Трудовые резервы. Классовая борьба

               

После инцидента на понтонном мосту я не находил себе места, после каждой проезжающей и притормаживающей возле нашего дома машины я нервно подходил к окну и пристально наблюдал за ней. Мне казалось вот вот должны приехать за мной с братом. По вечерам в тот год шёл телевизионный сериал " Следствие ведут знатоки " и мне казалось, что наша доблестная милиция уж ни как не оставит нашу выходку без последствий. В отличии от меня брату было всё " по фиг " . Он жил своей обыденной жизнью, продолжал упорно тренироваться и кажется ещё больше стал втягивать меня в свои занятия. Порой казалось, что я уже разучился стартовать с низкого старта из колодок, зато по тревожь меня и я легко отвечу джебом левой любому.



Эта двойственность моего состояния – страх перед последствиями и одновременно растущая физическая готовность – казалась мне самой нелепой частью всего происходящего. Я боялся, что нас найдут, но в то же время, когда брат подталкивал меня к спаррингу, я чувствовал прилив адреналина, который заглушал все тревожные мысли. Он, казалось, видел в моих страхах лишь повод для тренировки, а в моей нервозности – потенциал для резкости и точности удара.


"Ты слишком много думаешь, брат", – говорил он, уворачиваясь от моих неуклюжих, но сильных выпадов. "Думай телом. Чувствуй. Вот так". И он показывал, как расслабить плечи, как перенести вес, как использовать инерцию противника. Я, поглощенный своими страхами, поначалу сопротивлялся, но постепенно его настойчивость и моя собственная потребность в отвлечении брали верх. Тренировки стали моим убежищем, местом, где я мог забыть о понтонном мосте.


Но даже в пылу тренировок, когда пот заливал глаза, а мышцы горели, я нет-нет да и ловил себя на том, что прислушиваюсь к звукам улицы. Каждый скрип тормозов, каждый гудок автомобиля заставлял сердце замирать. Я представлял себе милицейские машины, синие мигалки, строгие лица. И тогда брат снова брал меня за плечи, возвращая в реальность ринга, в мир ударов и защиты. Он не говорил о страхе, он говорил о силе. И я, сам того не осознавая, начинал верить, что эта сила может стать моим щитом.


Постепенно, день за днем, страх начал трансформироваться. Он не исчез полностью, но стал менее острым, более приглушенным. Я все еще нервничал при звуке приближающейся машины, но теперь я мог отвлечься, сосредоточиться на дыхании, на движении. Я научился использовать свою тревогу как топливо, превращая ее в резкость движений, в скорость реакции. Я все еще боялся, но теперь я боялся, будучи готовым. Готовым к тому, что могло случиться, и готовым к тому, как постоять за себя.

После всего произошедшего брат с друзьями предприняли лишь одно - мы перестали ходить на остров. Зато весь сосновый бор по соседству с нашим посёлком был в нашем распоряжении.



Брат, видя мои успехи, стал еще более требовательным. Он учил меня не только уворачиваться и реагировать, но и предвидеть. "Смотри не только на то, что перед тобой, но и на то, что будет через секунду, через две," – говорил он, показывая, как читать намерения противника по едва заметным движениям плеч, по напряжению мышц. Мы тренировались часами, пока солнце не начинало клониться к закату, окрашивая верхушки сосен в багряные тона. Я падал, вставал, снова падал, но каждый раз поднимался чуть быстрее, чуть увереннее. Мое тело запоминало каждое движение, каждый удар, каждый блок.


Сосновый бор стал нашим убежищем и нашей академией. Здесь, среди шелеста хвои и запаха смолы, мы устраивали импровизированные поединки, где каждый удар был отработан до автоматизма. Я чувствовал, как моя выносливость растет, как мышцы становятся крепче, а ум – острее. Страх, который когда-то парализовал меня, теперь стал моим союзником, заставляя быть начеку, просчитывать каждый шаг. Я больше не был жертвой обстоятельств, я становился хозяином своего положения.

