Любовь с горечью полыни

Лидия Терехина
                Любовь с горечью полыни
Повесть о неразделенной любви, измене и разочаровании, о смысле жизни, о человеческой трагедии.
                (Сюжет незакончен и в постоянной доработке).               

    В кругу сочувствующих ей приятельниц Нинка в очередной раз заливалась горючими слезами. Её Борька, её «Есенин», как любил он себя называть за схожесть с русским поэтом, завёл новую любовную интрижку. И с кем?!.. С Райкой – уборщицей. С чёрной вдовой! У неё мужья-то долго не живут. Первый упал в канализационный люк и задохнулся от скопившихся газов. Второго – «Белочка» загнала в петлю. И всё-то ей неймётся?!  Вот теперь, до Борьки добралась! И всё бы ничего, если бы тайно, а то ведь на глазах всего трудового коллектива…
  Нинка, отработав пятнадцать лет контролёром   на слесарном участке слесарно-каркасного цеха засекреченного завода оборонки, молниеносно приняла решение, сменить белый халатик на резиновый фартук и резиновые перчатки, и уже третий год пахала за пенсию по горячей сетке на участке травления деталей. Всё просчитала: через семь лет будет молодой пенсионеркой; и пенсия в кармане, и дальше работать можно, насколько хватит сил.          
Борис красовался на цеховой доске почета лучшим фрезеровщиком. Любо дорого было наблюдать за его восторженным настроением, когда фреза, вращаясь, с визгом прорезала кусок железа, оставляя после себя серебристую пыль и ровный контур детали. И зарплата душу грела. Дети школьная гордость. А чего-то в жизни не хватало.
   Об измене она узнала спонтанно.  В цехе давным-давно судачили про любовные шашни её мужа, но как только она появлялась на горизонте, всё становилось шито-крыто до случившегося прокола.
   Обычно в обеденный перерыв Нина выходила на улицу подышать свежим воздухом, а сегодня не пошла. Решила потрепаться с бабами в кладовой комплектующих деталей.
   Проходя мимо фрезерного участка, она обратила внимание на то, как мило беседовали друг с другом – её муж и Райка. Ну, прямо петух и курочка.
   – Привет!  – неожиданно встряла она в их идиллию.
Борька застыл, приобретая вид желейного десерта, а Райка напротив, стала интенсивно, как заводная юла ширять вокруг станка шваброй.
– Ты чего подруга, завертелась-то? Тихо, тихо шваброй-то, зашибёшь! – отступила она на шаг и с неким подозрением взглянула на работоспособность уборщицы. – Борька, чей-то с ней? – перевела она взгляд на своего мужа и всё поняла. Борька нагло улыбался. Он всегда так ухмылялся, когда кобелился. В Нинке взыграла пружина ревности. Она дерзко вцепилась за ручку швабры и так дёрнула её, что Райка потеряв равновесие, спикировала в сторону разъяренной соперницы, не выпуская ни на минуту из своих рук орудие труда, и долбанула ею прямо в аккурат Нинке под глаз. Та завопила, как пожарная сирена и вцепилась в химическую завивку волос своей соперницы.  На шум сбежались обеденные доминошники и воздыхательницы любимого мексиканского телесериала вчерашнего просмотра. Еле растащили по сторонам взбесившихся баб, и кто как мог, стал утешать пострадавшую сторону.  Все старались поскорее закрыть занавес неожиданно разыгравшегося спектакля, чтобы не попасть в поле зрения начальства.  Борька в бабьи разборки влезать не стал, отстранился. Только жене угрожающе шепнул: «Вечером поговорим!»
    Райка, почуяв запах жареного: растрёпанная, с оторванными пуговицами на халате, дала дёру   между станков в сторону каптёрки, надеясь спрятаться под крылышко своих товарок, с которыми сладострастно обсуждала   никудышную, с их точки зрения, Борькину жену. Горевала за него, что он столько мучительных лет прозябал с нелюбимой. И всё ради детей. Горемычный, да и только. Но с ней у них всё будет иначе. Она-то знает, как осчастливить мужика.
    Рабочий коллектив разделился на два лагеря. Один с явным численным преимуществом занял позицию на стороне жены, другой встал на сторону любовницы.
   – И чего ему не хватает? – недоумевали женщины, свидетели теперешней трагедии.
 – Нинка, да гони ты его в шею, к чёртовой бабушке, к черту на кулички! Сколько ж ему можно прощать? Уж сколько лет мы с тобой вместе работаем, лет двадцать? И всё это долгое время, ты его похождения, как   заново Америку открываешь! Сама-то ты ведь красивая, сама-то ты ведь живая вся, сама-то ты ведь хозяйственная. Да тебя мужики с руками оторвут, только свистни, а ты киснешь всю жизнь с этим… сексуально озабоченным! – старалась   приободрить её приятельница.
– Куда я его выгоню? – сушила она ладонью слёзы. – Он квартиросъёмщик. Размениваться? У нас двое детей, да и к тому же разнополые. Да и кому я такая нужна? Если своему мужу не нужна, то чужому и подавно.

***

  Униженная постоянными изменами, Нина чувствовала себя маленькой раздавленной букашкой, мечущейся в горячей агонии. В душе, ничего. Лишь холодная пустота. Забиться бы в тёмную кладовку и умирать тихо-тихо, чтоб никому не мешать. И чтоб ей не мешали. Не смотрели в след осуждающим взглядом, прописавшиеся   на лавочках дворовые сплетницы, умеющие раздваивать свои языки и одним концом облизывать тебя елейной слюной, а другим впрыскивать яд в спину удаляющейся жертве. Она механически выбирала привычный маршрут от заводской проходной до дома, в котором так и не приобрела своего женского счастья. Поднимаясь на седьмой этаж, мысленно прокручивала своё поведение при предстоящих выяснениях отношений. Хотелось быть выше всяких упрёков. И главное не разразиться слезами. Она открыла дверь, на проходе стояли сумки. Она прошла в зал, в углу было не привычно пусто, и комната выглядела просторнее из-за отсутствия телевизора.
    Нинка дёрнула дверку шкафа и всё поняла. В этот момент Борька вышел из туалета.
– Уходишь? Надолго ли?
– Нинка, не заводись… Хуже будет…  Я всё равно уйду. Я влюблён. В этот раз по-настоящему.
– А в прошлый – по шуточному. Да?
– Это тебя не касается. Поняла?
– Нет, не поняла. Объясни мне тупой, почему меня это не касается? Я всё-таки твоя жена, законная. Я тебе родила двоих детей… – сорвалась она на крик.
– Это ещё надо доказать, мои они или…– запнулся он, обратив на бледность её лица.
 Нина замерла, пошатнулась и сползла по стене на пол.  Она сидела и безучастно смотрела в одну точку, не реагируя на то, как Борька несколько раз перешагнул через неё, перетаскивая вещи в коридор. Телевизор он успел отнести до её прихода.
– Ты, Нин, не дури, вставай. У тебя всё будет хорошо. Даже лучше, чем было. Ты ведь всё равно, его любишь… – Похлопал он её по плечу и скрылся за дверью.

