ИДИ ПО НЕБУ

Однажды я поняла: жизнь зашла в тупик. Меня раздражало в ней абсолютно всё. Не было ни работы, ни любви, зато финансовых проблем — навалом. Каждая возможность буквально вырывалась из рук, отношения рушились, люди внезапно исчезали, не сказав ни слова. Вокруг моей скромной персоны, которая и веса-то в мире не имела, словно разрастался вакуум. Он поглощал каждый намёк на улучшение ситуации. Как-то незаметно ко мне подкралась депрессия, в которую я нырнула с головой. И в определённый момент дошла до пика бессилия — захотелось просто лечь и умереть. Стали возникать трусливые мысли о всевозможных проклятиях, сглазах и подкладах — хотелось, чтобы кто-то другой оказался виноват.

Настал май. В качестве подарка на день рождения мне вручили конверт с деньгами. Разумностью я никогда не обладала, как и финансовой грамотностью. Вот и решила, махнув рукой на проблемы, сбежать от них, хотя бы на время. Сгребла всё, что было под рукой, и отправилась куда глаза глядят.

Поездка — побег от душевных мук — протекала неплохо. Я жила крайне скромно, выбирая отдалённые местечки, где вся соль была в самобытной уникальности природы и человеческого разнообразия. Частенько выручали добрые люди: помогали и словом, и делом. Отвлекаться от пресного и насущного действительно удавалось. Причудливая красота полудиких уголков российской глуши уводила меня из темницы мыслей. Но от себя ведь не спрячешься, поэтому депрессия вновь стала моим верным соратником. Она не давала забыть о горечи одиночества, своей бедности, подошедшей к черте нищеты, неудачливости, пустых и ложных надеждах. Негативные эмоции будто высасывали нутро, а в районе грудины начинало мучительно тянуть. Внутри ощущалось нечто странное, ноющее — какой-то плотный комок, походивший на концентрат злости, обиды и отчаяния. Что-то подобное я испытывала уже давно, даже обследование проходила, включая КТ грудной клетки, — никакой патологии не выявили. Моё состояние не поддавалось логическому объяснению. И в путешествии, что удивительно, оно лишь ухудшалось. 
       
Страсть как хотелось пережить духовную революцию, чтобы свергнуть, наконец, с трона эту апатию с привкусом никчёмности жизни. Но событиям, которые ждали впереди, суждено было до основания разрушить мои представления о мире и том, какое место мы в нём занимаем.

В один из жарких июльских дней я оказалась в отдалённой деревушке N-ой области. До неё меня подбросила молодая пара, которым я помогала собирать урожай.

Во время обсуждения будущего ночлега Иван аж подскочил:

— Неподалёку тётя Агата живёт! Она принимает как раз таких, как ты! Маш, давай к ней Алёну и закинем. Мне стало неловко, ведь это едва ли был комплимент.
— Чего ты человека смущаешь — сверкнула глазами Марья, — Алён, не слушай его. Просто Агата — легенда наших мест. Она живёт на отшибе, рядом с дикой лесной чащей. Туда ходят только лесники-старожилы, и то редко. Кстати, охота там строго запрещена. Говорят, кто с ружьём или чем злым придёт, из того леса не возвращается. Ты ведь у нас ценитель уникальных людей и пейзажей, за роскошью и комфортом не гонишься, сердце у тебя доброе. А тётя Агата на дух не переносит высокомерных, зато очень любит простых и настоящих людей. Сдаёт комнаты только таким. К этой женщине, знаешь, очень трудно попасть на постой. Дети, животные, даже одичавшие, — все к ней тянутся. Давай попробуем, вдруг местечко найдётся. К тому же природа там невероятная. Правда, о чаще много страшилок ходит. Люди туда носа не кажут, а почему, не знаем, — задумчиво протянула Маша.

— Ого, а охота почему запрещена?  Что, даже тела не находят, пропавших-то? А тётя Агата что говорит? — затараторила я.

— Ой, не знаю, мы в те места редко заглядываем. Однажды во время полевых работ довелось встретить местную жительницу. Она часто приходила, всё искала уши, чтоб присесть. Бедняга выглядела ненормальной, хватала нас за руки, кричала, что сына в лес увели, он там и сгинул. Обвиняла тётю Агату, что это она его в беду вовлекла. Убила, одним словом. Поднялся шум. Председатель нашего кооператива сам поехал в отделение полиции узнать, в чём дело. Выяснилось, что сын её пить начал. Раньше за ним такого не водилось. В итоге допился до цирроза, причём очень быстро. Он и правда приезжал сюда, но не у Агаты жил. С ней, говорят, и не общался вовсе. По слухам мужик заходил в тот лес, но с обратной стороны. Потом вернулся, благополучно добрался до дома. Более того, бизнес у него в гору пошёл. Он даже мать свою забрал из деревни в город. А почему запойным стал — это вопрос, — вспоминала Марья.

— Да Бог его знает, Алён — вмешался Ваня, — Мы не трогаем чужое. Мало ли что у богатых в голове делается. Мать на почве горя умом тронулась, как её можно винить.
— Так почему тётю Агату обвинила, если сын с ней не соприкасался? — не унималась я.
— Все были в шоке. Однажды мы Агату об этом спросили. Она в ответ будто разозлилась, но ничего не сказала. Удивительно, ведь эта дама порой напоминает каменное изваяние — не поймёшь её. Что там на самом деле произошло, осталось загадкой. Здешние молчат, словно в рот воды набрали, — ответила Марья.

— Ну? Не боишься теперь нашей легенде на глаза показаться? Она ведь прозорливая, может и словом огреть, — хохотнул Иван.

— Поехали, поехали, — заторопилась я.

Вечером мы отправились к таинственной тёте Агате. Ехать было часа два. В конце пути ребята решили заправиться, чтобы, передав меня с рук на руки, сразу поехать домой. Я вышла из машины размять ноги, дошла до края дороги и замерла. В закатных лучах солнца передо мной раскинулось настоящее русское раздолье — масштабное, величественное. Но тут в районе грудины снова проявилась тянущая мерзкая боль, да такая, что я согнулась пополам и невольно прижала ладонь к этому месту.

— Как же тебе плохо, девонька. Вижу, что совсем издёргалась. Душа у тебя страдает от несправедливости этого мира и дурного глаза завистников, — услышала я вкрадчивый голос. Передо мной стояла милая женщина средних лет. Её лицо прорезали глубокие морщины, а фигура с непропорционально узкими плечами и тяжёлым тазом походила на каплю: незнакомка вся словно стекала вниз. Но глаза были участливыми, они словно смотрели в самую глубь, убаюкивая. Ласковость в обращении, слабый, но нежный голос меня покорили — хотелось слушать и слушать.

