Клад. Часть 2 Глава 18

Глава 18

(Черновик)
-----------------

**
      Что то проносилось как буря, но капли находили дождь, пусть холодный, но от ожидания уже
выплакавший свои слёзы, остывающий в глазах, они не меркнут не теряют своей надежды, но уже
не могут больше остаться там, где для других только что то приоткрывается, в далёких огнях, в
холодных холмах, к непройденной минуте каждой жизни, она загадочна не собой а тем что ты в ней
открываешь, поочерёдно закрывая за собой каждую пройденную дверь, как полустанок который
тянется к далёким городам, чтоб заблудиться в них, минуя один берег за другим, пролетая по
скользким мостам, по пройденным уже кем то дорогам, не нашедшим то что искал, но всё же по ним
проходящим, с согнутой спиной или с гордо поднятым подбородком, не разменивая жизнь на
слабость, ведь как известно побеждает сильнейший, так кажется говорили великие? Но только один
вопрос, что он побеждает? с кем борится? с тем кто рядом или с самим собой? заблудившись в этих
противоречиях всех "за" и всех "против", наверное только потому что забыл зачем послан, или он
думает что пришел ни с чем? туда где всё, рано или поздно умирает, для кого-то навсегда, а для
кого-то чтоб только начать жить, нет не той жизни по дорогам которым проходили тысячи,
убеждённых в своей правильности, но все спотыкались об один и тот же камень, падая с ним или
забывая о нём, может обо всём? пытаясь унести невозможное, того что не обрёл, да и как мог?
если говорит что видел всё, но оставался слепцом, не рождённым, ещё, быть может в этом
и заключается надежда, о которой он не знает, но о которой все вспоминают, почему-то на
последней минуте уже пройденной жизни.
      Унаследовала бы капля море, если б не глаза, поникшие, превратили её в родник. Да и не слышал
бы никто, тот щебет птиц которые рассвет зовут, коль в сердце боль с тоскою за руки взялись,
не спустился бы снег, если б не заблестели снежинки в слезах, и не билось бы сердце если б не могло
сто раз умирать, от переносимого в душе страдания, было и камню проще умереть, если бы он всего
лишь лежал, а не падал.. когда тяжесть в душе, истоптала их тысячи, когда ты не знал что падение
это жизнь, пылающие губы, от слёз, летящие на колени, отягощённые безликой мукой, но которая
осеняет твой камень, который ещё в силах дышать, как слабый поднимающий одно крылышко листик,
придавленный ногою, бременем рока, но может быть счастья и не было? может быть оно только
сейчас поцелует твои глаза, и сделает твою ношу снегом, и листиком который оживёт, снимая боль
и страдание, поднятое всем, из памяти, из сердца, и тех минут, которые переворачивают всё,
но остаются вершиной к которой ты тянешь руку, Нет, чтобы не сорваться, а обрести Любовь,
которая была расстоптана тысячу раз.
      В отображении этих строк и сколь они имеют право на существование, да пусть хоть и каплю,
не мне решать, но тому кто почувствует в них что-то прожитое, что-то быть может бесценное и
родное и быть может заново рождённое, пережитое и не забытое, и не оставленное где-то в углу
на столе или у порога, без ответа, без права на ещё один шанс, посмотреть в глаза тому, кто быть
может ждёт и по сей час, тот кто не переставал никогда думать о вас и обращался в молитве,
в это холодное утро. Наверное об этом и думала Алёнка согнувшись на коленках вымывая полы,
бессильно поднимая глаза наполненные слезами, шепот и плачь переливались в её груди сжатыми
губами, и бьющимся сердцем, напоминание о том что жизнь её только начала пробиваться, средь
наваленных камней этого ещё невыплаканного противостояния, которое в одно касание,
перевернуло их тысячи, и распустившимся цветком приняла то что было давно утеряно, дрожайшее
небо, которое она держала в холодных руках, не зная куда спрятаться, укрыть его в себе прижать
к сердцу, расстерянно, безумно переживая потерять, то что было больше всего ей дорого, что она
и не надеялась обрести, теперь она как бедный оторванный засохший листик, в проявлении
голубизны души своей, которая ранее была тёмной, неслась над кручами и оледенелой землёй,
превозмогая над всем, что ещё пару дней назад было в ней доминирующим, когда то победившим
ее сердце, сковав в оковы крепкие, сила любви разорвала их, и оставила в черной воде, сквозь
поверхность которой не вырваться тому отражению, её второй половины, всего не доброго что
по сути живёт в каждом из нас, живая душа и та что осталась в зеркале, блестя своими хитрыми
и острыми зубками, холодной как лёд недосягаемой в своём колком совершенстве красоты,
что меркнет от прикосновения подлинного истинного света, в котором есть она заново рождённая,
боязливая, робкая, незнающая как себя вести, боящаяся и глаза поднять, обретая тот мир который
есть правидный, чистый и не мятущийся, Божией слезой омытый, превозмогая над собой
и переборов своё "я" той единственной силой, которая не только открывает глаза, но и обнимает
всё вокруг своим сердцем, имя которому подлинная Любовь, в тебе, ничего не требующая в замен,
но жертвуя всегда собой, дабы разрушить мрак, и воспрять как птица из пепла, коль в силах ты сам
пожертвовать тем что в этой чёрной воде было для тебя дорого, отвернувшись от чёрного
и воссияв у подола белого, маленьким цветком раскинувшим свои руки, способным обхватить весь
свет небесный, вечно живым, и никогда не умирающим, слабым и кротким, смиренным
и великодушным, готовым тысячу раз умереть за тебя.