***

Ревность смешалась с ненавистью. Возникло непреодолимое желание вцепиться в волосы – этой самой… самой…
 – С*ка, с*ка, с*ка, проститутка старая! – она изрыгала из себя весь запас уничижительных слов, чтобы хоть как-нибудь, утешить своё самолюбие в сторону той, которая сделала ей очень больно, которая разлучила её с мужем,   
     Выйдя на лоджию, она обомлела.  Напротив дома, в соседней девятиэтажке, на такой же лоджии её муж натягивал бельевые верёвки.  Рядом с ним, подстраховывая его на табурете, стояла счастливая Райка. Нина оцепенела. Хватаясь за горло судорожными пальцами, пыталась освободиться от удушья, сдавившего горло будто стальным ошейником, глотала свежий воздух беззвучным ртом и с силой, на какую была способна её плоть, рванула застёжку блузки. Перламутровые пуговицы, россыпью покатились по полу.  Нинка безумным взглядом проводила их в след и посмотрела вниз.    В этот момент ей показалось, что это единственно правильный выбор – покончить раз и навсегда с болью от предательства.  Она схватила стул и, забравшись на парапет, ухватилась обеими руками за кованые решетки.  Внизу по пролегающей пешеходной тропинке прогуливались люди, и это остановило её.
Она смотрела, смотрела вниз, и перед её глазами медленно всплывало наваждение.  Увидела она себя на асфальте жалкой, обезображенной, самой себе противна стала.  Людей, сгрудившихся над ней, крики. И на этот крик прибежали и Райка с Борькой, и мать с отцом. От горя такого старики умом тронулись. И трясут они усохшими кулачками перед Райкиным носом, вменяют ей вину за происшедшее.  Смотрит Нинка с балкона и вроде рада, что заступа у неё есть и в тоже время жалеет, что родители из-за неё постарели раньше времени. Райка притворно прикрыла глаза платочком, схватила Борьку за рукав и тащит от этого места.
  – Пойдём, пойдём домой! – уговаривает она его. Вот всё само собой и разрешилось!
Нинка, чувствуя, что неохотно Борька за ней пошел, вдруг поразмыслила – ведь пошел!  И будто прозрела она.  Зачем ей из-за него жизни себя лишать!
   – Мам! Ты дома? – из коридора её звала дочь Юлька.
   – Стоп! – шептала ей её надежда, которая теплилась маленькой искоркой. – Опомнись!  Кому ты сделаешь больно? Ему?  Детям ты сделаешь больно, родителям: осиротишь!  А он ещё вернётся!  Он всегда возвращается.  – Дома, где ж мне ещё быть! – отозвалась она глухим голосом, с трудом, слезая с табуретки.
 Восторженная Юлька впорхнула на лоджию и защебетала:
– Мамочка, я поступила, поступила. Поздравь будущего товароведа!
     Радость, конечно, должна быть в доме, да только не в этом.
Мать безучастно, как сомнамбула прошла мимо дочери, села на кровать, потом улеглась на неё, вытянула ноги, сложила на груди руки и тупо уставилась в стену.
Потухшая Юлька, встревожилась. Обычно мать была всегда внимательна к её проблемам, успехам, была почти её подружкой, а сейчас…
– Мам, у нас неприятности?
Мать с надрывом вздохнула и разрыдалась, дав волю слезам. Они сбегали, сбегали, по щекам тяжёлыми ручейками на цветистую подушку и увлажняли рассыпавшиеся по ней веером волосы. Юлька поднесла стакан воды к дрожащим губам матери и спросила.
– Мам, кто умер-то? Ну, ответь, мам!
– Кто умер? – распухшим языком переспросила мать, продолжая прибывать в безжизненном состоянии.
– Это я у тебя спрашиваю, кто умер.
– Я умерла! А если нет, то лучше б умерла, чем переживать такую муку!
– Ты заболела, чем? – не на шутку взволновалась Юлька.
– Нас бросил отец! Слышишь! Бросил! В очередной раз, как не нужную торбу со своего горба! Прихватил телевизор, свои шмотки и теперь любится, там, с этой дрянью, на моих глазах. Как мне пережить этот позор? Как на работе показаться? – уже билась она в истерике. – Иди, посмотри, на её лоджии верёвочки натягивает! Натянул бы лучше их на свою шею!         
    Юлька выглянула в открытое окно, и увидела суетившегося отца на чужом балконе.
  Ну и подумаешь, первый раз что ли мужики помогают одиночкам по хозяйству? Куда он денется? Подкалымит и придёт домой! – рассуждала вслух Юлька.    Но тут к отцу подошла чужая женщина и повисла у него на шее. И Юльку затошнило от брезгливости. Она почувствовала слабость в ногах, и лёгкая испарина оросила её гладкий лоб.
– Мы справимся, мама! – сказала она твёрдым голосом. – Вставай, будем праздновать мой день!
Мать посмотрела на дочь с благодарностью, и увидела перед собой взрослого человека. В дверь резко позвонили.
   – Фу, чёрт! – вздрогнули они обе. – Надо поменять звонок, этот уж больно резок.
На пороге стояла соседка Татьяна.
   – Нин, насыпь сольцы немножко! Опять забыла купить. Всё помню че надо, кроме соли. Прям оказия какая-то! –  кричала она с порога.
   – Заходи, теть Тань, не стесняйся! – пригласила её Юлька.
   В принесённую соседкой солонку она отсыпала из банки соли и протянула её в ладони застывшей у двери женщины. Явно было видно, что ту распирает любопытство.
   – У вас всё в порядке? –, не двигаясь с места, тянула она шею в сторону зала.
   – У нас всё нормально! – убеждала её Юлька, открывая запор на двери.
   – Да! Ну и хорошо! –  И вдруг затрещала, как сорока, без остановки. – А то я сегодня иду, а Борис мне навстречу с телевизором. А я ещё подумала – сломался что ли. Недавно ведь купили, телевизор-то, а потом чуть погодя, смотрю, выходит из двери с бо-ль-шо-ой сумкой. Видать чего-то много в неё положил, еле потащил.
   – Это он в химчистку чехол с дивана отнёс. А телевизор и вправду сломался. Плата сгорела.  Ну всё теть Тань, иди, некогда мне.
   – А мать-то дома? 
   – Дома, прилегла, плохо себя чувствует!
   – Да, да, да…  Где уж тут здоровью быть…
   – Теть Тань? – сделала глаза Юлька.
   – Ладно, ладно. Уже ушла.
   Юлька быстро захлопнула за ней дверь и в сердцах сказала: «Вот, трында! Всё ей надо знать!» – и вернулась к матери.
Та сидела на кровати, сжавшись в комок и тяжело дышала.
   – Все уже знают… Все уже знают, – Раскачиваясь телом, твердила она, будто кем-то захваченная врасплох при бесстыдном поступке.
   – Да плевать на них! Пусть в своих семьях разберутся. У теть Тани, что ли всё в ажуре. Сын пьёт. Из тюрьмы в тюрьму. Ей ли рот открывать. – Пойдём на кухню, я тортик купила – бисквитный, с розочками, как ты любишь! Хочешь, сюда принесу?
   – Нет, Юлька, ничего я не хочу… Слышишь? Ничего… – свернувшись калачиком, отвернулась она к стене.
   –  Ладно, давай Мишку подождём!
   – Прямо и не знаю, как ему сказать…  Он ведь горячий, натворит, чего ни будь!
   – А так и скажем, что телевизор в ремонт сдали, а отец уехал на месяц на повышение квалификации. А потом видно будет…
   Но от Мишки скрыть очередную выходку отца не удалось. Чуть погодя он торопливо, гремя ключами, влетел в квартиру, бросил спортивную сумку и, отстраняя с дороги вышедшую ему навстречу сестру, зашумел.
    – Не ме-ша-ай…  Где, где пульт? – рыскал он глазами по комнате.  Сейчас в новостях будут показывать нашу спортивную школу и меня!
    – Чего орёшь, как оглашенный?  Мать заболела…  А телевизора нет!  Отец в ремонт отнёс!
Мишка сник.
    – Когда успел сломаться-то? Я утром спортивный канал смотрел, всё было нормально. – приглушил он свой басок. –  Ладно! Сгоняю к соседям, у них посмотрю! – И был таков.
    От его бурлящей энергии, Юлька просто обессилила. Она ругала себя за то, что вовремя не встала преградой на его пути к соседке Татьяне и теперь ждала Мишку с тревогой в душе.
   – Не малый, а огонь! И впрямь, поверишь в знаки зодиака! – прошептала мать.
   У соседей хлопнула дверь, и Мишка появился на пороге своего дома загадочно притихшим.
   – Ну как, посмотрел на себя с экрана телевизора, не расстроился, надеюсь? – съехидничала Юлька.
   – Расстроился!  Я всегда думал, что я красавчик, а на самом деле, как гусак общипанный!
   – Да ла-а-дно тебе!  Всё ты правильно про себя думал. Ты у нас красавчик и есть, и мы тобой гордимся! Правда, мам?
   – Конечно, сынок! Ты у нас славный! – вытирая, промокшие глаза, уверила мать.
   – Ну, коль я такой замечательный, вставая с дивана и, поправляя в коленях брюки, он неожиданно для всех произнёс: «Если, примите отца назад, больше никогда меня не увидите!»
   Мишка не по возрасту удался: и разумностью, и физической силой. В свои пятнадцать с половиной лет он вполне сходил за призывника.
   