 Вскоре история с понтонным мостом вообще ушла куда то на задний план , а виной тому был " Литвин ". Его угораздило влюбиться, причём это заметило всё его окружение, да он ни чего и не скрывал. Объектом его почитания стала девочка Ира из параллельного с ним класса. Уже после окончании школы их пути пересеклись у общего знакомого на дне рождении. Ира была одна и проявила какой то интерес к общению с Сашей ( так звали " Литвина " в обычной жизни ). Не избалованный вниманием другого пола Саша " поплыл ".

Его сердце, до этого спокойное и размеренное, забилось в совершенно новом, непривычном ритме. Каждый взгляд Иры, каждое её слово, даже случайное прикосновение, казалось, посылали электрический разряд, заставляя его забыть обо всем на свете. Он ловил себя на том, что постоянно ищет её глазами, что каждое её появление вызывает у него волну радости и легкого трепета. Саша, всегда такой рассудительный и немного замкнутый, вдруг обнаружил в себе новую, неведомую ранее смелость. Он начал сам подходить к Ире, находить поводы для разговора, делиться своими мыслями и чувствами, которые раньше казались ему слишком личными, чтобы их кому-то открывать.


Ира, в свою очередь, казалось, отвечала на его зарождающиеся чувства взаимностью. Её улыбка становилась теплее, когда она видела Сашу, её смех звучал искреннее, когда они разговаривали. Она рассказывала ему о своих мечтах, о своих увлечениях, и Саша с удивлением обнаруживал, насколько они близки. Казалось, что они знали друг друга целую вечность. Эта внезапная близость, это ощущение полного понимания и принятия, опьяняли Сашу сильнее любого вина.

Но не всё было так без облачно. У Иры был парень её одноклассник Максим. Высокий, самовлюблённый дрищь. Отпрыск влиятельных в городе родителей. Вернее влиятельным был папа, начальник какого то отдела агитации в Гаи. Он даже раз в неделю мелькал на местном телевидение в своей агитационной программе. Мама же была заведующей в местной музыкальной школе, в которой наяривал то ли на скрипке, то ли на балалайке её сынок. Ирины родители то же были " не лыком шиты ". Папа на местном Химкомбинате был начальником отдела снабжения, а мама главбухом на этом же комбинате. Так что наш Саша попал в переплёт, его родители были куда скромнее в местной городской иерархии. Папа шофёр в пожарной команде комбината, а мама повар в заводской столовой.

Именно это социальное неравенство, эта невидимая, но ощутимая пропасть между их семьями, и становилась тем самым "не облачным" фактором, омрачающим отношения Иры и Саши. Максим, со своим высокомерием и уверенностью в собственном превосходстве, был не просто одноклассником, а символом того мира, к которому Ира, по мнению многих, должна была принадлежать. Его родители, с их связями и влиянием, видели в Максиме продолжение своего статуса, а в Ире – идеальную партию, которая лишь укрепит их положение.


Саша же, несмотря на свою искренность и глубину чувств, ощущал себя чужаком в этом мире. Его родители, простые рабочие люди не могли предложить ему той "подушки безопасности", которую обеспечивали Максиму его родные. Он видел, как родители Иры, люди деловые и прагматичные, хоть и не демонстрировали открытого неодобрения, всё же держали некоторую дистанцию, словно оценивая, насколько серьёзны намерения Саши и насколько они соответствуют их собственным представлениям о будущем дочери.


Так что " Литвин " подкинул тему для разговоров на нашей кухне. Правда эти разговоры стихали когда я появлялся там, но лейтмотив был понятен " Не того поля ягодка ", и " Гусь свинье не товарищ ". Брат с "Боровком " то же не могли остаться в стороне от всего этого, и как то стремились помочь своему другу. Правда  все их потуги всегда в окончании сводились к одному " Набить морду балалаечьнику ".