Полноватые руки слегка коснулись моего лица:

— Детонька, позволь помочь. Я могу сохранить тебя для будущего, которого ты действительно заслуживаешь. Мне под силу избавить тебя от пут людей, что подкрались близко-близко. Это воры! Они хотят забрать то, что причитается тебе по праву: успех, славу, деньги, мужчин, — заботливо шептала она, придвигаясь ближе. Мне так хотелось обнять её, выплакаться, рассказать о том, что болит. Внутри стала разгораться надежда: может, эта странная дама снимет непонятную тяжесть в моей груди.

— Вы мне поможете, правда? — мямлила я, словно пьяная. Язык у меня почему-то стал заплетаться.

— Она пришла ко мне! — разрезал сумеречную тишину чей-то звонкий металлический голос. Из темноты вышагнула высокая статная женщина. Её чёрные как смоль волосы выбивались из-под изысканной чалмы, а весь силуэт скрадывало цветастое льняное платье. На лице незнакомки красовались массивные солнцезащитные очки, что показалось мне странным в такое время суток. Приблизившись, она встала между нами, будто закрывая меня. Потом сняла очки, глядя на мою собеседницу в упор. Глаз, увы, разглядеть не удалось. Я помню тот фрагмент смутно, тем не менее, в памяти отпечаталось небывалое спокойствие моей новой приятельницы: на мраморном и строгом лице не дрогнул ни один мускул.

— Алёнушка, дорогая, долго же ты искала дорогу в мою обитель. Я уж заждалась. Агата, — кивнула женщина, протянув мне тонкую руку с медным браслетом. Пожав её, я обернулась, но никого не обнаружила: вкрадчивая женщина, которая так меня заворожила, исчезла.
— Здесь дама стояла, — произнесла я в нерешительности.

— Пойдём, и без того много времени упущено, — аккуратно, но настойчиво взяла меня под локоть тётя Агата и повела за собой. В лицо пахнуло пряным едва уловимым ароматом необычного парфюма, в котором отчётливо слышалась нота корицы.

Ваня с Машей восторженно, прям как дети, глядели на мою спутницу. Агата радостно их приветствовала, пригласила в гости, не отпуская моей руки.

— Нет, что вы, домой пора. Примете к себе нашу Алёну? Она хорошая, — расплылся в улыбке Иван.

— Вижу, что хорошая. Как раз за ней и приехала, — послышалось в ответ. На том и порешили. Меня закинули в пункт назначения, а ребята отправились своей дорогой, оставив в моём сердце нежное воспоминание о себе. К слову, уже в пути хмельное состояние рассеялось, и внутренний зажим чуть ослаб. «Как всё странно здесь начинается — думала я, сонно вглядываясь в мелькавшие за окном виды, — Интересно, к худу или к добру?»
Домик тёти Агаты оказался маленьким двухэтажным строением со стеклянной верандой. Он весь утопал в разнообразных цветах и деревьях. Среди богатой растительности выделялась чайная полянка с лавандой, мелиссой, чабрецом и мятой. Я заняла комнату на чердаке. Оттуда открывался прекрасный вид на сад. А вдалеке виднелась та самая зловещая чаща, которой не было видно конца и края.

Агата запомнилась мне доброй и ласковой хозяйкой. Она радушно потчевала деревенскими изысками, даже баньку растапливала, что стояла рядом с домом. Я была для неё не клиентом, а ценным гостем. Эта невероятно живая, подвижная женщина поражала своим абсолютным спокойствием, которое впечатлило меня при первом знакомстве. Когда она вела разговор, весь её облик заливала харизма, но лицо, жесты, мимика оставались ровными. Привычные для каждого человека эмоциональные всплески были ей словно незнакомы.

Кстати, на людях тётя Агата никогда не снимала очки, ссылаясь на солнечную аллергию.
Я всё стеснялась спросить, сколько ей лет, ведь у хозяйки дома в принципе отсутствовала седина. «Ну — подумала я, — Какая удачная краска для волос, прям загляденье!» Но был ещё один занятный штрих: её лицо было гладким, свежим и подтянутым, без каких-либо возрастных изменений. Загадка, однако! По рассуждениям я бы дала Агате лет 80. Но когда заглядывала в глаза, полные душевного движения, охватывала взглядом по-девичьи гибкую фигуру, слышала звонкие ноты в голосе, меня одолевали сомнения. Ей-богу, женщине было как будто не больше 40 лет.

Все наши трапезы, как и неспешные откровенные беседы, протекали в саду. Сочная зелень душистых яблонь, вишен и кучерявых берёз укрывала в своей листве мои мысли, чаяния, волнения. Мы говорили очень долго, и каждый раз мне было мало. Хотелось впитать больше опыта и мудрости человека, который эту жизнь не только повидал, но и прочувствовал. Рядом с ней я, 33-летняя женщина, превращалась в девочку, жаждавшую внимания и ласки. В итоге избыточно много жаловалась, горько плакала, невольно выдавая малознакомому человеку все свои тайны, страхи, потаённые желания. Как будто внутри распахнулся шлюз, который уже успел проржаветь. Агата внимательно наблюдала, всегда отвечала, успокаивала, но о себе никогда не рассказывала. Это был очень талантливый слушатель.

Как-то раз она всё-таки сняла очки. Взгляд её насыщенно янтарных глаз миндалевидной формы был обращен почему-то мне в лоб, после чего Агата пристально вгляделась во впадину между ключицами. При этом лицо моей собеседницы потемнело и стало как будто жёстче, а красивый изгиб полных губ превратился в тонкую полоску.

Однажды вечером, устроившись под пледом с кружкой смородинового чая, я поведала тёте Агате о своей жажде духовной революции.

— Всё одно и то же — сокрушалась я, — Вакуум, да и только. Хочется найти чего-нибудь эдакое, переворачивающее сознание. Впечатлений хочу, чтоб на всю жизнь! Я бросала слова куда-то в пустоту, и, откровенно говоря, не задумывалась, слушают меня или нет.
— Ну что ж, думаю, ты готова к этому, — чуть помедлив, ответила Агата. Сняв очки, она вновь как-то странно, отстранённо поглядела, но не в лоб и не на ключицы, а сквозь меня. Я осеклась, поскольку внутри зашевелилось нечто чарующее, словно на горизонте замаячила интрига.

Никаких объяснений не последовало, и я пошла в атаку, решив, что лучше разузнать всё одним махом:

— Так что там у вас? Есть что-то, выходящее за рамки? Не поделитесь? — спросила я, пытаясь скрыть нарастающее волнение и глядя на закатное солнце.