***

 Вечерний летний ветерок, врываясь в окна квартиры, приносил с собой запахи скошенных газонных трав, горьковатой пыли с остывающего асфальта и перемешивался с запахами жареной курочки, картошки и малосольных огурчиков.  Монотонное стрекотание сверчков и многоголосое курлыканье жаб с соседствующего неподалёку водоёма   вмешивались в бытовые разговоры домочадцев. Наконец-то в доме поселилось женское счастье. Теперь за столом их будет трое, а потом может быть и четверо. Теперь есть, кому починить краны и под ручку щегольнуть есть с кем, на зависть одиночкам, и авоську с рынка донести тоже есть кому.  Крутила карусель бабьих мыслей женская голова. Райка мило для Борькиных глаз достала из шкафчика бутылочку водки и душевно поставила её на середину стола.
–   Вот это, я понимаю! – в восхищении потер пятерни мужчина.
– Заработал! – растянутыми губами промолвила хозяйка дома, и кликнула к ужину сына школьника.
Рыжий Славик, нехотя подошёл к столу и не дожидаясь всех, схватил рукой прямо из жаровни кусок курятины. Ещё не остывшее мясо слегка куснуло кожу его пальцев и мигом выскользнуло в тарелку, разбрызгивая жир по столу, не минуя и дяди Бориной рубашки. Таким образом, он неожиданно для себя насолил, нежеланному только ему одному, в этом доме гостю. Мать шлёпнула сына по голове кухонным полотенцем, оказавшимся в этот момент в её руках и, схватив солонку, бросилась сыпать соль на рукав любимого.
– Ничего, ничего! Всё обойдётся! – отстранил он от себя смущённую женщину, но сверкнул в сторону Славика холодным блеском потемневших глаз.
Славику стало не по себе. Он уткнулся в еду и весь ужин просидел молча. Вяло пережевывая пищу, безразлично реагировал на мать, любезно подкладывающую в его тарелку картошку с огурчиком.
Борька откупорил бутылку, налил себе и хозяйке.  Взмахом за её здоровье, отправил сто граммов прямо в глотку. Смачно откусив ядрёный огурчик, вышел на лоджию. Закурив, сделал глубокую затяжку, и губами, свёрнутыми в трубочку, выпустил на волю сизые колечки дыма. Он всегда так делал, когда чувствовал лёгкое разочарование. Его глаза невольно бросили взгляд в сторону соседствующего дома. Под ложечкой заныло. Славик ушел в свою комнату, а Райка, опустив плечи, долго гремела посудой. Счастье такое близкое, теперь казалось обманчивым лишь только потому, что она не учла мнение своего единственного сына. От неё не ускользнул недоброжелательный взгляд холодных мужских глаз в сторону её чада. Надо было повременить, подождать, подготовить. Но, что сделано, то сделано. С такими мыслями она и заснула, в согретой постели дорогим её сердцу мужчиной.



