Она купила себе яркое платье. Не потому, что оно «стройнит», а потому что оно было цвета её внезапно наступившей весны.

Она стояла перед обычным зеркалом и улыбалась. Она больше не видела там беду. Она видела Катю. Девушку, которая помогла стилисту на неделе моды, которая умеет смешно танцевать и которая помогла недоделанному ангелу и большому менеджеру спасти ещё одну душу.

— Знаешь, в чём был ключ? — спросила Лера у Коршуна, наблюдая, как Катя уверенной походкой выходит на улицу.
— В том, чтобы показать ей, что её зеркало — не объектив, а кривое стекло?
— Нет, — покачала головой Лера. — Ключ в том, чтобы дать ей новое зеркало. В глазах других людей. Сначала в наших. А теперь — в её собственных.

И Коршун понял, что они с Лерой не просто «чинят» души. Они возвращают им право на собственный взгляд. И этот взгляд, оказалось, может быть добрым.

Интерлюдия: На пути к десятой душе

Коршун вёл машину, украдкой поглядывая на Леру. Она дремала на пассажирском сиденье, прижавшись лбом к холодному стеклу. В свете фонарей он видел её бледное, уставшее личико. После каждого «спасения» она выдыхалась всё сильнее, будто её маленькое тело с трудом проводило через себя столько взрослой боли.
— Слушай, ангел, — тихо сказал он, когда они подъезжали к дому.
— М? — она протерла кулачками глаза.
— Про эти девять душ… Мы ведь договорились, что я помогаю. Так что это теперь наша общая десятка. Понял? Не твоя. Наша.
Лера ничего не ответила. Но в темноте салона он разглядел, как уголки её губ дрогнули в тени улыбки. Она просто протянула руку и с силой сжала его мизинец — их странный, ни на что не похожий ангельский ритуал рукопожатия.
И Коршун понял, что его собственный «кризис» не закончился. Он просто перестал быть проблемой и превратился в смысл.

Душа десятая: Татьяна. Палитра чужих миров

Её звали Татьяна. Когда-то она подавала большие надежды, заканчивала Академию художеств с красным дипломом. Её дипломная работа — огромное, пронзительное полотно «Тишина перед рассветом» — вызвала шквал восторгов. А потом... ничего. Словно кто-то выключил свет в её душе.

Она не верила в себя. Каждый новый холст казался ей насмешкой над гениальностью той, девятнадцатилетней Тани. Она видела лишь пропасть между замыслом и исполнением. Её кисть дрожала, краски казались грязными, а каждая линия — уродливой. Она забросила живопись, перебивалась случайными заработками, а её собственная, некогда яркая палитра медленно покрывалась пылью забвения.

Спасение пришло в лице директора районной школы искусств, бывшего однокурсника, который, рискуя, взял её на работу преподавателем. «Хотя бы детей поучи, Татьянка, глядишь, и себя вспомнишь».

Этап первый: Бесплодная почва.
Лера и Коршун, увидев Татьяну, поняли: её талант не умер. Он был погребён под многометровым слоем страха и перфекционизма.
— Она как плодородная земля, которая боится прорасти сорняком, — сказала Лера. — И поэтому не растит ничего.
— Значит, нужно заставить её выращивать чужие сады, — заключил Коршун. — Пока она не поймёт, что её почва — лучшая.

Татьяна пришла в школу искусств как в ссылку. Она механически объясняла детям основы композиции, поправляла их неумелые руки. И всё ждала, когда же её разоблачат и выгонят.

Этап второй: Первые ростки.
Но однажды девочка лет семи, с двумя торчащими косичками, принесла ей рисунок — лиловую корову с зелёными пятнами, летящую над розовым лесом.
— Это же невозможно! — чуть не сорвалась Татьяна на свои старые, академические рельсы.
— А почему? — искренне удивилась девочка. — Она же счастливая!

Эта фраза попала Татьяне прямо в сердце. Она посмотрела на лист и вдруг увидела не ошибки в анатомии, а дерзкую, чистую радость. Она стала смотреть на работы детей иначе. Не как на объекты для критики, а как на окна в их миры. Она видела, как через её подсказки, через её знания, эти миры расцветают, становятся ярче, сложнее.

Она перестала «поправлять». Она начала «поддерживать». Она искала в каждом каракуле искру и раздувала её. И вот уже её тихий, неуверенный голос на занятиях крепчал, в глазах загорался огонёк, который она сама в себе давно похоронила.