      Всё это я написал, чтоб дорогой читатель мог задуматься, чуточку глубже, не только в рамках
этих душевных переживаний, которые несут в себе многие, да скорее почти все герои и персонажи
сего романа, но чтоб проникнув более могли разобрать, сколь всего за строками скрыто, не просто
как слёзы и смех или плач, не просто где-то что-то кем-то забытое, или вывернувшее свою душу
на изнанку. Все закрывают глаза чтоб их открыть, но открывают их молча, и мы делам тоже, чтоб
среди всех разворачиваемых действий, Зернышко не упало мимо доброй земли, да чтоб взошел
хоть бы один цветок, из тех кем будет этот роман прочитан. В нём много более от того что можно
на первый взгляд унести с собой, к жизни, как этой, так и той начало которой вы положите.
Бог любит нас, всех, и несущих и дающих, и отвергающих и не принимающих, каждый принимает
свой полустанок в силу своего субъективного воззрения, осознания того, зачем он здесь.
      В связи с этим не большим, но очень важным и необходимым в сем промежутке дополнением,
кое в сути является зерном неотъемлемой частью нашего целостного написания, так потихоничку
и продолжим, толи дождиком толи солнышком, может снегом чуть чуть? укрывать омывать
и таять, на губах на ресницах, и у ног и в горячих руках, каждый взгляд, и любая протянутая рука,
будет нам в помощь, и слеза на щеке и улыбка сквозь эти слёзы.
      Танюшинька когда зашла на кухню, где работа кипела неустанно, почти все сорвались со своих
мест, и как птички разноцветные слетелись к долгожданному Солнышку, окружив её начали
засыпать разными расспросами, "А как, а где.. Скоро ли мы увидим тебя Таничка? А когда, а с кем?
А что сказал Антон Григорьевич? А мы слышали сама Ульяна Викторовна поцеловала тебя? Ой
Божички неслыханно! А Кирилл Антонович? А гости?" А она стояла, в своём бежевом тощеньком
плащике с ручками по швам и косыночкой завязанной пионерским галстучком, беретик напяленный
на головке, чуть волно-образно вытянулся, глазки небесные, ручки горячие, улыбка, как дивный
весенний рассвет встречающий пение в саду ласкала сияющий неповторимый её взгляд, крохотная
жемчужная смородинка играла в жмурки у краюшка губок. Как же они были дороги ей? за ручки
держа то одну Хозяюшку на кухне то вторую, и сказать то ничего не успевала, за сверкающими
широко раскрытыми глазками, и пальчиками поднесёнными ко рту, всех добрых Служащих,
помошниц, кухарок, разносчиц, посудомоек, и разных мастериц в своей занятости, коих всех было
около десяти, половина из которых именно и окружили Танюшиньку. Сама зала этой кухни была
большая, разделённая на три как бы помещения отгороженных с большими проёмами перестенок,
и клеенчатыми ширмами, сама по себе она предназначалась для приготовления пищи на выезд
работающим в поле и парниках, в целом для работающих на обширном хозяйстве Питюковых,
но эта кухня обслуживала только близ лежащие точки, в числе которых были и восемь больших
теплиц, так же на местах на (бригадах) были свои столовые и кухни, куда привозились продукты
и там уже всё готовилось на месте, это в сезон уборки, а так, работы поменьше, но эта
производственная кухня всегда была в движении, потому как в любое время приготовить
и накормить нужно было как минимум тридцать сорок человек, в отличии от первой господской
кухни где временно хозяйничали Силуанова Радчин и Лихвастов, а заведующая в си дни Маргарита
Ивановна Камушкина была на больничном, под её крылом была Вера Павловна Брусничкина,
и Марья Сидоровна, с помошницами, которые в целом сейчас были переведены на эту самую
кухню, потому как на той кухне был весь свет Кулинарной элиты, с откомандированными
помошницами, в лице Зоси Пеструшкиной временно переведённых дочек Глафиры Андреевны
и Зоси Марковны, которые бегали туда сюда.