***

Славик задыхался. Он выбегал на лоджию, чтобы в очередной раз глотнуть живительного воздуха. Судорожными пальцами стискивал горячую голову и, теребя жесткие волосы, с горькими всхлипами сползал по стене на пол.
– Что же делать? Что же делать? – мучил он свою душу. Он долгими часами терзал себя за то, что позволил вторгнуться на свою территорию мамкиному хахалю. Одиннадцать лет, она была только его, а теперь он должен делить свою любимую мать с кем-то ещё?! Он не желал мириться с этой несправедливостью. Вернувшись в квартиру, тут же заглянул в мамину спальню. На ключе шкафа висела на плечиках выутюженная мужская рубашка, потерпевшая на вчерашнем ужине. Славик подошёл поближе, потрогал рукав. Жирного пятна на ней не было.
– Надо же?! Как постаралась: выстирала, нагладила!
Он схватил обеими руками ненавистную рубашку и сжал её на уровне талии так сильно, что она слетела с ключа и плечиками ударила его по голени. Было не так больно, как обидно. Он бросил рубашку под ноги и стал её топтать будто гадюку, его укусившую.
В двери поворачивался ключ. Мать с женихом, возвращались с рынка. Славик бросился бежать в свою комнату.
Боясь разбудить Славика, пара долго возилась в прихожей, осторожно шурша пакетами с продуктами. Минутами позже, выйдя из ванной, Борис столкнулся в дверях спальни, с взволнованной Раисой. Но не придал этому значения.
Чужая комната встретила его сладостной прохладой и спокойствием, лишь на ключе шкафа, на плечиках, покачиваясь, висела его рубашка, но вроде бы утром она была другого цвета.  Игра света! – подумал он, бухнулся в чем был на кровать и включил телевизор. По каналу шла передача об академике Амосове – заслуженном враче-кардиологе.
«Врач сердечных наук, спасший, не одну человеческую жизнь, а вот интересно, что он мог бы рассказать о сердечных муках или лучше сказать о любовных? – размышлял Борис, задрав голову к потолку. Вот чего не хватает мне, рядовому мужику, повидавших разных баб за свою не такую уж коротенькую жизнь – сорок лет? Сорок лет?!… Да какой это срок? Пролетела жизнь, как стрела, выпущенная из лука. Жена, дети, квартира и всё вроде хорошо, а чего-то не хватает? Чего? Секса… Тьфу на него! Так и хочется сказать. Но ведь от правды не убежишь! Что-то свербит, волнует, будоражит между ног.  Неведомая сила тащит тебя за каждой юбкой. Будто чего-то нового ждешь, а нового-то ничего и не случается…» 
Он задремал. Очнулся от дверного звонка. Раиса открыла дверь, и прихожая огласилась радостными криками её подруг.
– Тихо вы, оглашенные. Борис спит.
– Ой, Бо-ри-с спит… Устал после жаркой ночки… Заездила мужика с голодухи-то. – Проворковала Валька, женщина на вид лет пятидесяти, в простом штапельном платье ниже колен, с рукавом фонарик по локоть, на ногах белые танкетки.
– Ну, как Он, могет ещё? – сунула свой локоть ей в бок другая приятельница, Людмила, изогнула дугой крашеную бровь.
 – Может, может. Да ещё как. Не мог бы, не приняла.
– Ух ты! А как же любовь?
– В этом и вся соль, девоньки. Я теперь утонула в ней с головой, словно в омут. – Ладно, проходите на кухню. Поможете резать салаты.

Вечеринка была в разгаре. Борис восседал во главе стола. Раиса сидела рядом по левую руку. Принарядилась в новое платье из крепдешина в крупные цветы по белому полю, по груди воланы, бусы, серьги, всё как положено, чтоб свести с ума объект своего обожания. Томным взглядом в его бесовские глаза заглядывала. Тушь, правда, немного сползла с ресниц от жары и осыпалась под нижними веками, но это никого не волновало в силу похмельного настроения. Сама всё льнула к нему, обнимала за локоточек, и подливала зелье в стаканчик и закуску не забывала.
– Ты пей, Боря, да закусывай… – шептала она, а рукой, будто невзначай по внутренней стороне бедра провела. 
Борька заулыбался, прищуренным взглядом одарил любовницу и прошептал на ушко: «Шалунья моя…» – по её лицу прокатилась волна удовольствия. Осчастливил.
Неожиданно их идиллию нарушила одна из подруг.   
– За молодых! – высоко подняв стопку с водкой, промямлила Валька, заплетающимся языком.
– Совет вам да любовь! – торжественно подхватила инициативу предшественницы, Людмила.
– Борис оторопел и уставился мутным взглядом то на одну, то на другую.
– Не понял… Мы че, уже того, поженились что ли? Вы че тут, ловушку мне устроили? Я с Нинкой ещё не развёлся, а вы меня под белы рученьки и опять в трясину? – Да я вас… Пошли вон отсюда, клуши! – со всего размаху шарахнул он кулаком по столу, аж посуда зазвенела и подпрыгнула.
Райка лишь успела подхватить падающий на столе хрустальный фужер, подорвалась с места и бросилась к мужчине на грудь.
– Милый, милый мой! Успокойся, они пошутили. Попьяни че не скажешь! – сама тайно за спиной махнула им в сторону двери, мол тикайте быстрее.
Товарки не долго, думая, задвигали стульями и были таковы.
На улице опомнились и засеменили в сторону своего микрорайона. Решили пройтись окольными путями, всего-то километра два.
– Вот тебе и Борька?! Лучший из лучших. Похоже, Нинка-то много не потеряла. А наша дурында опять нарвалась. Утонула она, видите ли, в его омуте… – держась друг за друга хихикали они о случившейся истории.


***

    А, тем не менее, дни убегали вперёд, унося с собой мрачные краски и, внося в жизнь героини рассказа радужные оттенки. Нина свыклась со своей долей. Старалась не попадаться на глаза Борису.  Перепросилась работать в другую смену и решила повысить свою квалификацию: на заводских курсах приобрела профессию паяльщика мягким припоем. Записалась в кружок художественной самодеятельности: пела, играла в постановках. И назло своему бывшему расцветала, как майский букет. Теперь она смотрелась в зеркало с удовольствием. Её не раздражали редкие морщинки, они были не так заметны, как яркая голубизна её потеплевших глаз. У неё всё было хорошо. Юлька училась на отлично, получала стипендию и баловала её маленькими подарочками. Мишка – сын, пропадал на занятиях по спортивному плаванию и, подавая неплохие результаты, готовился к областным соревнованиям среди юниоров. Вечерами в тесном кругу они пили чай и делились своими успехами. Без телевизора в доме стало как-то даже уютнее. Всем до всех стало дело.  На тумбочке, где он стоял раньше, теперь поселилась ваза с икебаной. И воздух стал чище, без алкогольных и курительных оттенков и ароматнее от французских духов. Нина первый раз в жизни подарила сама себе маленький флакон духов «CHANNEL №5» и никто её в этом не упрекнул. Ей стало нравиться ухаживать за собой. В минуты недолгого одиночества, она одевала на себя обновку, пушила на голове волосы и крутилась перед зеркалом, как выпускница школы. Как давно это было… Пушистое платье на худеньком тельце, перепоясанное красным ремешком и красные туфельки на изящной ножке, и вихри вальса. Они кружили, кружили её, унося в большую самостоятельную жизнь с минутами счастья, разочарования и надеждой…



 Школьная пора. Первая любовь.
 
