Как ездить быстро и жить долго

Глава: Механика овладения
Во дворе их швейцарского дома, среди яблочных деревьев, стояла Mercedes W138 — чёрная, скромная, надёжная. Не рекордный гоночный болид, а обычное семейное такси, которое Греты купила в 1937 году на своё 25-летие.
Дизельный OM 138 на холостом ходу издавал тихое, монотонное бормотание, так как урчал бы сытый, довольный кот на коленях хозяйки — совсем не похоже на визг бензиновых моторов, которых знала маленькая Клареноре.
Это был ясный сентябрьский день. Небо над Швейцарией было чистым, голубым, с редкими облачками, которые паслись над альпийскими вершинами на горизонте. Воздух был ещё теплый — остатки лета, — но уже с прохладной нотой осени. Деревья начинали менять цвет, первые листья золотились на солнце.
Грета была одета в тёмное платье до колена, серо-голубого цвета, с длинными рукавами — практичное платье, как и полагалось немецкой женщине её социального положения. Поверх платья — лёгкий кардиган цвета горошины, который она могла снять, если станет теплее. На ногах — невысокие туфли на пуговицах, удобные для ходьбы и управления автомобилем. Волосы Греты были уложены в аккуратную причёску 1930х годов — гладко зачёсаны назад с мягким волнением у висков. В её манере одеваться не было ни грамма суетливости: всё было подчинено принципу функциональности.
Клареноре была одета в простое льняное платьице, белое с голубыми полосками, типичное детское платье той эпохи. Платье было чуть выше колена — длина, практичная для активного ребёнка. Поверх платья — белый передник с карманом спереди. Волосы Кларенори были русыми, короткими, с небольшой чёлкой — причёска, удобная для активного ребёнка.
Вокруг машины Греты расставила картонные коробки — те самые коробки, которые остались после доставки запасных частей для автомобиля из Штутгарта. Коробки были среднего размера, примерно в одну треть высоты колеса W138. Греты разместила их на расстоянии примерно полутора метров друг от друга, создав импровизированный курс — не для того, чтобы между ними прошелся, а для того, чтобы машина не наезжала на них.
— Эти коробки — твои враги, — объяснила Греты, показывая дочке. — Наезжаешь на коробку — ты проиграла. Нужно почувствовать границы машины, научиться понимать, где заканчиваются колёса, где начинается пустота.
Но коробки были не единственным препятствием. На швейцарской ферме, откуда Греты одолжила землю для занятий, были и старые деревянные бочки — те самые, что использовались для хранения яблочного сока и вина. Греты расставила их в углах импровизированного «курса», создав зоны, где машина должна была совершить более сложные манёвры.
Греты положила маленькую ладонь дочки на обод рулевого колеса, а правую — на ручку переключения передач.
— Почувствуй, — сказала она. — Вот здесь живёт твоя педаль. Сцепление — это разговор между ногой и двигателем. Двигатель говорит: «Я крутусь на холостых, жди». Ты говоришь: «Я слышу», и медленно-медленно отпускаешь педаль.
Клареноре было семь лет. Её ноги едва доставали до педалей, но Греты установила деревянную подставку — точно так же, как она когда-то адаптировала W125 Rekordwagen для своих экспериментов с самописцами.