За время нашего знакомства я привыкла купаться в тёплых лучах мира этой женщины. Она ведь заполняла своей гармонией всё вокруг, включая людей. Но в этот раз воздух сгустился, стал колючим, словно перед грозой. Чувствовалось явное напряжение, даже угроза, природа которой была мне непонятна. «А что такого я спросила-то, в конце концов», — начала раздражаться я. Но интуитивно чувствовала, что надо молчать, выжидая.

— Ты глядишь довольно глубоко, и мысль твоя — широкая. Но сути в упор не видишь. Тебя ведёт ложная мысль, она земная, которая рождает ложную реакцию. Именно через неё тебя видит Создатель. Но ведь это — не ты, не твоя природа. Твоя природа скрыта внутри, она погребена под яркой, но фальшивой обёрткой. Тебя ведёт мантия Земли, поэтому ты оторвана от Неба. Будешь поддаваться на уговоры порока времени, выдернешь корни из места, судьбой тебе предназначенного. И сама этого не заметишь, — с расстановкой произнесла тётя Агата. В её голосе слышались металлические ноты, как тогда на заправке.
Такая тирада выбила меня из колеи. Я настолько удивилась, что даже испугалась. «Да она, похоже, фанатик», — с подозрением вглядывалась я в лицо женщины. Но Агата и здесь оказалась совершенно бесстрастной. Её силуэт величаво очерчивался в сумерках. Минуты молчания казались вечностью.

— Я ничего нового тебе не открою, дорогая, нужные ответы придут сами, когда увидишь Ярмарку. Ты обязана на ней присутствовать, иначе момент будет упущен, и тебя потеряют, — продолжила она.

— Ярмарку! — от досады я подскочила на месте — Чем может удивить торговля?! Я уже видела ремесленников — талантливые, да, никто не спорит. Но как это поможет мне изменить жизнь?!

— Чего взбудоражилась-то? — осадила тётя Агата — Потому что суть встрепенулась, то, что зажато внутри. Но так удобно жаловаться, правда? Хочется ткнуть пальцем в человека, судьбу горемычную и наречь их виновными, а опосля наказать. Кто дал тебе право на это? Ты, не задумываясь, вовлекаешься в гонку за выгодой, которая постепенно превращается в удавку на шее. При этом всё, что пролегает за гранью земного, растворяется во мраке твоей слепоты. Послушай, когда ночь ляжет на Землю, и Луна займёт пост наблюдателя жизни, иди к лесной чаще, что по ту сторону улицы, войди в неё и обернись. Когда углядишь то, что тащится за тобой из дней минувших, отбрось это, а потом шагни в матрицу. Чутьё выведет тебя к Ярмарке, — произнесла она. На мгновение мне показалось, что женщина пребывает в каком-то трансе, словно не осознаёт, где находится и что происходит.

— Вы в своём уме?! Какая чаща, там ведь люди без вести пропадают! — задыхалась я. Тётя Агата медленно повернула голову, сняла очки, после чего взглянула на меня в упор. Её глаза вспыхнули ярким жёлто-оранжевым огнём, а вместо зрачка горела светло-синяя точка.
Меня словно дёрнуло током. Я вскрикнула, а потом сорвалась с места и понеслась что есть мочи к воротам, позабыв про документы и вещи. Меньше всего хотелось связываться с женщиной, которая походила на сумасшедшую, ещё и с паранормальными способностями. Важно было как можно быстрее покинуть это место, которое становилось всё более холодным и ужасающим.

— Через время ты вернёшься, но другой, — бросила мне в спину хозяйка дома. А я уже быстрыми скачками продвигалась в сторону лесного массива, проклиная себя за излишнее любопытство.

На пути к чаще меня дважды останавливал здравый смысл, крича в ухо: «Куда?! Беги отсюда!» Но тайна манила, звала и заглушала все разумные доводы. Было здесь что-то ещё. Меня тянуло туда, в сердце леса. Это настойчивое желание шло изнутри, минуя сознание. И я продолжала красться на ощупь, дрожа от страха. Вдруг из ниоткуда мне навстречу выплыл какой-то силуэт. Им оказалась та самая женщина-капля с заправки. Я в оцепенении затормозила.

— Испугалась, деточка, да? Пойдём ко мне, а то, вижу, тебе глупостей наговорили, — нежно проворковала дама, вцепившись в мой рукав мёртвой хваткой.

— Меня слушай, я истину говорю и выведу, куда нужно судьбе, — мягко сказала она, занеся надо мной вторую руку. В полумраке я увидела, как прямо из её ладони вырастает острый шип невероятной длины. С воплем я начала дёргаться как препарированная лягушка, пытаясь вырваться.

— Алёна, беги в чащу! Живо! Сквозь пелену паники мне удалось разглядеть тётю Агату, которая бежала к нам. Женщина-капля вдруг издала булькающий звук, после чего глухо зарычала и — я не поверила глазам — превратилась в крысу, кинувшись в другую сторону.
Ночь настала, всё вокруг погрузилось в мрачную тишину. Единственным источником света была Луна, царственно водружённая прямо по центру неба. Сильная рука Агаты втолкнула меня в лес.

— Слушай свою суть, она подскажет. Мне хода нет, — последнее, что я услышала.
Пробираясь сквозь листву, я вновь запаниковала, не зная, какие именно действия от меня требуются. «Обернись, потом отбрось всё, что тянется за тобой из дней минувших», — поступил мысленный ответ. Я обернулась, попытавшись войти в момент «здесь и сейчас», почувствовать себя и то, что меня окружает. Глаза невольно закрылись, по коже волнами пробегал холодок. Потом я шагнула в плотное пространство. Оно скручивалось вокруг меня наподобие пружины, обволакивая сначала ноги, затем туловище, ласково подступая к голове. На этот раз я испугаться не успела, поскольку ощущение происходящего было каким-то до боли родным, словно здесь — мой дом. Честно говоря, не хотелось возвращаться, открывать глаза, чего-то делать.

Очнуться всё-таки пришлось — меня кто-то толкнул. Вздрогнув, я открыла глаза. Моя одежда куда-то испарилась, а с плеч свисал безразмерный белоснежный балахон. Пространство также успело трансформироваться. Деревья обнимал густой туман, его насквозь прошивали лучи холодного света, которые образовывали нечто похожее на матрицу. Но где источник, и кто мог задеть меня в кромешной темноте? И тут прямо передо мной возникла дряхлая старуха, которую волокла за собой толстая светящаяся нить, она тянулась из её грудины. Лицо незнакомки было застывшим и как будто неживым, а перед глазами мерцал ослепительно белый шар. Он буквально размывал глаза женщины, делая их невидящими. Этот безмолвный силуэт тащился по земле мимо меня на коленях совершенно безропотно, словно под гипнозом.