А так как эти диспуты брата с " Боровком " иногда проходили и при мне, то свои "три копейки" постарался вставить и я. " Физическое отстранение принесёт временный результат, к тому же девчонки жалостливые и как бы не было обратного эффекта " - сказал я. " Нужно его унизить перед ней, поставить в неловкое положение, чтобы ей был не приятен его поступок".



Мои слова, кажется, заставили их задуматься. Брат, который обычно был первым, кто хватался за кулаки, задумчиво почесал затылок. "Боровок" же, с его вечно хитрым прищуром, кивнул, словно моя мысль была именно той недостающей деталью в его собственном, пока еще не до конца сформированном плане. "Да, – протянул брат, – морду набить – это просто. А вот чтобы она сама поняла, что он – ничтожество... это уже искусство".


Я продолжил, чувствуя, что нащупал верный путь. "Представьте: он пытается произвести впечатление, а тут – какой-нибудь нелепый случай, который выставит его в смешном свете. Или, может быть, мы можем подкинуть ему какую-нибудь информацию, которая заставит его вести себя глупо, когда она будет рядом. Что-то, что покажет его истинное лицо, без всяких прикрас".


"Боровок" тут же оживился. "А что, если... – начал он, и его глаза заблестели. – Что, если мы узнаем, чего он больше всего боится или стесняется, и как бы невзначай подтолкнем его к ситуации, где это проявится? Например, если он боится высоты, а она любит гулять по крышам..."


Брат перебил его, но уже с другим настроем. "Нет, это слишком рискованно. А вот если он хвастается чем-то, чего на самом деле не умеет? Можно подстроить так, чтобы он попался на своей лжи прямо у нее на глазах".


Я видел, как в их глазах загорается огонек не только злости, но и азарта. Это уже не было просто желание разобраться с обидчиком, это превращалось в своего рода игру, в изощренную месть, где главным оружием становились не кулаки, а ум и хитрость. "Вот именно, – подхватил я. – Нам нужно не просто его унизить, а сделать так, чтобы она сама увидела его никчемность. Чтобы она поняла, что рядом с ним ей не место. Это будет куда более действенно, чем любая драка".


Надо отдать должное брату с " Боровком " они эту тему не бросили, на оборот довольно -таки не плохо развили. С ними тренировался одноклассник Максима и они подговорили его при удобном случаи при Ирине как то унизить его. И этот случай подвернулся. В городе кроме речного пляжа был ещё шикарный пляж на озере, где отдыхали в основном те у кого была своя машина, т . к озеро было далековато, на самой окраине города.

Ни кого из нас разумеется при этом не было, но из рассказа Павла ( одноклассника Максима ) мы поняли что ему как то "на слабо" удалось заманить Максима на десяти метровую вышку для прыжков в воду. На вышку Максим забрался легко, с пафосом, а вот дальше заклинило. Минут двадцать он простоял на ней истуканом не решаясь подойти даже к краю. Рядом с ним смело сигали в воду и девчонки и парни, а он всё стоял на виду у всего пляжа. Уже подумывали как то снимать его с этой вышки, но он всё таки осторожно минут за десять смог спуститься сам. Всё это было на глазах у Иры и его родителей. Ира не подала виду и вела себя подобающе, зато отец Максима рвал и метал. Он начал предъявлять претензии Павлу и почему то его родителям , которые то же были там. Кончилось тем , что отец Павла послал отца Максима куда по дальше с конкретным народным адресом. Обозлённый гаишник собрал всех своих домочадцев вместе с Ирой и укатил на своей Волге в город.

На следующий день было продолжение. Отец Максима уже на служебном Москвиче с мигалками подкараулил отца Павла недалеко от проходной комбината едущего на работу на стареньком Запорожце и забрал у него права , якобы за не подобающий вид автомобиля. У Запорожца было сменено крыло, но не покрашено.

И это было только начало классовой борьбы.