— Сейчас мы будем учиться чувствовать, а не думать. Нажми сцепление до конца, — объясняла Греты, её голос был спокоен, как механизм швейцарских часов. — Отпусти. Нажми снова. Отпускай медленно. Нажми снова. Прислушайся к звуку. Это сердцебиение мотора. Дизель — он очень добрый. Он не требует высоких оборотов. Дизель — это вол, а бензин — это жеребец. Вол медленно, но тянет. Жеребец спешит.
Первое занятие было о слушании. Клареноре сидела за рулём (педаль сцепления была нажата до упора), а Греты стояла слева, свободной рукой поправляя локоть дочки.
— Не отпуская сцепление, включи первую передачу, — указала Греты рукой на рычаг переключения.
— Теперь, медленно, очень медленно отпускаем сцепление. Прислушайся…
Звук мотора начал меняться. Обороты упали, двигателю вращаться стало тяжелее. В салоне возникла едва заметная вибрация.
— Вот это момент! — воскликнула Греты. — Слышишь, как мотор задышал тяжелее? Это точка захвата. Мотор говорит: «Девочка, я чувствую тебя». В этот момент ты задерживаешь ногу, не отпускаешь дальше. Держишь её там, как медсестра держит пульс больного.
Клареноре кивнула. Её маленькое лицо сосредоточилось.
— Теперь убираем ногу с тормоза. Легко, легко…
Машина тронулась. Всего на полметра, но Клареноре почувствовала это каждой клеточкой своего тела. Колебание, движение, жизнь под педалью.
— Отлично! Сцепление в пол. Теперь тормоз. Стоп.
Машина остановилась.
— Включи заднюю, помнишь как?
Метр вперёд, метр назад
На следующий день началась методичная работа.
Метр вперёд.
Метр назад.
Отпустить сцепление, добавить газу, машина катится вперёд примерно на метр, потом нажать тормоз. Полная остановка. Переключиться на заднюю, повторить в обратном направлении.
Машина петляла между картонными коробками, скользила вдоль линии камней, осторожно обходила сено. Клареноре делала это часами. Её маленькие ноги научились чувствовать точку захвата сцепления так же уверенно, как её пальцы чувствовали клавиши пианино. Греты сидела на скамейке рядом с домом, где готовилась к обеду её мама, и наблюдала.
День за днём.
Неделя за неделей.
Машина катилась: метр-метр, метр-метр. Чёрная, послушная, предсказуемая. Горсточка автоматизма кристаллизовалась в нервной системе ребёнка. Её ноги больше не думали — они знали.
На сотом повторе Клареноре чуть не улыбнулась.
На пятисотом — улыбнулась открыто.
На тысячном — начала напевать.
«Десять тысяч повторений», — сказала Греты себе, наблюдая из окна, как дочка упорно работает с педалями. Это было число, которое она знала из истории японских боевых искусств, из наблюдений за гоночными пилотами, из собственного пути к мастерству. Десять тысяч — это не магия, это просто граница, за которой рука и нога становятся единым целым с машиной.
Обед
К полудню Греты внесла дочку в дом. Обед был простым, как и всё в этом доме. На деревянном столе стояла тарелка с отварным картофелем в мундире и кусками копчёного швейцарского сыра (Emmental с нежным ореховым вкусом). Рядом — чёрный хлеб, масло сливочное в фарфоровой маслёнке, и небольшая фарфоровая пиала с мягким мягким сливочным сыром (возможно, домашнего приготовления). На плите ещё кипела простая суп из мясного бульона с вермишелью — суп, который готовили по субботам и доедали в течение недели. Запах был добрый, домашний, честный.
Греты налила дочке свежего молока в высокий стакан, и они сели за стол, где Клареноре, вся в пыли со двора, ела, рассказывая о ощущениях вождения.