Мне сделалось дурно. Шарахнувшись в сторону, я побежала обратно. Но вдруг непроизвольно дёрнулась как от удара, глаза резанул вспыхнувший свет ещё одной нити. Но выходила она уже из моей собственной грудной клетки. «Так, надо успокоиться, закрыть глаза и проснуться. Это всё — сон. Ну-ка, просыпайся!» — в отчаянии шевелила губами я, хлопая себя по щекам. Но ничего не изменилось: из моей грудины по-прежнему торчала светящаяся верёвка, которая уходила куда-то в самую даль неба. Причём звёзд и Луны не было видно, только одна сплошная бездна темноты, в которую встраивалась матрица лучей, похожих на неоновые палочки. Они то пересекались между собой, то формировали причудливые изгибы и формы, то разрывались, с шипением отбрасывая искры.

«А где старушка? — вспомнила я — Вот за ней и пойду, куда-то же меня должно вытянуть». Хрупкая тень виднелась уже далеко впереди, её всё также медленно волокло по земле. Я тоже пошла, пытаясь совладать хотя бы с дыханием, ведь горло сдавила судорога. Удивительно, но боль от встроенной нити не ощущалась. Было довольно-таки комфортно. Тело вмиг стало невесомым и лёгким, так что я не шла, а словно летела.
Быстро нагнав женщину, я заметила, что к нам постепенно присоединяются другие безмолвные фигуры. Они находились в аналогичном положении. Каждого человека волокла по земле светящаяся верёвка, а его зрение блокировалось всё тем же шаром непонятного происхождения. Казалось, в новом пространстве напрочь отсутствует время: было неясно, сколько минут или часов прошло.

Наконец, я разглядела вблизи какую-то хижину. Освещалось это ветхое на вид строение лишь ровным светом нитей, идущих от людей и самой матрицы, которая обнимала всё вокруг. Тени вдруг как по команде стали выстраиваться в очередь. Причём за каждой из них стоял живой человек, который явно был в сознании, отдавая себе отчёт в происходящем. Кто-то озирался по сторонам, парализованный ужасом, кто-то в ярости дёргал свою верёвку, пытаясь освободиться, а кто-то с жадным любопытством впивался в то, что видел, воспринимая это как сновидение или горячечный бред. Я попыталась поздороваться хоть с одним из них, обратить на себя внимание, но, открыв рот, поняла, что не в состоянии воспроизвести ни один звук. Оставалось только смириться с текущим положением дел. «Будь что будет», — обречённо выдохнула я.

Мы со старухой оказались недалеко от входа. Она окаменела на коленях впереди меня. Во мраке показался дверной проём, границы которого затушёвывала фиолетово-синяя дымка. Двери как таковой не было, там зияла пустота. Воздух в округе отдавал мертвечиной. Вдруг послышался треск, и по нам прокатилась волна сырого спёртого воздуха, как из погреба. Очередь двинулась. Первой к проёму подползла тень крепко сбитого мужичка.

— Оплати, потом — сделай, — пронеслось над нашими головами. Голос был настолько дребезжащий и неестественный, что я вся покрылась холодным потом. Говорил явно не человек. Мужчина, также застывший на коленях, медленно поднял руку, запустил её под свой пиджак где-то на уровне сердца, а потом с щелчком извлёк оттуда стеклянную капсулу. От болезненного любопытства мы — наблюдатели — одновременно подались вперёд. Пространство осветилось мягким и очень сложным по цвету сиянием. В капсуле оказалась статуэтка изящного танцора, в кожу которого были вплетены золотые нити.

— Лот принят, — сказал всё тот же голос. После чего мужичка затащило внутрь вместе с его напуганным до смерти компаньоном.

Следом к двери подтянуло мою старушку, которая в качестве товара предъявила похожую капсулу. На этот раз мне удалось тщательнее рассмотреть статуэтку. Это была грациозная балерина, стройная, как тростинка. Вся поверхность её кожи мерцала и переливалась серебром, образовывая вокруг силуэта девушки таинственный ореол. Она стояла, выпрямив спину и опустив глаза, но голова была гордо приподнята.

— Лот принят, — отчеканили в ответ. И меня вместе со старухой поволокло через проём в самую гущу темноты.

Всё, что я смогла запомнить, находясь в хижине, так это невероятную по силе боль, которая исходила из области грудины. Когда же мы оказались по ту сторону, нить, всё также торчавшая из меня, дрожала от напряжения. Причём она частично была испачкана какой-то красновато-синей субстанцией, которая заглушала исходивший от неё свет. А вот у моей спутницы дела обстояли хуже: из её грудины вытягивался перекрученный жгут чёрно-бордового цвета. Он сочился густой тягучей массой, похожей на мазут.

Когда старуху вытолкнуло на Ярмарку, она словно очнулась и начала озираться по сторонам. Я уж было подумала, что женщина пришла в сознание, но ошиблась.
В каком-то отчаянном безумии она демонстрировала всем свою капсулу, трясла ею, приговаривая:

— Купите! Купите!

Было что-то отвратительное в этих замутнённых глазах. Меня отталкивало в старухе абсолютно всё: и шамкающий рот, и длинные скрюченные пальцы, и пыльные лохмотья, и судорожные, суетливые движения. Дело было даже не во внешности, а в самом облике. В нём наблюдалось нечто порочное, извращённое. Словно передо мной находилась та, что утратила человеческий облик.

Я попыталась отойти от неё — смотреть на происходившее было невмоготу. Но любое движение в сторону сопровождалось ударом плотного воздуха. Оказалось, нас со спутницей отрезала невидимая стена.

— Ты не делаешь, ты — смотришь, — услышала я над своим ухом всё тот же дребезжащий голос. Замерев на месте, я попыталась оценить обстановку и понять, каким образом осуществляется столь необычная торговля.

Механизм движения теней был одинаков. За каждой преклонённой фигурой стоял наблюдатель, незримо прикованный к ней. Все пары отделялись друг от друга прозрачной плотной стеной. Одна пара — одна сделка. Сама площадь казалась бескрайней: никаких заборов или ограждений не наблюдалось. Возможно, их просто не было видно, ведь источниками света служили в основном капсулы, извлечённые из человека-продавца. В центре стоял огромный шатёр фиолетово-красного цвета, его края были размыты. Я не видела, что происходило внутри. Когда фигура подползала к нему со своей статуэткой, пространство шатра становилось прозрачнее, и оттуда вышагивал человек в костюме с необычно белым лицом. «Покупатель», — пронеслось в моей голове.