      Ну так вот, Девочки конечно знали, что Таничка была приглашена гостьей на Праздничный
вечер, вместе со своим загадочным другом, который ей был больше чем просто друг, и это они
тоже конечно знали, неизвестно откуда, но все же информацией они владели безупречно, в силу
своей любопытной скромности разумеется, и были осведомлены вероятно даже больше чем сама
Танюшинька, нет ни в коей мере нельзя подумать что кто то в тихомолку покусывал губки, они
были искренни, и рады за неё, по доброму сердцу, по красоте своей души, да они бы им стелили
золотые дорожки и скатерти на столы, украшая своей радостью и цветами, только бы Таничка
была счастлива, только бы была рядом, живой родник которым хочется омыть глаза, увлажнить
щёки, и прикаснуться к губам, Небесный цветочек который открывал глаза любому сердцу, даже
самому чёрствому, потому что в ней было что-то неземное, что-то не от мира сего несчастного,
ибо таких как она и прожив всю жизнь может быть и не встретишь, это голосом сердца отдавалось
в каждом, кто хоть как то поймал её взгляд, нежный ласковый и добрый, кроткий и в тоже время
готовый отдать всё тебе, весь мир и каждую минуту своей жизни, незадумываясь она пожертвует
собой ради блага другого, пусть незнакомого, пусть совсем незнакомого, и это было в её глазах,
прекрасных, неописуемо желанных глазах, и этот певучий тихий голос, умиротворял даже голые
стены, даже разбитый порог, бедный становился богатым, голодный сытым, а нелюбивший
счастливым, ибо обретал всё то бесценное в душе желанней которого нет на свете, подлинную
и светлую любовь. Она вселяла её в сердца, стоило ей только коснуться пальчиком и глянув
в глаза сказать, "всё что есть у любви есть в каждом из вас, ибо в силе её вы возвысились дважды,
первый раз обняв свою землю а второй своё небо". И это была не сказка, не надуманное кем то
холодным и ледяным утром, Она жила в сердцах, ибо сердце каждого было её домом, и любая душа
принимала её в объятия, и никогда не хотела отпускать. Именно это и сбросило тогда оковы Алёнки,
именно это она и почувствовала в себе, быть может, как никто другой, ведь она знала её с малого
детства, это её казнило и это её убивало, совесть, текла ручьями по щекам, от всех страданий
нанесённых ею этому Ангелу, которая молила, прощала, и терпела, холод голод и унижения, с двумя
детьми на руках, в непосильных трудах за тепло и краюшку хлеба, тянущая тоненькие ручки к небу,
"Господи буде милостив к нам, ведь Твоя милость наш дом"
      А Алёнка как раз в эту минуту в проёмчике драяла косяки, сгорбленная, в старом свитерке
плетёном вертикальными косичками, с растянутыми рукавами чуть подряпанными, ладошки были
обмотаны какой то валявшейся в углу уже выцвевшей тряпочкой, так что только дрожащие
пальчики мелькали, судорожно сжимая грубую тряпку, ботики как у строителя, который целый день
таскал вёдрами раствор, в том же платочке спрятав подбородок и чуточку губки под высокий
отворот заелозенного свитера, её было не узнать совершенно, черты невероятной красоты лица
были как бы размазаны от сажи и пота, только кончик красноватого носика шмыгал то и дело,
веки были опухшие и чуть преспущенные, как у наложницы в турецком плену, с явно выраженной
статью красоты исконно Русского лица, рядом цинковое ведро, будто чуть аловатое от длительного
много летнего использования, колготки велики и местами на тоненьких ножках съёжились, нет
описаний таким страданиям, наверное потому что это всё ничто, в отношении того что может
вытерпеть простое девичье сердце, так, безделица и пустышка по сравнению с тем что может
перенести Русская женщина, мать, "особенно в этом страшном угнетённом западниками мире,
на этой земле где слёзы и кровь смешались [50]".