— Мама, я чувствовала, как машина разговаривает, — говорила девочка, откусывая хлеб с маслом. — Когда я отпускаю сцепление, она говорит: «Я вижу тебя». А когда я нажимаю — она говорит: «Подожди».
Греты слушала, прихлёбывая из своей чашки.
— Хорошо, мой ребёнок. Ты начинаешь понимать. Это и есть мастерство. Не механика — мастерство.
После обеда, когда дочка вышла обратно во двор, где ждали коробки, камни, сено и деревянные бочки, Греты посмотрела из окна на машину, которая снова начала тихо петлять в своём импровизированном танце.
Осложнение: спорт и рулевое управление
К сотому дню Клареноре выполняла манёвр почти совершенно. Её ноги двигались синхронно, без напряжения, словно дирижёр неслышимым оркестром.
Однажды Греты взялась за рулевое колесо и установила его так, чтобы его было видно.
— Теперь, — сказала она, — когда машина катится вперёд, быстро поворачиваешь руль до упора вправо. Не думаешь, не раздумываешь — быстро. Вот здесь, на двадцать сантиметрах пути.
Клареноре попробовала. Машина немного повернулась.
— Нет, — улыбнулась Греты, — это не конкурс медлительности. Быстро. Как если бы руль был горячим.
На следующий день Клареноре крутила руль до упора вправо при движении вперёд среди коробок и камней, потом включала заднюю, отпускала сцепление, добавляла газу, и руль летел до упора влево.
Машина начала кружиться.
Медленно, неуклюже, но верно — огибая препятствия, не наезжая на картон, не касаясь камней.
Спортивное руление в 120 градусов: вправо, потом влево. Машина не просто ездила вперёд-назад, она теперь вращалась на месте, как танцующая волчком, маневрируя между всеми препятствиями, которые поставила Греты.
Клареноре забыла о времени. По часовой стрелке. Против часовой стрелки. Её маленькое лицо было серьёзным и сосредоточенным, как лицо пилота гонки. Сентябрьское солнце скользило по капоту машины. Ветер шелестел в яблочных деревьях.
Греты наблюдала из окна дома. Через некоторое время она вышла с кружкой молока и булочкой.
— Перерыв, — сказала она. — Даже чемпионы отдыхают.
Клареноре вышла из машины, её щёки раскраснелись от волнения.
— Мама, я кружу машину! Я кружу машину между коробками! — воскликнула она, набрасываясь на булочку.
— Знаю, любовь моя. Я вижу, — ответила Греты, садясь рядом на скамейку. — Через несколько лет ты будешь делать это на трассе. Но медленнее. Всегда медленнее.
Клареноре посмотрела на свою маму.
— Зачем медленнее, если я умею быстро?
Греты улыбнулась — это была древняя улыбка мастера, смотрящего в будущее.
— Потому что быстро — это просто. Медленно, но верно — это искусство. Помнишь, как я учила тебя запускать машину? Сначала ты думала, потом ты чувствовала, потом ты просто делала?
— Да, — кивнула Клареноре.
— Так вот, вождение — это бесконечное повторение этой схемы. Сначала ты думаешь о каждом повороте. Потом ты чувствуешь трассу. Потом ты и трасса становитесь одним целым. И в тот момент, когда ты не думаешь и не чувствуешь — ты просто существуешь — в тот момент ты можешь позволить себе быть быстрой. Но не раньше. Иначе ты вся в мокрой от пота и страха.
Клареноре кивнула, не совсем понимая, но подсознательно впитывая мудрость через моторную память.
После перерыва машина снова начала кружиться во дворе, огибая препятствия, и дизельный мотор снова пел свою монотонную песню.