Воздух разрезал звон колокола, после чего мою старушку потащило к шатру. Меня автоматически поволокло за ней.

Женщина не умолкала ни на секунду, она кряхтела, уговаривала кого-то купить её статуэтку, бормоча как заведённая:

— Я же лучшая, почему меня обделяют? Я — звезда, а они все мне в подмётки не годятся.
Когда мы подползли к месту назначения, плотный дым стал рассеиваться, показалась воронка ледяного белого света. Из неё вышел худощавый мужчина лет 35-ти. На вид он был очень ухоженным: аккуратный маникюр, идеально зачёсанные каштановые волосы, безупречный костюм тёмно-коричневого цвета в тонкую полоску и такого же оттенка лакированные ботинки. Рубашка была кремовой и явно отглаженной, а из кармана пиджака выглядывал шёлковый платок в тон. Этот холёный образ действительно впечатлял, пока взгляд не падал на лицо незнакомца. Мужчину отличали мертвенно-синюшная бледность, тонкие бескровные губы, а также рыбьи, ничего не выражавшие глаза. Они буквально впились, но не в старуху, а в капсулу, что подрагивала в её руках.

— Торг начинается, — разлетелось по округе.

Жгут, что торчал из грудины моей спутницы, громко загудел, и её рывком подняли с колен. От неожиданности старушка замолчала, замерев перед покупателем.

— Что вы можете предложить? — произнёс мужчина. Он не говорил, а шипел сквозь зубы, не отрывая взгляда от хрупкой танцовщицы.

Старуха без промедления нажала на рычаг у основания капсулы. И балерина начала танцевать. Её движения были плавными, женственными, мягкими. Кожа стала ещё интенсивнее переливаться всевозможными оттенками серебра. Что-то невероятно чувственное виднелось в этой гордой посадке маленькой головы, точёных ножках в пуантах и ажурной танцевальной юбке, которая трепыхалась, словно крылья бабочки. От нахлынувших эмоций на моих глазах проступили слёзы. Одна мысль о том, что это прекрасное неземное создание окажется в руках такого мерзкого типа, причиняла страдание.

Раздался новый щелчок, и пространство вокруг капсулы сгустилось. Балерина, не прерывая танца, грациозно взмахнула руками. Поднялась огненная волна, которая накрыла нас с головой. Открыв глаза, я увидела светящийся экран. На нём появлялись яркие вспышки, походившие на водные блики.

Картинка становилась всё чётче, проявляя румяного малыша, который звонко смеялся. Это была здоровая девочка лет трёх, вся в золотистых кудрях, одетая в кипенно-белое кружевное платье. Она с аппетитом ела малину, причмокивая от удовольствия, и радостно махала нам рукой. Ребёнок был настолько очарователен, что у меня сжалось сердце.

— Молодость, — услужливо проскрипела старуха.

— Беру, — отрывисто проговорил мужчина.

После этих слов над головой продавщицы начала плестись огромная паутина из золота, драгоценных камней и денежных купюр.

Старушка, облизывая пересохшие губы, вновь нажала на рычаг под капсулой. Нас накрыла новая волна огня. На светившемся экране проступило изображение всё той же чудесной малышки. Она возилась с бездомными котятами: мыла миски, чистила подстилки, раскладывала еду, меняла воду, внимательно осматривая своих воспитанников. Девочка улыбалась, тыльной стороной ладони утирая катившиеся слёзы. Она ласкала мягкую шёрстку, рассказывала усатым слушателям сказки, пытаясь успокоить тех, кто оказался никому не нужен.

В следующем кадре ребёнок стоял ночью на лугу, в самой гуще полевых цветов и распаренной на солнце травы, почти полностью скрывавших её крохотную фигурку. Она доверчиво вглядывалась в черноту небосклона и была очень сосредоточена.

Старательно, по слогам выговаривала слова, обращаясь к звёздам:

— Матушка Неба, родная, мне так хочется лечить зверят, которым нужна помощь. Помоги мне стать звериным врачом. Они будут идти ко мне, а я всем помогу. И не будет больше больных животных, не будет больше тех, у кого нету дома, — я их всех любить буду!
— Чистота детской мечты, — хитро улыбнулась старуха.

— Беру, — жадно блеснули рыбьи глаза покупателя.

После чего в массивную паутину начал встраиваться ряд невероятно красивых мужчин, между которыми петляла красная лента страсти.

Старуха, дрожа от возбуждения, снова нажала на рычаг. Когда очередная волна сошла, на экране появилась знакомая румяная девочка в золотых кудряшках. Она шла по городу, держа за руку женщину. Впереди на площади показались музыканты, которые играли какую-то весёлую мелодию. Малышка, отпустив руку мамы, принялась танцевать. Её движения были неуклюжими, даже смешными, но в них ребёнок вкладывал душу, посвящая всего себя импровизированному танцу. Она не обращала внимания ни на взрослых, которые по-разному реагировали на столь необычное выступление, ни на музыкантов, ни на маму. Ей было безразлично, кто что скажет или подумает, осудит или одобрит, она не рисовалась и ничего не пыталась изобразить. В этот миг на всём белом свете для неё существовала лишь мелодия, с которой она разговаривала на языке тела. Музыка умолкла, и девочка с трудом выплыла из танца, а потом, заметив взгляд множества глаз, весело рассмеялась, отправив зрителям воздушный поцелуй.

— Могу предложить детскую непосредственность, — заискивающе произнесла старушка.
— Беру, — чуть помедлив, прошипел мужчина.

И над нами громко защёлкали фотоаппараты. В свете софитов затолпились журналисты и поклонники, они что-то восторженно шептали, охая и качая головами.
Раздался удар гонга.

— Молодость, чистота мечты и детская непосредственность против богатства, любовников и славы, — проговорил механический голос.

Балерина, которая на протяжении всей торговли продолжала танцевать, вдруг остановилась, элегантно вытянув ножку.

И тут произошло самое страшное. В капсулу просочились две неестественно длинных руки. Вместо пальцев у них торчали острые иглы, похожие на пинцет. Они выползли откуда-то сверху и гнулись в разные стороны как щупальца. Воткнувшись в статуэтку, руки с пронзительным скрежетом стали вырывать из неё куски искрящейся серебром кожи. Нежная девичья фигурка чуть качнулась, но продолжала стоять, гордо подняв голову. Она лишь вздрагивала в такт движений щупалец. Меня сковали боль, страх и жалость. Рыдая, я бросилась вперёд, пытаясь вырваться из плена своей нити, чтобы помочь прекрасной танцовщице.