***
Знакомство с Сашей произошло на картофельном поле. В советское время на помощь уборки урожая привлекали студентов и школьников, освобождая от учёбы на целый месяц. Студентов распределяли по домам одиноких стариков, в клубах или нерентабельных столовых. Матрацы переходили из года в год одни и те же, с запахом сырости   и не дезинфицировались. Поэтому частенько студенты возвращались в свои пенаты не одни, а с насекомыми в шевелюрах.
    Сашиной группе повезло. Десять мальчиков спали прямо на полу на чистых тюфяках у доброй старушки, проживавшей неподалёку от Нининого дома.
    Картофельные грядки были длинной, даже трудно сказать сколько метров, может километра полтора. Что приводили в уныние любого. Но молодо-зелено – с шутками, смехом по грядке одолевал каждый. А если на грядку вставали по двое на расстоянии метров пять друг от друга, то устраивали соревнования, кто быстрее пройдёт тот или иной отрезок, тогда и дело шло быстрее.
В Нине был заложен дух лидера, и она не любила проигрывать, поэтому, когда, почувствовав лёгкий удар в ногу брошенной картофелиной взвизгнула и погрозила кулаком в сторону студентов, схватила с земли ком и сделала обратный бросок в веселящихся группников. И тут началось… Два отряда – студенческий и школьный столкнулись друг против друга.
– Бей их!  Не жалей! Будут знать наших! – кричали деревенские.
Уворачиваясь от «пуль», сталкивались лбами друг с другом, падали, поднимались и кидались снова. На шум прибежали – классные руководители, со стороны «студентов-картошников» – старший по группе и откуда ни возьмись бригадир полеводческой бригады, сухонький мужичок.
– Прекратить бойню! – орал он. – Всю картошку смесили, помощники хр***вы! Да я вам, туды-то вашу мать! – поднял он вверх грозящий палец. –  Вы у меня останетесь, сегодня без обеда! – развернулся он в сторону студентов. Напишу в институт, пусть разбирают на комсомольском собрании этот «цидент», порочащий советского комсомольца! – и тут же своим «цидентом» вызвал на себя шквал хохота. – А вы чего вылупили свои бесстыжие зенки? Родителям доложить, в школу? – раскручивал он своё туловище то к одним, то к другим: вправо, влево, как на тренажерном диске и, махнув рукой, огорченно пошагал прочь в сторону правления.
Раскуделенная молодежь, поправляла на своих головах кепки, платки, отряхивала землю с телогреек, с курток, некоторые рассматривали друг у друга наваренные шишки.
– Давай мириться! – сказал подошедший к Нине студент. – Меня Сашей зовут.
– А меня Машей! – буркнула Нина. – Очень надо мне с тобой мириться!
– Ой, погоди, погоди! Что это у тебя, дай посмотрю! – дотронулся он до её лба.
Только в этот момент она почувствовала еле заметную боль, и рефлекторно потянулась пальцами к больному месту, неожиданно прикоснувшись к мужской руке. Одновременно получив электрический разряд, погнавший россыпь мурашек по всему телу.
– Сейчас, сейчас! Мы исправим это дело! На, возьми! – достал он из куртки медный пятак. – Приложи. – И, не дожидаясь, приложил его сам, на вздувающуюся шишку на её лбу.
Нина оторопела от излишней внимательности. Встретившись с мужским взглядом карих глаз, теплота которых высекла в сердце искру доселе непонятного чувства и, вылив на девичьи щеки румянец, напугала. Тишина застывших вокруг зевак смутила её и она, отпрянув от парня, развернулась и, не разбирая дороги, понеслась к деревне. Подруги, поглядев друг на друга, пожали плечами и вернулись к своим бороздам.
– Девчонки, я думаю, что будет весело! – обеспокоенно хихикнула холёная Лерка из мединститута…
 
НИНА 

***
Она вбежала в калитку, тяжело дыша. Прислонившись к изгороди, вытерла рукавом испарину со лба, прижала ладонь к груди, чтобы унять разбушевавшееся сердце, которое так и стремилась вырваться наружу. Стянула с головы платок и крупными глотками втягивала в себя свежий спасительный воздух.
«Мамочки-и-и!!! Что со мной?»  Его глаза неотступно преследовали её, околдовывая и заманивая в пучину страсти. Вся привычная размеренная жизнь (школа, дом, уроки, стенгазета) отошла на задворки бытия, и за грудиной поселилось, что-то похожее на ад в преисподней.
Мать сразу заметила в ней перемены. Её молчание, задумчивость, нежелание выходить на улицу и даже на поле, не на шутку волновали.
– Что с тобой дочка? Потрепала она её за плечо.
Нина не среагировала, тупо уткнувшись в свои ладони с подрагивающими тонкими пальцами.
– Тебя кто-то обидел?
– А? Нет, что ты… – посмотрела она на мать и положила свою голову ей на плечо. – Расскажи мне, как ты влюбилась в папу.
– Дочка, что за вопросы?  Откуда, это взялось? Или ты…  Смотри на меня. Кто он? Он что-то сделал плохое?
– О ком ты, мама? Кто может, здесь, сделать мне плохо? Да я сама…  Ух! Пусть только посмеют! Ты меня знаешь! – думала, бойко получилось, а вышло наоборот – вяло, с надрывом и сиплым вздохом.
Дочь у родителей и младшая сестра у брата Нина росла в нежной и безоглядной любви в семье. Самые лакомые кусочки доставались ей и обновки были частыми. Может от того, что была поздним и долгожданным ребёнком? Но любовь к ней совсем её не испортила, не сделала   эгоисткой. Она почитала своих родителей, любила, и такую же любовь привила впоследствии и к своим детям. Доверяла и откровенничала с матерью и когда на неё всем потоком обрушилась первая влюблённость в юношу, который приехал вместе с группой студентов медиков из города к ним в село на уборку картофеля, мать не ругала её, а только сказала: «Какое это счастье любить! И ты люби, но только с оглядкой, душа твоя ещё не окрепла. И про честь свою не забывай тоже. Он ведь нездешний, поиграет в любовь, да и забудет! В городе увлечений много!»
Я подняла на неё вопросительный взгляд.
– Откуда ты догадалась, мама? Я даже сама ещё не понимаю, что со мной происходит. А ты всё по полочкам разложила. И почему-то он нездешний? Может это Серёжка, мой однокашник. Что, нельзя в него влюбиться? Он довольно симпатичный, художником будет, может даже известным.
– Ну, конечно-конечно… – Мать глубоко вздохнула. – Посмотри в окно и поймешь, почему я догадалась.
Я повернула голову в сторону окна и замерла. Напротив дома, прислонившись к пожелтевшему клёну, стоял ОН, в красной дутой куртке, отделанной серыми вставками от ворота по рукавам, с распахнутой настежь металлической молнией. Руки в карманах тёмно-синих джинсовых брюк (просто улёт, достать можно было у фарцовщиков или по большому блату). Под курткой был надет белый свитер крупной вязки, с воротом под подбородок. Саша будто чего-то или кого-то ждал, медленно ковыряя носком ботинка ещё не совсем пожелтевший покров земли. Его волосы цвета пшеничного колоса, крупной волной спадали на лоб и всякий раз вздрагивали, когда он двигал ногой.
– И давно он тут стоит?
– С тех пор, как ты не пошла в поле. Третий день уже.
– Двое суток?!
– Ну не совсем двое…  Придёт, уйдет. Потом опять придёт.
– Почему я его не видела вчера?
– Он караулил тебя на крыльце у Симкиных. А ты вот тут, затворничаешь. – Пойду, позову его в дом. Приглашу на чай. Замёрз небось.
– Нет! Не замёрз! Не может замёрзнуть! Он тепло одет! – вскочила она, как ударенная током. Подошла к окну, спрятавшись за штору, наблюдала за ним с восхищением. – Он такой красивый, так одет сногсшибательно, модно. Глаз не оторвать. Я рядом с ним мышь серая, невзрачная какая-то. Если он зайдёт в дом я упаду в обморок. Моя нервная система истощена от бессонницы и ночных кошмаров.
– Что ты, милая! Да разве ж так можно говорить о себе. Не красивая?! Да красивее тебя, в классе нет больше никого. Посмотри на себя. Мать подвела её к трюмо. Ну? У кого ещё такие волосы – медные, волнистые по самой… – прочертила она рукой ниже талии. А кожа? Словно фарфоровая, аж светится. А глаза? Небо позавидует!
– Мам, ты прямо поэт, ей богу! Говоришь так, что мурашки по коже.  Милая моя, спасибо, что вы есть у меня с папой. Я так вас люблю! – Крепко обнимала она мать и целовала висок. – Что мне делать? Выйти к нему?
– Конечно, выйди. Не мучай парня. Может у него хорошие намерения.
– А Борька? Что я ему скажу?
– Ты знаешь про него всё! И что я против этого кобеля, ты тоже знаешь. Он прошел пол деревни до армии. У него это на уровне   крови, он не изменится. Он в деда. Тот жену в могилу от ревности свёл. 
Нина вздохнула и решительно ступила за порог дома. Но выйдя на улицу, никого не увидела. Саша ушёл.
 