Утро начиналось всегда одинаково. Грета и Клареноре просыпались почти одновременно — мать потягивалась, вытягивая руки над головой, дочь ещё полусонная забиралась в постель к матери, пока сон отступал медленно, как туман над озером. Они лежали так несколько минут, наполненные теплом и полусладкими сновидениями, которые ещё не совсем уходили.
Внизу слышны были звуки — вода, негромкий звон — Эрих уже встал. Он никогда не спешил, но и не ленился. Сначала — долгое умывание, душ, потом трение щётки о зубы, запах свежести после бритья. Затем — шорох ткани, когда он надевал длинный домашний халат из тёмного льна с вышитыми инициалами, повязывал пояс, натягивал тёмные домашние тапочки, подшитые изнутри мягкой шерстью. Халат давал ему вид одновременно учёного и отца семейства — это было его королевство до того, как он снова одевался в строгий костюм инженера.
К тому времени, как Грета и Клареноре спускались в столовую, на столе уже стояло всё: свежий хлеб, сливочное масло в малом жёлтом блюдце, чашки с молоком и какао. Эрих привык готовить завтрак — в этом была его тихая привилегия утра, его способ говорить “добрый день” без слов.
Клареноре залезла на колени к отцу сразу же. Отец не возражал — его рука обхватывала её талию, а другой он держал чашку. Дочь брала нож, мазала масло на хлеб — для себя, для мамы, для папы — поверх масла клала колбасу или сыр и начала раздавать бутерброды.
— Поешь, Клареноре, — сказала Грета, откусывая, но улыбалась в чашку. — Сама-то худышка кудышкой.
— Я ем достаточно, ты же всегда говорила, что из-за стола женщине надо выходить с легким чувством голода, и никогда не докуривать сигарету, — ответила та с деловитостью инженера.
Эрих тихо засмеялся.
Разговоры текли, как они текли каждое утро: о погоде, о том, что сказал садовник про розы, о какой-то статье в журнале, которую Эрих читал ночью. Обычные, отвлечённые слова, которые наполняли промежутки между кусками хлеба, глотками молока. И вдруг, ниоткуда:
— Споем? — спросила Клареноре.
Грета посмотрела на Эриха. Тот встал — Клареноре осталась на стуле — и вышел ненадолго. Вернулся с граммофоном, установил его на боковой столик.
— Что ты выбрала? — спросил он.
— «O sole mio» , — шепнула Клареноре.
Эрих достал пластинку из конверта с итальянской надписью «La voce del padrone» , установил её, взвел ручку. Игла коснулась щеллака, и сначала был только шорох, потом — голос Тито Скипы, который казалось, принес с собой весь Неаполь, весь её солнечный берег.
И они начали подпевать — не все сразу, а Грета первой, мягко, во время второго припева:
— ’O sole, ’o sole mio sta ’nfronte a te , — тянула она, улыбаясь дочери. — Sta ’nfronte a te …
Клареноре присоединилась, её голос звучал как птица среди взрослых голосов. Даже Эрих, обычно молчаливый, пробормотал припев, слегка раскачиваясь, держа чашку.
Che bella cosa na jurnata ’e sole , — пел тенор, и семья подхватывала, срываясь иногда на немецкий акцент, но это не имело значения. Значение имело только то, что они пели вместе, что утро наполнилось светом чужой, тёплой земли.
Когда песня закончилась, Клареноре вдруг повернулась к матери:
— Мама, помнишь ты говорила, что работу сцепления можно наглядно продемонстрировать через граммофон и проигрыватель?
Грета прищурилась. Эрих отложил чашку и подался вперёд с интересом.
— Двигатель работает, маховик вращается, — сказала она мягко, беря руку дочери. — Пластинка — это как машина. Пока она не касается движущегося основания — ничего не происходит. Она молчит. Ждёт. Не движется. Когда ты кладешь пластинку на вращающееся основание — на пластинку действует сила трения, стремящаяся вращать неподвижную пластинку.