— Не надо, умоляю, не делайте этого, оставьте её! — сипела я в отчаянии.

Вдруг верхний ярус шатра приоткрылся, обнажив неоформленный сгусток чего-то пугающе уродливого. Столь необычная тварь буквально сочилась ненавистью и жестокостью. Я чувствовала это всем своим существом и содрогалась от ужаса. По центру у неё горели два флуоресцентных глаза салатового оттенка. Чуть ниже, на уровне рта, проступил огромный рваный шрам, который растянулся в сардонической улыбке. Вся площадь этого сгустка переливалась всевозможными цветами, её прорезали грубые стежки. Спустя несколько мгновений руки, чавкая, отпустили балерину. После чего над глазами существа проступил новый шов, очерчивая мерцающий островок серебряного цвета. После этих манипуляций тело статуэтки покрылось чёрными трещинами, а пленительное сияние кожи почти угасло.

— Процент снят, — резанул механический голос. Это последнее, что я услышала, прежде чем потерять сознание.

Очнулась уже на краю чащи, в которой виднелась всё та же матрица неоновых лучей. Тропинку напротив освещали Луна и звёзды. Они вновь заняли свои законные места на небосводе. Сердце колотилось где-то в горле, всё внутри плакало и надрывалось от пережитого.

Услышав где-то поблизости шорох, я пристально вгляделась в темноту. По дорожке, с трудом волоча ноги, шла сгорбленная женщина. Я узнала в ней продавца — главную участницу последних событий. Она брела медленно и устало, падала и вновь поднималась, таща за собой тележку, доверху наполненную чем-то сверкающим и массивным. Светящейся нити уже не было, грубая верёвка, обмотанная вокруг шеи старухи, тянулась к этой тяжёлой ноше. Когда она приблизилась, мне в глаза бросилась огромная чёрная дыра, что зияла в её грудине. Женщина надрывно плакала, простирая к небу узловатые руки. Подняв голову, она с отчаянной надеждой что-то вымаливала. Я в оцепенении наблюдала за ней.

Когда старушка поравнялась с матрицей, послышалось шипение неоновых лучей. Они начали быстро двигаться, образовывая в воздухе фигуру, напоминавшую веер. Появилось окно, сквозь которое была видна обычная жизнь людей.

Кадр увеличился, выдернув из толпы привлекательную брюнетку лет двадцати. Она уверенно вышагивала на высоких каблуках вдоль столичных бутиков, покачивая аппетитными бёдрами. Всё в её облике — от подкачанных губ до брендовых вещей — говорило о светскости и богатстве. Прохожие, особенно мужчины, оборачивались ей вслед, фотографировали, перешёптывались, явно узнавая в девушке знаменитость. Но юная особа глядела по сторонам с унылым видом, словно давно пресытилась всей этой дорогой мишурой. В девичьих глазах, которые мне удалось разглядеть на экране, застыла небывалая печаль с примесью обречённости. В них промелькнуло нечто старческое, до боли знакомое.

В следующем кадре стройную фигуру девушки бесцеремонно тискал зрелый мужчина. Он схватил её за подбородок, будто требуя ответа на поставленный вопрос. В этом жесте не было ни тени уважения или ласковости, там была животная похоть с желанием унизить, подчинить.

— Подожди, мне нужно подумать над контентом, чтобы все ахнули. Рейтинг падает, мне важно его удержать, — умоляюще протянула девушка, с отвращением пытаясь высвободиться.
— Ладно, ты же у меня — звезда — снисходительно бросил мужчина.

— Да, я — звезда, — тускло повторила девушка. Её голос был сиплым и скрипучим.
 
«Нетипично для столь молодого возраста», — удивилась я. Он звучал где-то поблизости, что тоже показалось странным. И тут до меня дошло: рот открывала девушка, но слова произносила старуха, которая продолжала стоять неподалёку.

Там, в земной суетной жизни, говорила, думала, желала, действовала совсем юная красавица. Но здесь, по другую сторону реальности, скрытой от людских глаз, в Создателя вглядывалась безобразная старуха с удавкой на дряблой шее.

Снова кадр, снова девушка, но на этот раз она лежит в шёлковой пижаме на роскошной кровати. Копна её волос рассыпалась по подушке, взгляд устремлён в потолок и ничего не выражает. На секунду мне показалось, что она мертва. Белая рука с тонкой паутинкой вен механически поднялась и вытащила из ящика небольшую баночку.

— Я больше не могу, — завыла старуха, упав на колени и сотрясаясь всем телом.

Несколько секунд разглядывая содержимое баночки, девушка на экране равнодушно встряхнула её, звякнув таблетками, а потом высыпала в рот целиком.

Вдруг я почувствовала, что за спиной кто-то стоит, и резко обернулась. Прямо мне в душу смотрели две пары продолговатых глаз, которые горели красным огнём, а по центру виднелся зрачок в виде маленькой чёрной точки. Они выглядывали из мешковатых капюшонов. Это были два высоченных мужчины, облачённые в плащи свободного кроя. Из-под одеяний выглядывали три скрюченных пальца серо-голубого цвета, похожие на птичьи. Синхронно подняв руки-лапы, они зацепили массивными когтями свои капюшоны, стянув их с голов.
От неожиданности я закричала, пытаясь укрыться руками. Это были головы африканских ушастых грифов, с огромными, загнутыми книзу, острыми клювами, складками потрескавшейся кожи и воротником из коричнево-белых перьев, под которым скрывались изогнутые шеи. Существа, тяжело ступая, приблизились к старушке. Она продолжала стоять на коленях и, рыдая, что-то шептала, потом приложила иссохшую руку к грудине, но та провалилась в чёрную пустоту.

Я сорвалась с места, стараясь укрыть беззащитную женщину. Но матрица, образовав стену из лучей, не подпустила меня. Один из грифов подцепил когтем верёвку, болтавшуюся на шее жертвы, и одним движением перерезал её. Поднялся сильный ветер. Звенящую тишину нарушил шелест деревьев, который укрыл в себе дикий вопль. Вдруг женщина начала рассыпаться прямо на глазах, после чего превратилась в пепел, который разметало по чаще. Экран погас, и всё вокруг снова замерло.

— Кто вы такие?! — крикнула я, задыхаясь. Головы падальщиков медленно повернулись ко мне.

— Кто тут у нас? — насмешливо просипел один, делая шаг в мою сторону.