САША

Уже стемнело. Слабый ветерок совсем сник, воздух, наоборот, посвежел. От долгого стояния затекло тело. Желудок застонал и не хотел мириться с голодом. Сразу вспомнились мамины пирожки с мясом и капустой. Сейчас бы съел кусок мясного стейка на кости. С румяной корочкой, даже слюну сглотнул, ностальгия. Соскучился по домашней еде. Здесь в колхозе кормили хорошо, сытно, но по- столовски.
В окне напротив зажегся свет, и кто-то задёрнул ночные шторы. Пора двигать домой, на квартиру к доброй бабушке «божьему одуванчику». Так квартиранты звали свою хозяйку, за круглые щёки и совсем беззубый рот.
Баба Дуня жила одна. Был у неё сын, но где-то очень далеко, аж в Сибири. Работал геологом, да так там и остался. Пенсия у «божьего одуванчика» была небольшая, Дровишками её обеспечивал колхоз. От скуки и в знак благодарности она шла навстречу председателю колхоза и предоставляла свою горницу для студентов, во время уборки урожая. А весной жили трактористы из подшефного предприятия. Так и коротала она свою жизнь: зимой с котом на печи да с телевизором. Сын денег прислал на телевизор, а председатель привёз из сельповского магазина, на заказ. Летом на грядках возилась, а вот осенью и весной с квартирантами. Привыкла уж к такому укладу.
На крыльце кучкавались студенты-одногруппники. Кто сидел на лавке, кто прямо на пороге.  Пели под гитару, Визбора.
Слышу вкрадчивый женский голос: «Завьялова, твой идёт… Откуда интересно?!»
– От вер-блю-да… – протянул он по слогам в сторону вертихвостки Кукушкиной, подруги Леры Завьяловой.
– Садись, Сашенька! – похлопала Лера по лавке рядом с собой, – его подруга, теперь уже понял, бывшая, подруга.
– Не хочу. Устал. Пойду спать.
– Ну, Са-а-ш, я соскучилась… – быстро подбежала она к нему, обвила локоть, прильнула щекой к плечу.
– Веселись без меня. – Отцепил её руки от захвата и быстро шагнул с крыльца в тёмные сени, не оглядываясь, представил её надувшиеся губы и влажные глаза.
«Все, к чёрту! Достали! Если бы не родители, мечтающие через меня приблизиться к партийной элите и не давившие на меня, как на единственного наследника их благополучия, он бы давно на всё забил».  Отец постоянно ему намекал, что если он бросит Леру Завьялову, то не видать ему больше своего любимого байкера и крутых шмоток, которые поступали на его торговую базу, где он был царь и бог для крутых шишек области. Да и Лера была не последней красавицей. Они дружили с первого класса, сидели за одной партой. Ходили за руку, и все друзья знали, что они влюблены друг в друга. Ему так, по крайней мере, казалось. Лера всегда рядом, иногда, даже слишком её было много и это малость раздражала. Но потом раздражение улетучивалось, и он чувствовал себя в надёжных женских руках. Обласканный нежными взглядами, зацелованный дерзкими губами этой стильной, красивой девушки. Саша уже смирился с дальнейшей судьбой. Понимал, что придёт время, и будет нужно создавать свою семью, и Лера вполне подходила для любящей жены и хозяйки дома. Пока не случилось то, что случилось в тот день на колхозном поле. Будто удар молнии прошил насквозь от соприкосновения её пальцев. За долю секунды он покрылся мурашками и её взгляд – растерянный, испуганный, неожиданный, полыхнувший синевой из-под густых ресниц, поверг его в ступор. На минуту замерли, а она вдруг сорвалась и побежала, что есть духу подальше, через всё поле к деревне, чтобы спрятаться от него в свою скорлупу. Вокруг устоялась тишина. Кто пожимал плечами, кто понуро пошёл на свои грядки, лишь Лера внимательно изучала его, будто почувствовала нутром, крах их обломившейся, словно сухой сук дерева, любви.
В доме натоплено и от этого казалось уютно. Промёрзший Саша протянул руки к печке, положив их на шершавый, побеленный известью бок. От одежды повеяло прохладой – тепловой обмен. Постояв у печи минут пять, потёр ладони, снял куртку, повесил её на один из крючков вешалки, пристроенной к стене. Прошел в горницу. Взглядом обвёл комнату. На полу лежали в ряд матрацы на шесть человек, застеленные казённым бельем со штампами «Ленинский путь» на самом видном месте. Повеяло казёнщиной. Это больше всего его раздражало. «За каким хреном его понесло в эту клоаку. Ведь можно было не ехать. Отец бы всё устроил через свои связи и к тому же он друг ректора. Лерка, его дочь, тоже попёрлась за ним. Та ещё фифа, а терпит неудобства. Знал – любит, в отличии от него…»
– Саш, это ты? Чо так рано? Всё нормально?  – Со своего лежака протянул Виктор, друг со школьной скамьи. Не разлей вода. Друг за другом, как иголка с ниткой.  Увлекается журналистикой. В институте ведет хронику студенческой жизни, подрабатывает статейками в газете. Возможно, со временем магия пера уведёт его от врачевания совсем к иной профессии.
– Нет. Не нормально. Опять не вышла.
– Постучал бы. Позвал поговорить.
– Завтра постучу. Не выйдет, забуду. Всю душу вымотала.
– Сашка, по-моему, ты влюбился.
– Может быть… – выдохнул он из груди незнакомые нотки грусти.
– Жрать охота, сил нет.
–Там на плите стоит жаровня с картошкой и с мясом. Я тебе оставил, Иди, поешь.
– Витёк, ты супер! Чтобы я без тебя делал! Дай лапу! – Подошёл он к Виктору и ударил ладонью по поднятой руке своего друга.
Еда в сковороде была ещё теплой и он, закусывая её солёным огурчиком, чувствовал себя на время трапезы, вполне счастливым…