Кульминация: Цветение.
Шла подготовка к городскому конкурсу. Её ученик, замкнутый подросток Витя, рисовал портрет матери. Но у него не выходили глаза. Он стирал и снова пытался, злясь и готовый всё порвать.
Татьяна подошла к нему, взяла его за руку с кистью и тихо сказала:
— Не пытайся нарисовать её глаза. Нарисуй то, что ты видишь, когда она на тебя смотрит. Тепло. Вот здесь. — Она ткнула пальцем в его грудь.

Витя замер, а потом резко повернулся к холсту и начал писать яростно, без оглядки. И на портрете появились не просто глаза, а целая история — нежность, усталость, бесконечная любовь. Картина взяла Гран-при.

В тот вечер, глядя на сияющее лицо Вити и его плачущую от счастья мать, Татьяна испытала странное чувство. Это была не зависть. Это была... гордость. Та самая, что она не могла позволить себе все эти годы. Частица её души, её знаний, её когда-то похороненного таланта жила теперь в этой картине. И это было прекрасно.

Финал: Урожай.
Она не вернулась к мольберту в тот же день. Но через неделю, разбирая школьные материалы, она наткнулась на забытый тюбик ультрамарина. Цвет её дипломной работы. Она выдавила его на палитру. Рука не дрогнула.

Через полгода в той же школе искусств открылась её персональная выставка. Рядом с работами учеников. Она снова писала. Её новые картины были другими — менее выверенными, но более смелыми и живыми. И на вопрос, что же её вдохновило, она, глядя на бегущих по залу детей, отвечала:
— Я наконец-то разрешила себе быть не гением, а просто садовником. И обнаружила, что, взращивая чужие сады, ты наконец-то находишь смелость возделывать свой собственный.

— Ключ был не в том, чтобы заставить её снова поверить в свой талант, — сказала Лера, наблюдая, как Татьяна смеётся с учениками.
— А в чём? — спросил Коршун.
— В том, чтобы показать ей, что талант — это не личное достояние. Это инструмент. И его истинная ценность раскрывается не в музейной тишине, а в шуме жизни, когда ты передаёшь его в другие руки. Она искала себя в одной-единственной идеальной картине, а мы просто развернули её к целой галерее, которую она создала, сама того не замечая.

И они стояли, глядя на десятую спасённую душу, которая наконец-то перестала быть несбывшимся гением и стала просто счастливым человеком, чьё творчество снова изменило мир. Пусть и не так, как она когда-то мечтала. Но, возможно, — именно так, как и было нужно.

Финал. Главная душа.

Десятая душа была спасена. Условие выполнено.

Лера стояла на крыше небоскрёба, готовая к своему первому настоящему, свободному полёту домой. Её крылья сияли в лунном свете, вымытые, ухоженные и больше не скрипевшие. Но вместо радости на её лице была маска глубочайшей печали.

— Ну что, — сказал Коршун, стараясь говорить бодро. — Поздравляю, ангел. Ты выполнила план. Возвращайся с отчётом.

— Ага, — тихо ответила Лера, не глядя на него. — С отчётом.

Она взмахнула крыльями, поднялась в воздух, сделала круг над городом и... снова опустилась рядом с ним.

— Что такое? Не можешь лететь? — встревожился Коршун.
— Могу, — всхлипнула она. — Но я не хочу. Потому что... потому что я не выполнила задание!

— Как не выполнила? Мы же сосчитали! Десять душ!
— Не десять! — крикнула она, и слёзы брызнули из её глаз. — Одна! Самая первая и самая главная душа, которую мне поручили спасти, так и осталась несчастной!

Коршун замер.
— И... чья это душа? — медленно спросил он, уже догадываясь.

Лера ткнула пальцем ему в грудь.
— Твоя! Ты же до сих пор одинокий, несчастный бывший трудоголик, у которого нет никого, кроме напарницы-ангела, которую сейчас отправят обратно! Ты спас кучу людей, а себя — нет! И я не могу тебя бросить! Я провалила миссию!

Она разрыдалась, уткнувшись лицом в его дорогой, в кошачьей шерсти и слезах, пиджак.

И тут Коршун, великий и могущественный менеджер, который мог договориться с кем угодно, нашёл самые простые и самые правильные слова.

— Значит, миссия не завершена, — тихо сказал он. — И у нас с тобой ещё много работы. Но для начала... — Он взял её за руку. — Давай-ка оформим это официально. Чтобы у моей главной души и моего недоделанного ангела были одинаковые фамилии. И чтобы её никуда не могли забрать.

..

Теперь у девочки Леры есть папа. Настоящий, который не боится признаться, что его собственная душа нуждалась в спасении больше всех. А у большого человека Коршуна есть дочь, которая научила его самому главному менеджерскому навыку — управлять собственным счастьем.

И десятая душа была, наконец, спасена.