— Мы те, кто наблюдает, как человек играет в Бога, пока не доползёт до сырой земли, развеянный собственным пороком, — впившись в меня взглядом, проговорил второй. Их клювы не двигались, а глаза не выражали ничего, кроме холодного равнодушия. «Чревовещатели», — пронеслось в голове.

— Она лишь смотрит, но не делает. Шанс не был упущен, — услышала я знакомый голос с металлическими нотами. На экране проступил силуэт Агаты, освещённый матрицей неоновых палочек.

— Ну это только пока, ведь глупость людская бесконечна, — протянул первый. Он пытался, словно играя, достать до моей грудины когтем.

— Тебе ли не знать, — каркнул второй, и они оба захохотали. Правда, то был не смех, а какой-то треск, будто кто-то ломал сухие ветки. По моей спине снова заструился холодный пот. Я вжала голову в плечи, мысленно умоляя, чтобы всё закончилось. Тётя Агата, перегнувшись, схватила меня за руку и рывком перебросила к себе. Словно в замедленной съёмке я увидела, как лапа существа скользнула по моей шее, сомкнувшись в воздухе.
Проснулась я с гудящей тяжёлой головой в своей комнатке на чердаке у тёти Агаты. Нарядная обстановка в стиле прованс была настолько уютной и лёгкой, что в случившееся верилось с трудом. Дверь приоткрылась, в проёме показался деревянный поднос, а затем и сама хозяйка дома. Вручив мне фарфоровую чашку с каким-то ароматным снадобьем, она, сняв очки, вновь стала настороженно вглядываться в ямку между моими ключицами.

— Мне приснился ужасный сон, — я устало потёрла глаза, пытаясь совладать с дрожью в голосе.

— Ты не спала, Алёна, — тихо, но твёрдо проговорила Агата, изучая моё лицо.

— Здесь цикорий, заваренный на травах, да бутерброд со сливочным сыром, зеленью и домашними помидорами, как ты любишь. Обязательно съешь и спускайся, — слегка улыбнулась она.

В саду под зонтиком меня уже поджидало плетёное кресло. Собеседница устроилась напротив. Было непривычно видеть её без солнцезащитных очков.

— Знаю, что ты всё помнишь. Теперь спрашивай, — немного помолчав, сказала Агата.

— Кто был в капсуле? Что вообще произошло, я ничего не понимаю! — всхлипнула я.

— В ней живёт Бессмертие Души. Не должно быть никаких капсул, дорогая. Это идёт вразрез с проектом Создателя. Но когда древний человек позабыл о своей истинной природе, то на деле ввязался в соревнование, пытаясь составить конкуренцию Богу. Он начал злобствовать, убивать, насиловать, воровать, лгать, завидовать и притворяться, хозяйничая на Земле. Потому что был уверен в своей безнаказанности. Именно в то мгновение люди ослепли, оставаясь зрячими. В результате был запущен процесс низведения. Первая фаза включает в себя прорастание порока, когда нацеленность на земное и материальное идёт под руку с гордыней и подлостью. Это подавляет нашу суть, и душа начинает отщёлкиваться в капсулу. Так человек постепенно заслоняется от взора Матери всего сущего.

— А женщина с заправки, кто она?

— Сущь, укрытая человеческим телом. Воплощена в облике крысы. Главная опасность в том, что они, инстинктивно чувствуя причину внутренней боли, говорят сладкую ложь и заглушают голос души. Человеку хочется, чтобы кто-то был виноват в его бедах. И он всеми силами пытается скинуть с плеч бремя ответственности, чтобы оправдать самого себя. Это ведь легче. Своим шипом они целятся в самое уязвимое место: впадину между ключицами. Именно там виднеется оформленная капсула с заветной статуэткой. Пробитая насквозь, она оказывается в плену — безвольную жертву можно вести, куда угодно. Так вербуют продавцов.

— А что такое Ярмарка? Это ад?

— Кладбище духовно прокажённых. Ад выглядит иначе и находится по другую сторону леса. Шатёр — своего рода лепрозорий для людей, которые погрязли в мелочности, готовые на всё ради собственной выгоды. Это гигантское пространство разрушения, которое хоронит внутри себя любой намёк на человечность. Чаща разделена двумя зонами. Но ты была там, где человеку даётся шанс выбраться.

— Что за тварь начала рвать балерину? — содрогнулась я от воспоминания.

— Ты видела нити, встроенные в каждого участника Ярмарки? Их свет питает Небо, которое является частью Великого Содержимого. Нам не охватить его разумом. Во время прохода через Чистилище — хижину — с людей срываются душевные одежды, и нить сочится тем, что наполняет нас по жизни. Посмотри на ночной небосвод. Как красивы звёзды, планеты, правда? Столько воды утекло. Ослеплённые шаром зримой реальности, мы засаживаем нутро обеднённой почвой, где добро не способно дать всходы. И теперь там, по небу, разливается яд человеческий, обрушивая фундамент Вселенной. Тварь, о которой ты спрашиваешь, властвует над Ярмаркой и представляет собой концентрацию потенциала проданных душ, которые были изуродованы, но не утратили своей колоссальной силы.

— Покупатель — тоже сущь?

— Нет, это люди, которые продали свою душу. То есть сделка была завершена, а процент — снят. Ты видела, что стало с юной красавицей? Такой она являлась в жизни, такой её видели окружающие. Но в чаще фальшивая маска была сорвана, и в матрицу она шагнула в своём истинном виде.

— А почему я не была старухой, ведь моя душа, получается, тоже в капсуле? — перебила я Агату.

— Ты — наблюдатель. Это значит, что твоя душа отщёлкнута, но пока не готова к продаже. Только человек делает этот выбор. Сам. Его можно обмануть, завербовать, ослепить обещаниями всевозможных благ, но сделать шаг и выставить капсулу в качестве лота дано лишь ему. Таковы правила. В первой фазе низведения наблюдатель лишь смотрит и делает выводы. За спиной каждого из вас стоит Ниёла — родная сестра Смерти. У неё красивое тело девушки, чувственные красные губы, правильные черты лица, но нет глаз. Из пустых глазниц, зияющих на нежном девичьем лице, тянутся тысячи зелёных нитей полевого вьюнка. Он опутывает фарфоровую кожу, распускаясь бело-розовыми цветами. Вместо ног у неё мощные корни дерева, которые висят в воздухе, – знак родства с матушкой-природой и отсутствия связи с земным. Это мы – люди – привыкли воспринимать Смерть как врага, считая её воровкой, отбирающей у нас самое ценное. На самом деле всё не так. Она – часть необъятного мира, в её власти следить, чтобы цикл жизни был завершён. Другое дело, что нити живых существ рвутся не ко времени: слишком рано либо вовсе насильственно. Так быть не должно. Уже сотни лет всё завязывается в огромный узел, и люди продолжают затягивать его из года в год. Это длится веками. Кто прав, кто виноват — не разберёшь.