НИНА
 
***

Не первая красавица в классе, но и не последняя, Нину любили и уважали – мальчишки за весёлость характера и даже называли – своим парнем, за то, что не ябедничала никогда и контрольные по математике списывать давала, девочки за дружбу и за то, что могла хранить секреты.  Ухажёры были: из параллельного класса, один телком по пятам ходил. Всё молчал и краснел, а когда она резко оборачивалась назад, замирал и опять молчал, не решаясь слова сказать. Терпела Нина его молчаливые провожания, терпела да возьми и спроси его: «Любишь меня, что ли?»
 От неожиданности у того выпал из рук портфель, а из него на снег вывалились и все внутренности: тетрадки, учебники и листы для черчения. Бросилась она помогать ему, собрать портфель и увидела среди чертёжных эскизов свой портрет, потом ещё один, ещё… и онемела. До чего же похожа?!
– Это я?! Это я?! – одной рукой она держала листы, а другой трясла за плечо «окаменевшего» художника.
– Да очнись ты, наконец, Серёжка! Это же так здорово! Почему ты молчал и не говорил, что так классно рисуешь?
Я завтра объявлю в классе, что ты настоящий художник и теперь есть, кому рисовать стенную газету и шаржи на двоечников, и прогульщиков. 
  Сергей сразу включился, вырвал у Нинки листы и, запихивая их в портфель, протараторил: «Никому ничего не говори…  Я не буду рисовать шаржи и газеты, я не умею этого делать. Я только одну тебя могу рисовать…»  Вот так оригинально, ей впервые признались в любви, а потом случился Борька Клюквин. Синеглазый блондин. Кудрявый, шаловливый – гроза всех деревенских юбок. Поговаривали, что он не гнушался вдовушками на много лет старше его.

БОРИС

В клубе танцы под клубный вокально-инструментальный ансамбль. Борька в красной тенниске на шнуровке и в брюках клёш, сидел за барабанной установкой.  За его спиной сбоку на табуретке его фанатка, крашеная брюнетка Мари. Полное имя Мариэтта.  Ей разрешалось такая вольность из-за беспрекословного характера ударника. Мари работала в сельповском универмаге и имела возможность модно одеваться. В селе она приезжая, на практике от торгового техникума. Влюбилась в блондина с первого взгляда и ни на минуту не упускала его из виду. Доставала по блату для него вещи, он за это награждал её вниманием и своей харизмой ловеласа.
В центре танцпола медленный танец. Солист поёт «Там, где клён шумит…»
Зал постепенно заполнялся молодёжью и не только. Поглазеть на танцующих приходили и женщины постарше, посплетничать о том о сём, понаблюдать за парочками. Билеты на входе продавала директор клуба Вера Ивановна. Не по-деревенски одетая, с высокой причёской, с красивой заколкой на затылке, в белом пиджаке с юбкой карандаш и туфельками на невысоком каблуке она вызывала зависть у своих ровесниц, а у кого слишком развитое воображение, вызывала и ревность к их мужьям.
Борька под присмотром Мари, невозмутимо поглядывал из-под ресниц на проём двери, он кого-то ждал и надеялся, что сегодня будет так, как он задумал – проводить ту, которую часто видел во сне и в мыслях представлял их совместное будущее. Время шло, но предел его мечтаний не торопилась. Он нервничал, через чур сильно стал отбивать ритм по ударным инструментам, внеся раздрай в музыкальную композицию. Руководитель группы Виктор Копытин зашикал на него, Мари почуяв неладно решила ласковым прикосновением горячей ладошки провести по плечу любимого, о чём вскоре пожалела. Борька вскочил с места, мощно ударил по тарелке барабанной палочкой, та разломилась на две половинки, одна отскочила в сторону, а второй он взмахом руки показал в сторону входа при этом обратил злой взгляд в сторону своего друга Антона и заорал: «Где она, где? Я, спрашиваю…» – Тот пожал плечами и недоумённо, более твёрдым голосом спросил: «В чём твоя проблема, брателло? Я за твоими бабами не слежу и орать на меня не надо! Понял!»
 – Понял! – извергая салюты из разгневанных глаз, присел он обратно за инструмент на крутящийся круглый стул. Мари застыла в позе суриката, готовая в любой момент скрыться из поля зрения и спрятаться в кулисную нору, переждать бурю, как уже было не раз. Она замечала перемены в их с Борисом отношениях и подозревала его в измене, но с кем не догадывалась.  Вернулись опять к клёну, который шумит. Парочки пришли в себя и продолжили переминаться с ноги на ногу в обоюдном танце. Любопытным сударушкам Борис бросил кость, и они зашушукали, дуя друг другу в уши очередную небылицу об очередных похождениях ненасытного развратника Борьки Клюквина.
Клуб закрывался. Посетители разбредались кто куда. Кто по домам, кто поискать приключений, а Борис вешал лапшу на уши Мари.
– Я тебя провожу и пойду домой. Матери обещал за малым приглядеть, она в ночную сегодня, а он приболел, один боится ночью оставаться.
– Бо-о-рь, что происходит-то? Что я сделала не так? Я же вижу…Ты на меня уже не смотришь, как раньше… – Захныкала девушка. И что, это сегодня было? Ты прямо взбесился. Кого ждал, кто она?
– Ты че, страх потеряла? Опять ревность включила? Сколько раз говорить, нет у меня никого. Не души, душнила, задыхаюсь. – Резко притормозил он и встал прямо перед ней, сжимая кулаки, спрятанные в карманы брюк. – Надоела, поняла?! Я предупреждал, что ещё один допрос и я забуду тебя, как прошлогодний снег. –Предупреждал? – Сурово глядел он в её влажные от слёз глаза.
– Не помню… – Попыталась она прикинуться забывчивой. Но только больше взбесила мучителя её сердечных чувств.
– Забыла? Но я не забыл. Прощай! И обходи меня стороной. Я плохой. Да, я плохой. И давалок не терплю. Я не могу быть с тобой, потому что, не доверяю тебе. – Старался ранить её ещё больше, чтобы она прозрела, призрела и оставила его в покое.
25.10.2025   
Мариэтта