Эрих кивнул, прикасаясь кончиком ложки к краю чашки:
— А сцепление — это вот этот момент касания, когда ты опускаешь пластинку на вращающийся диск. Не роняешь — не бросаешь — а медленно, с чувством. Если бросишь сцепление резко — машина дернется, маховик может остановиться, и двигатель заглохнет. Многие так и не научатся чувствовать момент касания, поэтому они трогаясь сильно газуют, чтобы мотор не заглох
— Но если почувствуешь точный миг, — продолжила Грета, глядя в окно, где уже светило солнце, — когда поверхности соприкоснутся и начнут двигаться вместе — тогда начнётся музыка. Тогда машина начнёт петь, как Скипа.
Клареноре спрыгнула с колен отца и пошла к окну. Во дворе, прижатая одной стороной к стене гаража, стояла тёмно-синяя Mercedes-Benz W138 — машина, которую Грета купила на свое 25 летие 14 октября 1938 года. Выезжать из двора задом было опасно: узкая улица, извилистая, соседские дети часто играли неподалёку. Поэтому машину нужно было развернуть передом к дороге, в маленьком замкнутом дворике, окруженном каменной стеной.
— Папа не торопись, я заведу, прогрею и разверну тебе машину.
Она оставив недопитым какао схватила со столика ключи и убежала во двор. Через несколько минут раздалось довольное ворчание дизельного двигателя.
— Помни, — вспоминала она слова отца, — машина стоит на месте. Сцепление выжато, передача включена. Теперь медленно, очень медленно отпускаешь педаль и ловишь момент касания.
Клареноре прикусила нижнюю губу. Её левая нога, лишь недавно научившаяся находить педаль без помощи, медленно поднимала педаль сцепления. Сначала — ничего. Потом машина чуть вздрогнула, как живое существо, просыпающееся. Машина медленно начала двигаться вперёд, полметра, метр. Клари быстро крутила руль вправо. Потом она выжала сцепление, машина остановилась.
— Хорошо, — сказала Грета. — Теперь в обратном направлении.
Клареноре включила задний ход, снова медленно отпустила сцепление и стала быстро вращать руль влево. Машина медленно покатилась назад. Вперёд, назад, вперёд, назад — каждый раз небольшой угол, каждый раз чувство касания, того самого касания, о котором говорила мама.
Через несколько минут Mercedes развернулась передом к выходу из двора, не тронув ни один камень, не задев ни стену гаража, ни край каменного забора. Клареноре остановила машину и заглушила двигатель.
Когда Клари вернулась в дом, тихо воспроизвела напевая в голове: ’O sole, ’o sole mio . Теперь она знала, что это не просто песня. Это была музыка касания, музыка, которая звучала каждый раз, когда человек и машина договаривались друг с другом о том, как будут двигаться вместе.
Годы проходили. Клареноре подрастала. Её руки становились выше, её нога увереннее доставала педаль. Но каждое утро, когда требовалось развернуть машину в дворике, перед тем как отец уезжал на работу, она повторяла этот урок. Медленно. С чувством. Касание, музыка, согласие.
Однажды, когда Клареноре стала старше, она больше не нуждалась в опеке родителей рядом. Она сама заводила машину, сама вращала рулевое колесо. Но первую педаль сцепления, тот первый момент касания, она помнила. И каждый раз, когда отпускала эту педаль, она слышала в памяти голос Тито Скипы и тихий голос матери: “Первое «да» — и последнее «спасибо»”.
Это первое «да» научило её не только управлять машиной. Оно научило её слушать. Слушать машину, слушать момент касания, слушать себя саму.


