Никто не будет гнаться с топором

(Из романа "Грязекопатель".)

...Карагай слушал – и не мог поверить.

То, что только что прозвучало, не укладывалось в голове. И именно поэтому – казалось правдой. Он давно понял: самые нелепые вещи часто оказываются самыми реальными. Особенно в стране, где всё устроено как будто по закону, но действует по другому принципу. Где в новостях – правильные слова, а в коридорах власти – списки, где решают, кого отравить, а кого – «просто» сгноить в тюрьме.

Он молчал. Смотрел на стакан с остывшим чаем. Тонкие пальцы медленно крутили стекло на столе. Вода оставляла круг из капель. Молчание было не паузой – он действительно не знал, с чего начать.

– Вы уверены, что это не перебор? – наконец произнёс он. – Я ведь просто пишу. Не призываю, не обвиняю напрямую. Я задаю вопросы. Разве в этом есть угроза?

Незнакомец посмотрел на него спокойно, почти снисходительно. Как взрослый, который выслушал подростка и сейчас ищет мягкие слова.

– Иван Митрофанович, – сказал он, – вы пишете в стране, где вопрос – это уже форма обвинения. А если вопрос задан настойчиво – это почти приговор. И не для того, кого вы спрашиваете.

Карагай выпрямился, голос стал жёстче:

– Почему я должен вам верить? Откуда у вас эта информация?

Незнакомец чуть усмехнулся. Без иронии – скорее устало.

– А вы что бы ответили на моём месте? – спросил он. – Я работаю с информацией. В самых разных её формах. У нас есть методы, технические средства. Источники, люди. Я не могу раскрывать всё. Уж вы-то же должны понимать.

Он замолчал. Потом добавил:

– Но вы мне поверите. Потому что у вас хорошо работает интуиция. Именно она не раз выручала вас, когда вы вовремя отступали, если доказательств не хватало. Мы про вас многое знаем. В том числе – что вы пришли сюда сегодня не по расписанию. А потому что почувствовали. Верно?

Карагай ничего не ответил. Лишь едва заметно кивнул. Было неприятно – ощущать, как тебя читают. Но ещё неприятнее было понимать: он прав.

– Вам нужно быть осторожным, – продолжил незнакомец. – Никто не будет гнаться с топором. Всё будет аккуратно. Авария. Подставленные документы. Статья за клевету. Или удар по близким. Не обязательно смертельный, но очень чувствительный.

Карагай посмотрел на него в упор:

– Но вы же знаете. Вы же видите. Почему же не остановите?

Ответа пришлось ждать. Незнакомец сделал глоток чая, поставил стакан на стол.

– Понимаете, – сказал он, – всё это не возникло из ниоткуда. Такие решения не принимаются просто так. Есть обстоятельства. Интересы. Вертикаль.

Он чуть наклонился вперёд:

– Не подумайте, я не намекаю на Хана. Боже упаси! Но он – губернатор, которому доверяют на самом верху. А в нашей системе доверие – это неформальная индульгенция. Вы же знаете.

На лице Карагая появилась кривоватая усмешка:

– Значит, если он дал добро – это уже и есть государственная воля?

– Мы так не формулируем, – ответил незнакомец. – Но по сути... иногда – да. Он действует не один. Там, куда вы полезли, пересекаются интересы людей, о которых вы, возможно, даже не слышали. У губернатора есть рамки. Он часть системы. Управляемый, предсказуемый, полезный.

– Значит, если кто-то хочет убрать неудобного журналиста – это уже не преступление, а часть интересов государства?

Незнакомец чуть поморщился, как будто услышал неудачную реплику.

– Не стоит так обобщать. Мы не оправдываем. Просто объясняем. И просим вас быть внимательным. Не геройствуйте. Герои в нашей стране долго не живут.

Карагай резко посмотрел на него:

– А вы? Вы пробовали что-то сделать? Предупредить? Остановить?

Ответ прозвучал быстро:

– Вы хотите, чтобы мы пошли против государства?

Незнакомец сделал паузу. Смотрел прямо. Ни страха, ни вызова. Только усталость – будто давно живёт с этим.

– Вы хотите, чтобы мы пошли против президента, которого это все устраивает? Будьте же реалистом, чёрт возьми! Извините...

Он немного подался вперёд:

– Мы говорим с вами не по службе, а  чисто по-человечески. Понимаете? Потому что вы не враг. Потому что вы идёте по острию – и это вызывает уважение. И потому что вы пока живы. Но не путайте личное с системным. Всё остальное – красивые слова. А ими, как известно, вымощена дорога… ну, вы поняли.

Он встал. Поправил воротник, окинул взглядом стол.

– Берегите себя.

И ушёл. Тихо, как будто исчез. Только лёгкий скрип двери и шаги, растворяющиеся в полутёмном вестибюле Дома печати.

Карагай остался за столом. Перед ним был пустой стакан. И мутное отражение в пластике. Он поймал себя на мысли: страха как такового нет. Злость? Да, есть. Но не на этих, «в штатском». На конструкцию. На удобную, почти домашнюю систему, в которой любую подлость можно обосновать «государственным интересом».

Он тяжело вздохнул.

Теперь он знал слишком много, чтобы остановиться. И слишком мало, чтобы чувствовать себя в безопасности.