Остолбеневшая Мари со слезами, замеревшими на ресницах хрустальными каплями, смотрела вслед, уходящему в вечернюю тишь человеку, который разбил ей сердце одним ударом сорвавшейся с его языка словом – давалка.
Она понимала, что это последнее свидание, но не хотела примириться с судьбой. Она любила его, грезила им, её всё в нём устраивало, даже его выходки сбрасывала на импульсивность характера. Она любила его ласки, шёпот во время пастельной любви, его развязный язык, возбуждающий её до предела и всякий раз отдавалась ему, как в последний раз с горячими поцелуями, приливами изливающихся судорожных вибраций тела, достигающих апогея соития. Борька был у неё не первым мужчиной, с которым он спала. Но первый опыт, это не в счёт. Всё произошло случайно на вечере выпускников. Хотелось свободы от родительского пригляда и окончание школы давала возможность самостоятельной жизни. После выпускного бала с группой одноклассников, девчонки с мальчишками парами пошли вечерять на дачу к парню, родители которого уехали в санаторий по путёвке. Заранее замочили шашлыки в майонезе с луком, закупили пива разливного, кто-то притащил самогонки. Девчонки почистили картошку, поставили на огонь, хозяин достал из погребка банки с огурцами. Пир на весь мир. Весь вечер пили, ели, танцевали. Мариэтта сначала пила пиво, но кто-то подлил ей в него самогонки, и она разомлела до крепкого сна. Очнулась она под утро на широком раскладном диване, рядом дрыхли подружки. Девушка огляделась вокруг, не понимая, где она. Очень захотелось в туалет. Между ног было сыро и неприятно саднило. Она испугалась, что обмочилась. Подняла юбку и ужаснулась. Внутренняя сторона бедра окровавлена, трусов нет. Кто-то из гулявших по-своему распорядился её девственностью. Нагло опоил и изнасиловал бесчувственное тело. Испугавшись огласки Мари никому не пожаловалась, очень боялась строгих родителей. Дома и так ждала её взбучка, за то, что вовремя не пришла домой. Кто стал её первый мужчина, испортивший её репутацию в глазах её любимого Бориса, она так и не узнала.
Утром, с опухшим лицом от бессонной ночи и пролитыми в подушку слезами, она пришла на работу. После кооперативного техникума, она по направлению отрабатывала на селе в сельпо. По специальности товаровед, но по просьбе председателя иногда стояла и за прилавком.
– Что с тобой, Наташ? Выглядишь так будто по тебе проехал асфальтовый каток. – Спросила её напарница Лариса.
– Хуже! Каток раздавил бы тело. А этот… – Горько всхлипнула. –   Раздавил душу. 

 4.11.25.



 
 
 Нина




Борис.

Рядовой Клюквин, пляши! – Тряс в поднятой руке письменный конверт, дневальный!
– С какого перепугу я плясать должен? Ты у меня сейчас сам запляшешь, салага.
 
Продолжение следует


***
Коллектив цеха готовился к празднованию Нового года. Работники украшали оконные стекла бумажными снежинками. От стены к стене на протянутые лески вешали разноцветный дождь. Каждый участок старался щегольнуть друг перед другом дизайном. Кто-то приносил из дома ёлочные украшения, кто-то открытки растяжки, бумажные фонарики.  На столах у мастеров, в ярком убранстве неона светились маленькие ёлочки. Лишь участок травления был скучноватым.  Как не пытались работницы расцветить комнату, всё срывалось приточным воздухом при открывании двери. Решили нарисовать гуашью на окне: и ёлку, и снежинки. Нина стояла на цыпочках на подоконнике в светло-голубеньком халатике и тянулась кисточкой к самой верхней части рамы. Со стороны коридора, кто-то пытался открыть дверь и похоже, не очень успешно. Дверь не поддавалась. «Художница» в сердцах резко поставила банку с гуашью, спрыгнула с окна, подбежала к двери и налегла на неё плечом. Дверь под сопротивлением воздуха туго подавалась вперёд, но под напором движущей её силы, вдруг резко отворилась. Нина почти выпала в коридор и столкнулась с Борисом.  Он держал в руках большую коробку с отфрезерованными деталями.  Сконфуженная, она вспыхнула лицом, и ком подступивший к горлу перехватил дыхание. Борька прошёл внутрь и, поставив коробку на пол, присел на стул.
  – Протрави! Мне надо отдать на точку (точечная сварка).
               
В его голосе она уловила виноватые нотки. Старательно, отведя взгляд от притихшего мужа, она надела на себя защитную маску, завязала сзади завязки прорезиненного фартука, натянула резиновые перчатки и привычными движениями рук стала складывать в корзину детали.  Поднявшись на деревянные мостки, ловко опустила корзину в расплавленные химикаты. В голове работал секундомер.  С шумом стекающей воды, перетягивая сетчатую корзину из одной ванны в другую, потом в третью, потом опять возвращаясь ко второй и так до ванны осветления, прошло всего полторы минуты, а ей показалось, что она тягает эту корзину, целую вечность. Борька наблюдал за ней, и она чувствовала кожей его любопытный, оценивающий взгляд и понимала, что он неспроста вышел работать в её смену.  До неё доходили слухи, что не всё у него гладко в чужой семье и внутренне злорадствовала, и в тоже время, сочувствовала своей гордости, зная, что он вернётся, и она простит его.
  Нина высыпала детали на стол калорифера, и резко нажала на кнопку пуска. Взревел мотор, и они оба почувствовали на себе горячее дыхание машины.
– Просохнут, тогда заберёшь! – сказала она и, освободившись от экипировки, вновь полезла на подоконник.  Услышав в её голосе победные нотки, он поморщился от уязвлённого самолюбия.

Борька долго возился с деталями: перебирая каждую, внимательно изучал – нет ли потемневших мест от случайно не высохших капель. Потом аккуратно складывал их рядами обратно в коробку. И его долгое присутствие, такое желанное несколько месяцев назад, сейчас вызывало у женщины нервную дрожь. У Нины почему-то не получались ёлочки, они выходили уродливыми, и она то и дело стирала их тряпкой, и пыталась рисовать снова, и снова стирала.  И щедро, макая кисть в банку с гуашью, только мазала окно и свои руки. Она чувствовала затылком, что он смотрит на неё и вдруг испугавшись, что он заговорит, спрыгнула с подоконника и метнулась к двери. В тот момент, когда она билась о дверь, которая никак не хотела открываться, муж заговорил.
– Бежишь? Ну, куда ты бежишь, Нинка? – он подошел к ней близко-близко и горячо задышал в её затылок. – Я так соскучился по тебе, по дому, по детям?
   Она притихла, а он, уткнувшись в её медные, пушистые кудри наслаждался родным запахом.
   – Ну уж нет! – завопил её внутренний голос. – В этот раз у тебя не пройдёт! Она резко повернулась и что есть силы, оттолкнула его от себя. Выскочив в коридор, сквозняком промчалась мимо своего мастера, оставив ту в недоумении, пожимавшую плечами.
Увидев, выходящего с участка травления Бориса, мастер участка Александра Матвеевна всё поняла, и чтобы не смущать его, сделала вид, что изучает номенклатурные номера деталей, сложенных в таре у стен вверенного ей участка.

Продолжение следует.