Июнь 1955. В этот раз — не гонка, не совсем командировка, предвестие настоящего путешествия

Всё начинается с привычного, почти сакрального ритуала: рано утром, когда город ещё спит, мать и дочь идут в городскую баню.

Утренний пар, чистая вода, тёплые, полутёмные раздевалки и знакомая влажная тишина. Здесь все свои — женское единство и доверие в мелочах. Клареноре ощущает себя в мире, где говорят только о важном: здоровье, семья, путешествия, иногда рецепты долголетия, иногда советы по маршрутам.

В бане она особенно прекрасна: длинные, густые светлые волосы заплетены в две ровные, тугие косички почти до пояса; тонкая кожа светится свежестью. У неё высокий, стройный стан, выраженные ключицы, уверенно расправленные плечи. Прямой, смело повёрнутый подбородок, тонкий нос, огромные, немного дерзкие карие глаза. Девочка гордится своими непроколотыми ушами — не дикарка, чтобы продырявливать себя металлическими украшениями. Ведь по-настоящему стиль — всегда в голове и в поступках, а не в побрякушках.

Её не стыдит собственная нагота. Грудь, как у многих девочек-подростков, только начинает взрослеть — и она этому рада: всё ещё впереди, но хочется быть взрослой уже сейчас.

«Мы — из поколения, где тело не предмет для украшения, а инструмент для действия», — однажды подслушала она мамины слова.

Эвкалиптовый аромат, дубовые и берёзовые веники, приглушённые голоса. Грета и Клареноре словно заново учатся расслабляться. Внутри — только женщины. Энергетика дня успокаивается, разговоры текут плавно: о погоде, маршрутах, кто-то вспоминает молодость и первые туристические поездки.

Грета привычно участвует в беседах, рассказывает один-два случая с гонок, но больше слушает. Клареноре, не теряя дерзости, отвечает на вопросы старших, удивляя их инженерными знаниями, а чуть позже смеётся с мамой.

После парилки, холодного душа и короткой беседы о климате Европы Грета предлагает спешить домой. Впереди — самое главное: составление «легенды».



Вечер перед отъездом

В полдень на большом столе раскладывают карты и тетрадь. Клареноре осторожно ведёт линию цветным карандашом: каждая остановка, каждый перекрёсток отмечен почти детским почерком, но с инженерной точностью. На полях — заметки:

> «Подъезд к Людвигсбургу — крутой разворот» 
> «Здесь может быть хороший кофе» 
> «Найти живописный водоём для купания во Франции»

Грета пишет строго и практично — список инструментов, станции заправок, контроль воздуха в шинах каждые 200 км.

Собирают чемоданы.

— Купальники брать не будем. Из принципа. Лучше купаться нагими, чем изображать «приличную девочку» — мы не такие!

Мама, слегка посмеиваясь, всё же откладывает пару ярких купальников — «если вдруг понадобится». Дочь протестует:

— Даже если полиция придёт, скажу, что так принято у немцев. Главное — всё делать с достоинством.

Они едут домой; уже стемнело, но работа не закончена. На столе — карты, толстая тетрадь для «легенды», фотоаппарат Voigtl;nder. Разложены вещи: две юбки, платье, пара брюк, футболки, рубашка. Мама добавляет лёгкие шали, толстовку для гор и, расхохотавшись, кладёт мини-шахматы.

Грета с мужем обсуждает детали — он не поедет: у него работа, но утром довезёт «девочек» до КБ Daimler-Benz.

Ночью — привычная близость: спокойное, зрелое счастье. Родители лежат рядом, тёплые ладони, плечо к плечу. Посреди ночи Клареноре, не выдержав одиночества и эмоционального напряжения, тихо крадётся в их комнату и забирается под одеяло между ними.

— Слишком много эмоций, не могу одна, — шепчет она, устраиваясь поудобнее.

Грета привычно гладит дочь по голове, отец нежно вплетается в этот женский кокон, обнимая сразу обеих.

---

### **Утро отъезда**

Раннее утро. В квартире пахнет кофе, гренками, яичницей с сосиской и остатками вчерашнего торта. Лёгкая суета: перекличка ключей, проверка паспортов, запах счастья.

Отец загружает чемоданы в W138 — до ворот КБ ДБ всего пять минут. Дочь долго целует маму, папа снимает на фото их семейную сцену.

У завода — служебный Mercedes 300 SL весь в утренних отблесках, обласканный солнцем, будто тоже готов к путешествию. Чемоданы аккуратно перекладывают из багажника 138-го в серебристый багажник футуристического Mercedes. Платья, футболки, юбки занимают свои места.

Клареноре берёт белую футболку с огромной звездой — готова к приключению и принципиально уверена в себе.

— Мама, я так хочу сама вести всю дорогу. Ты ведь сама говорила, что на треке еду лучше, чем половина тест-пилотов!

Грета смотрит строгим, но любящим взглядом:

— Через границу еду только я. Помни — в реальной жизни нет запасных кругов. Скорость всегда под контролем. Через три года получишь права, тогда свободы будет больше. Сейчас главное — не навыки, а ответственность.

