Клад

В чаще древнего леса, где свет едва пробивался сквозь кровлю из переплетенных крон, столетиями лежала легенда. Говорили, что последний король изгнанного рода, спасаясь от врагов, зарыл здесь свою казну. Не просто богатство, а самую душу своего народа — слитки солнечного металла, камни, вобравшие цвет ночи и кровавых зорь, жемчуга, рожденные в глубинах забытых морей.

Многие шли на его зов. Одни возвращались ни с чем, другие не возвращались вовсе. Лес не любил чужаков, приходящих с жаждой наживы. Он шептал им голосами ветра, путал тропы и насылал видения. Но легенда жила, переходя от дедов к внукам, как тлеющий уголек, готовый вспыхнуть в сердце очередного мечтателя.

Таким мечтателем был Ян. Не король, не рыцарь — простой крестьянин, чьи руки знали тяжесть плуга, а спина — жар солнца. Жизнь его была чередой трудовых дней, но в груди билось сердце, чужое малодушию. Однажды, рубя хворост на опушке, он увидел на стволе старого, расщепленного молнией дуба знак. Не руна, высеченная рукой человека, а природная вмятина, похожая на указующий перст. И в этот миг сквозь листву упал луч солнца, и перст будто ожил, метнув золотую искру. Не раздумывая, Ян пошел внутрь.

Лес испытывал его. Кусты цеплялись за одежду, как жадные пальцы, слышался волчий вой, а в сумерках мелькали тени. Но Ян шел, ведомый не жадностью, а любопытством и смутной надеждой на чудо.

И чудо явилось. Под корнями исполинской ели, в земляной нише, стоял сундук. Не роскошный ларец, а простой, окованный почерневшим железом. Когда Ян с трудом откинул тяжелую крышку, он ахнул. Золото не просто лежало — оно жило. Оно дышало теплым, густым светом, слепило глаза и заставляло сердце биться в бешеном ритме. Здесь было богатство, которого хватило бы, чтобы купить десяток таких деревень, как его.

Он взял лишь две-три монеты и малый слиток — не из алчности, а как доказательство. Он видел, как бедствуют его соседи, и мечтал, что это богатство станет для всех них избавлением.

Но когда он показал находку односельчанам, случилось нечто чудовищное. В глазах друзей и соседей, с которыми он делил хлеб и горе, вспыхнул не знакомый огонек радости, а холодный, хищный блеск. Добрые лица исказились маской жадности. Разумный довод о том, что богатство нужно разделить по-хозяйски, был погребен под криками и требованиями. Началась давка, драка. В аду всеобщего ослепления Яна оттолкнули, обокрали и бросили, как ненужную ветошь.

Он сидел в своей пустой хижине, слушая, как снаружи рушатся былые устои: ссоры, крики, звон разбиваемой дружбы. Он понял главное: он принес в деревню не благоденствие, а проклятие. Не золото было злом, но семя зла, которое он в себе носил, проросло в сердцах людей от его блеска.

С пустыми руками и полным сердцем отчаяния он вернулся в лес. Он хотел закопать сундук, вернуть проклятие земле. Но на месте, под корнями ели, его ждала лишь пустая яма. Сундук исчез. На краю ямы сидел ворон. Он смотрел на Яна черными, как уголь, глазами и каркнул всего один раз — и в этом карканье прозвучала не насмешка, а приговор.

Вся надежда рухнула. Ян стоял, опустошенный, чувствуя, как тяжесть вины давит на плечи. И тут он увидел свет. Не ослепительный блеск золота, а мягкое, лунное сияние, пробивавшееся между стволами. Он пошел на него, как утопающий на спасительный берег.

Свет исходил от лесного озера, гладь которого была неподвижна и чиста, как зеркало. На берегу, среди белых кувшинок, стояла девушка. Не лесная дикарка и не небожительница, а сама воплощенная гармония этих мест.

— Ты искал сокровище? — спросила она, и ее голос был похож на шелест листвы.

Он кивнул, не в силах вымолвить слово, и рассказал ей все — о находке, о слепоте соседей, о своем стыде.

— Ты ошибся лишь однажды, — сказала она, выслушав его. — Ты подумал, что сокровище нужно найти. Его нужно вырастить. Как хлеб. Как дружбу. Как любовь. Его нельзя вырвать из земли — его можно только взрастить в сердце.