Предел

Историю эту я ношу в себе тихо, как носят застарелый шрам, который ноет к непогоде. Моя профессия — быть маяком, а не скалой. Направлять, а не таранить. Но иногда волны прошлого бьют с такой силой, что даже маяк содрогается.

Её звали Анна. Она вошла в мой кабинет три года назад с потухшим взглядом и руками, которые искали, за что бы ухватиться. Этими руками она годами скручивала косяки. Марихуана была для неё и одеялом, укрывающим от тревоги, и клеткой, в которой она тлела.

Мы работали долго. Я увидела за дымом хрупкого, умного человека с незаживающей душевной раной. И я сделала то, что должна была сделать как профессионал: направила её к психиатру. Фармакология выровняла дно, терапия помогла построить лестницу. Год. Целый год она не курила. Это была наша общая победа. Я радовалась её ясному взгляду, её новым проектам. Казалось, мы отвоевали её у хаоса.

А потом начался откат. Сначала это были намёки, потом пропущенные сессии, и наконец, негромкое признание: «Я снова начала. Почти каждый день».

Я продолжила работать. Спрашивала о триггерах, о смысле, который она находит в этом возврате. Но в моей груди уже шевелилось что-то холодное и знакомое. Призрак.

И в одну из наших последних встреч, отчаявшись достучаться, я задала вопрос, который редко задаю. Вопрос-зеркало, поставленное перед пропастью.

«Анна, что ты будешь делать, если завтра умрешь?»

Она не задумалась ни на секунду. Её лицо осветилось бледной, отрешённой улыбкой.

«Курить».

В тишине кабинета это слово прозвучало как приговор.

«А каким ты видишь своё будущее?» — спросила я, уже чувствуя, как поднимается та самая старая вода из моего прошлого.

«Я живу с друзьями в Таиланде. Мы курим».

В этот момент я перестала быть просто её психологом. В её словах я увидела не её мечту, а призраков моей семьи. Я увидела своего отца, который тоже выбирал бутылку, а не нас. Своего брата, для которого будущее тоже сузилось до единственного, разрушительного ритуала. Они тоже выбирали смерть, день за днём, думая, что выбирают жизнь.

Передо мной сидела не Анна, а ещё один дорогой человек, добровольно ступающий на тот же путь. И я поняла, что больше не могу. Моя профессиональная опора треснула, потому что под ней заходилась личная, незаживающая боль. Я не могу быть тем, кто помогает строить будущее, единственной точкой которого является саморазрушение. Для неё это был «кайф», «свобода», «коммуна». Для меня — знакомый до тошноты некролог.

«Я не могу тебе больше помогать, — сказала я, и голос мой прозвучал чужим. — Я против курения, и это моя личная позиция, которая теперь мешает моей профессиональной объективности. Я помогу тебе найти другого специалиста».

Она ушла. Не злая, скорее растерянная. И нашла другого психолога.

А я осталась в тишине своего кабинета, с чувством, что провалилась в прошлое. Я сделала всё правильно с точки зрения этики — не навязывать свои ценности, признать свои ограничения, позаботиться о клиенте. Но почему же так больно?

И тогда, в этой тишине, промелькнула другая мысль. Горькая, эгоистичная и по-своему спасительная. «Хорошо, что у неё нет детей».

Эта мысль — не о ней. Она — обо мне. О том ребёнке, которым я была, смотрящем на отца, выбравшего бутылку. О той молодой женщине, которая хоронила брата. О той девочке, которая дала зарок: никогда не стоять беспомощно рядом с тем, кто добровольно гаснет. И вот я снова стою. Пусть не как дочь и сестра, а как психолог. Но боль — та же.

Я не смогла спасти своих мужчин. Я не смогла «спасти» Анну. Но, возможно, в этом и нет моей работы. Спасать. Моя работа — быть маяком. Я указала ей путь к психиатру — и он сработал на год. Я указала ей путь к другому психологу, когда мой свет смешался с тенями моего прошлого.

Она выбрала свой Таиланд и свой дым. А я остаюсь здесь, со своей болью и своей правдой. И, может быть, главное — не то, что мне грустно, а то, что я, раненая, всё ещё здесь. И мой свет, пусть и неидеальный, всё ещё горит для тех, кто захочет найти свой берег.

История основана на реальных событиях, но образ собирательный, а детали изменены для сохранения конфиденциальности.