Дочь надувается, но притворно. Эта игра повторяется всякий раз, когда они едут далеко: торг, условия, компромисс.

Перед сном мама аккуратно настраивает Voigtl;nder, дочь проверяет зарядку батареек. Белоснежная футболка с чёрной звездой Mercedes-Benz уже высохла: символ личной свободы и самоопределения, которое важнее любых серёжек.

---

### **Отъезд**

Раннее июньское утро. Двор КБ Daimler-Benz в Штутгарте свеж от ночной росы. Лёгкий туман окутывает асфальт.

Клареноре выходит из подъезда — высокая, худощавая, с прямой посадкой, будто носит на плечах невидимый рангоут. Две косички болтаются вдоль спины. Лицо слегка румяное — последний отблеск вчерашней парной.

Mercedes 300 SL сияет даже без солнца. Машина будто ждёт их — серебристая, мечта любого мальчишки и тайная зависть взрослых мужчин. Клареноре подходит, поднимает крышку багажника и — по-немецки — расставляет чемоданы, обувь, пакеты строго по отсекам.

Грета мягко хвалит порядок, шутит о «немецкой школе багажных дел», снимает момент: дочь в профиль, тянется за сумкой, на плече косичка, мускулистая тонкая рука.

Клареноре смешно щурится на солнце, садится в машину, одним движением снимает белую футболку — остаётся в тёмной хлопковой юбке. Грудь маленькая, но гордая. Её не стесняет собственное тело ни секунды: это не баловство, а логичное продолжение утренней бани.

Грета делает снимок: дочь за рулём, крылья дверей подняты, солнечный свет играет на коже, профиле, глазах и серебре капота.

— Даже если ты умеешь всё — повторенье мать ученья, — шутит Грета, садясь рядом.

Последний взгляд на завод, щелчок ключа — и 300 SL плавно оживает под руками Клареноре.

— Главное — плавно, не торопись с первой, слушай двигатель: он скажет, когда пора добавлять.

За воротами КБ — настоящая жизнь, большое путешествие, дорога к взрослости.

---

### **В пути**

Скорость набирается: 80, 120, 150. Клареноре ведёт точно и нежно, словно дрессирует саму машину.

— Главное — видеть на полкилометра вперёд. На максимальной скорости тебе хватает полсекунды на решение. Береги эту секунду.

Грета рассказывает истории: как в двадцать один перегоняла машины с завода, как однажды чуть не промчалась по мосту на высоте при полностью открытых дверях. Урок: дверь всегда должна быть закрыта на скорости.

Через час дорога становится ровнее, поток машин расступается. Клареноре просит:

— Можно...?

— Только здесь, и только один раз — разгони до двухсот. Я сделаю снимок.

Клареноре снимает футболку с звездой, бросает на сиденье. Её профиль, глаза, руки на руле — всё мелькает в рассвете. Стрелка спидометра уходит вправо — до самой отметки «200». Грета держит фотоаппарат.

— Достаточно! — резко говорит она. Клареноре сбрасывает скорость. Машина возвращается на крейсерские 150. Двери закрыты — поток воздуха уже мог бы вырвать их с места.

Обе смеются — смех острый, как вкус свободы.

---

### **Граница и Франция**

Недалеко от границы — остановка на фото. Двери распахнуты вверх, как флаги новой эпохи. Клареноре снова надевает белую футболку с звездой. Туристы, местные, дальнобойщики смотрят с восхищением и лёгкой ревностью.

Щелчок камеры: на снимке — две сильные, свободные женщины и блистающий 300 SL с поднятыми крыльями.

— Перед границей меняемся, — говорит Грета.

— Я готова, — отвечает Клареноре, снова серьёзная, садится на пассажирское.

Паспортный контроль — формальности, быстрый обмен улыбками. За второй границей — ровная, свободная французская трасса.