В руках Ниёла держит весы, застывшие над головой наблюдателя. Они есть олицетворения шанса, дарованного Творцом своему погибающему, но любимому ребёнку. На одной чаше лежит сердце — символ души, а на другой покоится рука человека — символ сознательного выбора. Её чистый высокий лоб, на который спадают пшеничные локоны, отмечен бирюзово-синей точкой, горящей в центре треугольника. Сестра Смерти всё видит, всё знает, всё чувствует.

— А как этот шанс используется? Я никого в Шатре за своей спиной не видела, — спросила я, напрягая память.

— Ты и не могла видеть. Существо, которому выгодна твоя погибель, делает всё, чтобы скрыть весы Ниёлы. Но устранить Её он не вправе, поскольку является творением рук человеческих, а не материей Вселенной. Так что всё зависит от реакции наблюдателя. Например, ты внутри себя отторгала сам процесс продажи, при этом блага, брошенные старухе щедрой рукой демона, совсем тебя не привлекли. В этом случае чаша с сердцем перевешивает, и на какое-то время ты получаешь иммунитет от влияния сущи. Теперь можешь использовать этот шанс, чтобы растворить капсулу, выпустив на волю Бессмертие своей Души. Когда же в наблюдателе в ходе торга преобладает желание получить собственный лакомый кусок, он уже почти потерян. Тогда перевешивает чаша с рукой, значит, в нём уже формируется продавец. В последующем он обязательно выставит капсулу на продажу. На Ярмарке важно то, что наблюдатель чувствует и думает, а не говорит и показывает. Всё внешнее там не имеет значения.

— У продавцов что, совсем нет души?

— Каждый продавец является бездушным. Их капсулы утрачены навсегда. Первое время он ликует, опьянённый обилием богатств и дарованных возможностей. Но нельзя жить полноценно без своей настоящей основы. Сначала внутри начинает тянуть, потом нестерпимо болеть, после чего его накрывает зловещая пустота. Та тянущая боль, что ты сама чувствуешь долгое время, не идёт ни в какое сравнение с муками продавца. Он, оторванный от Создателя, становится невидим для Него. Весь жизненный путь подобного человека пролегает во мраке, который не осветить, а внутренний надрыв — ничем не унять. Кто-то, ища облегчения, уходит в алкоголь и наркотики, кто-то не выдерживает и обрывает свою жизнь. А другие, наоборот, адаптируются. Эти люди уже мертвы, несмотря на то, что продолжают жить. На протяжении оставшегося земного срока они будут участвовать в торгах, скупая чужие души, в попытке хоть немного притупить свою боль. Когда придёт время, продавцов развеет в пространстве чащи, поскольку они бесполезны и для демона, который уже получил своё, и для Создателя.

— У продавцов что, коллекции душ? Это же сколько силы у них, – задумчиво протянула я.

— Душа развеивается одновременно с носителем. Когда человек умирает, неважно, каким образом, статуэтка рассыпается. Разумеется, не все люди, живущие в достатке, продали свои души — это миф. Но все продавцы, завершившие акт купли-продажи, автоматически богатеют. Когда снимается процент, львиная доля душевной силы утрачивается. Её всё равно не хватает, чтобы залатать саднящую дыру в районе грудины. Поэтому продавцы формируют своего рода цикл: покупают душу, подпитываются силой бессмертия, статуэтка рано или поздно рассыпается, и они снова волокут свои блага на Ярмарку. Эти полумёртвые люди уже не смогут существовать по-другому.

— Сколько всего фаз низведения?

— Две. Первая — душа отщёлкивается в капсулу, и человек становится наблюдателем. Неважно, в какой зоне Ярмарки. Вторая фаза — превращение в продавца либо в зоне Ниёлы, либо в зоне Исступления, которую можно истолковать как ад. В этом случае цена человеческой ошибки гораздо выше.

— А мужчина, в смерти которого тебя обвинили? — с опаской поинтересовалась я.

— Он был наблюдателем. Я так увидела. Но когда подбежала, сущь уже поработила его, пробив капсулу с душой. Там был нюанс: мужчина хотел не просто поднять бизнес без труда, он намеревался подставить своего более успешного конкурента. Это внутренняя червоточина — стремление навредить — делает человека лёгкой добычей. В итоге он стал иступлённым, продав душу на противоположной стороне чащи. Там уже нет наблюдателей, нет спасения, только мрак боли, отчаяния и расплаты за содеянное. Что видела мать того мужчины? Как я, схватив её сына за рукав, что-то ему втолковывала, пытаясь направить в другую сторону. Сущь ведь к тому времени успела обернуться крысой. Понятно, что я стала виновной.

Вообще, тех, кого ещё можно вытащить, мы отлавливаем по эту сторону чащи. Но не всегда удаётся.

— Мы — это кто?

— Стражи. Нам даровано не только видеть отщёлкнутую капсулу, в нас вложено Знание. Оно не подлежит изменению или анализу. Мы не способны лгать, вовлекаясь в битву за наблюдателя. Стражи говорят только правду, обнажая корень проблемы, но проработать её способен лишь сам человек. Не всех и не всегда это устраивает. Людям комфортнее слышать ложь, которую они невольно жаждут. В этом и заключается ловушка сущи: она прошивает человека лестью и пустыми обещаниями, прячась за маску ложной святости.

— Откуда ты всё это знаешь? Ты была там? — спросила я, в ужасе затаив дыхание.

— Была, — едва слышно прошептала тётя Агата.

Потом она снова внимательно посмотрела мне в глаза и, немного подумав, расстегнула на платье верхнюю часть пуговиц. Льняная ткань упала с плеч, обнажив тонкую маечку. Грудина Агаты напоминала месиво: от ключиц и дальше тянулись два огромных перекрещенных между собой шрама, которые занимали всю поверхность грудной клетки.

— Господи, Агата, вы что, продали душу?! – разрыдалась я, отпрянув в кресле.

— Я не та, что ты себе придумала, дорогая. Мой путь к свету оказался очень долгим и тяжёлым. Рассказ о себе противоречит правилам. Наблюдатели не должны знать о нас больше, чем положено для спасения. Но мы с тобой во многом схожи. Видно, пришло и моё время для исповеди.

Неоконченная повесть (апрель-июль 2025 года).