Седой Каспий, родной Баку

Седой Каспий, вечный исполин,

Храню твой лик, мой каменный Баку.

Как старый друг, у каменной твердыни

Шумит волна, о прошлом говоря.

 

Я сердцем никогда не покидал

Тот берег, где шумит седая влага.

И в отчем доме ветер узнавал

Меня по озорному в взгляду.

 

Есть у меня старый, седой друг. Он не говорит словами, но его голос — это вечный шёпот волн у подножия моего города. Он — Каспий. Не синее, не ласковое море южных сказок. Он — суровый, солёный, пахнущий нефтью и древними штормами. Его седина — это пенная грива, что вскипает в непогоду, и седина веков, что лежит на его дне в затонувших кораблях.

Я помню его с детства, этого вечного старца. Он был фоном всей моей жизни, её дыханием. Утро в Баку начиналось не с петуха, а с крика чаек и гортанного гудка парохода. Воздух был особенный — он состоял из двух слоёв: нижний, горячий, пахнущий жареными каштанами и пылью Баилова, и верхний, прохладный, настоянный на йодистой горечи моря.

Мы бегали по промыслам Баку, по пляжам Шихова, по развалинам военных строений острова Жилого, гуляли по набережной, Приморскому бульвару, этому зелёному поясу, наброшенному на каменный торс города. Каспий был тогда могуч и полон сил, его грудь высоко вздымалась, и он с рокотом бросался на парапеты набережной, окатывая брызгами смеющихся детей и влюблённых парочек. Он был как тот старый ашуг, что на площади, — ворчливый, но добрый внутри.

А потом наступал вечер. Зажигались огни на набережной, и их жёлтые отблески тянулись к луне длинными, дрожащими дорожками. Каспий утихал, дыша глубоко и размеренно. В его тёмной воде отражался старый Баку — Девичья башня, стройный контур дворца Ширваншахов. И в этом дрожащем отражении была вся душа моего города. Каспий был тем волшебным зеркалом, в котором Баку узнавал себя.

Он видел всё. Видел, как по Шёлковому пути шли караваны, нагруженные шёлком и специями. Слышал тяжкий вздох первых нефтяных вышек, когда чёрное золото хлынуло из его недр, изменив судьбу этого края навсегда. Он был молчаливым свидетелем и радости, и печали.

Теперь, говорят вода отступила, обнажив новые берега, как морщины на лице. Он, как и я, постарел. Но в его глазах-волнах всё так же живёт та же вечная мудрость. Я сижу на набережной Волги, смотрю на воду, что течет в мой Каспий, и мы  ведём с ним наш безмолвный разговор.

Она шепчет мне: «Твой город всё так же прекрасен. Он вырос из моей воды и из земли Апшерона. Он помнит о своих сыновьях, что возводили его Величие».

А я ему: «Ты — моя память. Ты — моя колыбель. Баку живёт, а я …., где бы ни был, знаю и помню, что у меня есть моя малая Родина которая вскормила меня, есть эта солёная, седая вечность с запахом нефти». Где остались моё детство, моя юность, моя память.

И я чувствую как ветер с моря, солёный и ласковый, обдувает лицо, как благословение старого друга. Он не прощает слабости, этот суровый Каспий. Но он понимает всё. Потому что он — родной.