Клареноре вновь за рулём. Встречные машины оглядываются. Даже взрослые мужчины не скрывают восхищения.

На первой заправке Грета напоминает:
— На таких машинах бак лучше держать наполовину полным — вдруг попадём на горную трассу.

Клареноре на отличном французском спрашивает заправщика:

> *«O; est-ce qu’il y a un bon endroit pour nager, pas trop de monde, mais joli? On veut nager compl;tement nues, comme en Allemagne!»*

Тот смеётся, советует озеро *Lac de Joux* — но предупреждает: *«Les gendarmes sont parfois stricts!»*

Они записывают координаты и едут дальше.

---

### **Озеро**

Дорога к озеру почти пуста. Утро будничное, солнце ещё не палит. На пляже — пара компаний; за синим песком и зелёными кустами прячутся редкие пары и местные.

Грета паркует Mercedes в дальнем углу, раскладывает штатив, проверяет Voigtl;nder.

Клареноре легко раздевается: юбка на песке, футболка сброшена. Грудь — гордая, ровная, молодая. Длинные косички — по плечам. Мама улыбается: этот жест — не протест, а уверенность.

Дочь спокойно идёт к воде, не оглядываясь. Грета делает снимки: дочь в озере, на фоне серебристой машины с открытыми крыльями. Потом — обе, рядом с дверями-крыльями: ни капли стыда, ни напряжения.

Вода ледяная, но воздух — пряный, живой. Разговоры затихают. Клареноре блюдёт эти минуты свободы, как сокровище.

После купания — смех:

— Если придёт полиция, скажу, что мы привыкли к свободе!

— Надеюсь, до штрафа не дойдёт.

---

### **Французы на пляже**

В эту сцену вливается месье Ален Робер — геодезист из Лиона — и его рыжий сын Луи, одиннадцати лет. Отец — в холщовых шортах, с мягкой улыбкой; мальчик — веснушчатый, в семейных трусах, явно мечтающий о купании без них.

Увидев немок у машины, Ален, не без стеснения, но по-французски открыто, просит разрешения сфотографироваться.

Клареноре смеётся, усаживает Луи за руль — глаза мальчика восторженно горят.

Грета и Клареноре встают у дверей-крыльев, Ален — на пассажирском. Щелчок затвора запечатлевает миг свободы, доверия, новых мечтаний.

— *Vous parlez le fran;ais merveille, mademoiselle!* — восхищается Ален, слушая, как Клареноре объясняет устройство коробки передач.

— *Merci, j’ai appris en Suisse, mais je parle encore mieux italien!* — отвечает она, чуть смущаясь.

Грета добавляет:
> «Машина — не личная, а фирменная. Клареноре у нас водитель-испытатель — пока на общественных началах».

— *Alors, bon courage, vous deux, mesdames Mercedes!* — говорит Ален с уважением.

Все идут купаться: французы — в шортах, немки — нагими, не скрывая ни тела, ни души.

На берегу — покрывало, магнитные шахматы. Партия заканчивается вничью, с шутками о скорости и мостах.

Грета надевает светло-голубое платье, Клареноре — юбку и футболку со звездой. А потом — неожиданный жест: Клареноре вынимает из сумки ещё одну такую же футболку и вручает Луи.

— Такие футболки обычно носят мальчики... и очень редко девочки. Сегодня твой день.

— *Je serai pilote, comme vous!* — гордо заявляет Луи, сжимая подарок.

Ален передаёт адрес для фото и мешочек с круассанами.

Мальчик, в футболке с большой звездой, стоит у кромки песка и машет вслед — не просто машине, а своей будущей мечте.

Mercedes с обеими немками медленно трогается с пляжа, двери-крылья плавно опускаются на ходу. За ними — след дружбы, свободы и нового поколения гонщиков.

---

**Это не просто поездка. Это начало настоящего.**