      Наверное интуитивно Танюшинька глянула в её сторону, всякий тяжкий труд ей до боли был
знаком, она кивала головкой подружкам а сама не могла оторвать глаз от этой бедной убогой
крестьянки которая усердно тёрла наличники до блеска, похлюпывая то и дело в ведре тряпкой,
"Кто это Ладненькие?" - спросила она, без внимания обращаясь как бы ко всем или к кому-то,
не отводя глаз от сгорбленной труженицы, "Скворушка это, Немая она", - последовал чей то ответ,
"Как пришла так и тряпки из рук не выпускает", "Убогая она, Травмированная папашой Алкашом!
Видно пинали её до беспамятства, вот она здесь и нашла свой уголок, и спряталась".
А Танюшинька уже скидывала на скорую руку свой плащик, и окидывала взглядом первый
попавшийся лежавший халатик, с текущими слёзками по щекам, и с дрожащими губками, чтоб
кинутся помогать, убогой и немой, ибо бедные и нищие были её домом, "Господи милостивый
буде нам грешным, Господи!" Кинувшись к Скворушке. А та дрожала как последний листочек
на дереве, она слышала каждое слово, и казалось бы ещё мгновение и из её груди вырвется
рыдание, и она боялась поднять голову, будто тот косяк был её алтарем пред которым она
согнувшись стояла на коленях, едва Танюшка к ней подскачила, и хотела поднять как в ту самую
секунду в пару шагах от них открылась дверь ведущая в подсобку, из которой выходила наша,
"Комиссия" директор Банин, глав врач Глафира Андреевна, Ирина Карповна и сзади них
выглядывавший то слева то справа передовик Мохин.
      - О, Татьяна Николаевна! Дрожайшее наше Создание! Какая радость вы здесь! - Банин
с папочкой под мышкой неуклюже развёл щупленькими ручками, вроде он хочет её обнять
и прижать к своему тощему сердечку. Скворушка начала ещё старательней драять, как была
скрючена так и не поднявшись, поняв что это пришли по её душу, и всё же немножко пришла
в себя от внезапного появления.. (начальства), иначе она бы упала сейчас к ногам Танюшиньки,
и в рыданиях молила бы её о Прощении, за всё то зло которое она ей когда то причинила. Да,
немыслем был бы и крик, ибо и одного голоса в тихом слове было бы достаточно, чтоб Таничка
её узнала, и тогда бы её сердце разорвалось на кусочки, ибо тогда казнила бы она себя, потому
как боли такой она бы не вынесла, взяв конечно же как всегда всю вину на себя. Она бы целовала
ей руки, прижав к сердцу как родное дитя, и никто бы не вырвал её из этих бедных и тоненьких
ручек, шепча, "Алёнушка моя, Кровиночка и Слёзонька, Это я! Я во всём виновата! Родненькая моя!"
Обнимая сердцем всё небо, благодаря Господа за то что вернул её.
      Так или иначе, но всё внимание было направленно на Танюшиньку, и это позволило тихоничко
и незаметно, как то ускользнуть Скворушке в соседнее помещение, с табличкой "Овощной цех"
где только только закончилась чистка картошки, морковки, и других разных овощей, там где
в уголочке была скамеичка у стенки, на которой лежала куфаичка, смывочный пол а в центре
стояли железные столы, две мойки одна из которой под шланг, пара грубых шкафов и пара лавок.
Там никого не было, кроме одного человека, это был Василий Курлаев, который ещё раз пришел
с инструментами всё проверить, ранее на этом узле перекрыв общий кран: подтянуть муфты,
а где может ещё поменять пару прокладок, предварительно подмотав фумкой и проч. В общем то
на чём и основывалась его непосредственная работа, в целом профиль которой был достаточно
широк, так как мы писали уже ранее.
      - А, доченька, заходи! Сейчас я уже управлюсь, Таак, - подтягивая большим разводным ключем
контрогайку на соединительной муфте, - Водичку дам минут через пять, Почти, почти уже управился
доченька!
      - Нет нет, не спешите, - тихоничко чуть шевеля поблекшими губами, с нескончаемой нежностью
в голосе, прикрыв дверьку и растягивая запустив ручку в отворот свитера, глотнуть воздуха,
поспешила боязливо ответить Алёнка. Потому как совсем не хотела оставаться одна, чувствуя
хоть какую то защиту в этом добром и открытом человеке, на лице которого было написано
"не бойся, я всегда помогу" Она видела его ранее, и не раз, ведь именно он тогда помогал Пете,
и как Петя улыбался и хвалил, и даже был несколько обычней разговорчив, всё это определённо
давало ей понять, что это хороший и очень добрый человек, и в его присутствии ей как то стало
легко и уютно, доброта его сердечная улыбалась морщинками, усы напоминали отца, которого
она помнила когда ещё была маленькой, ведь так, всю жизнь то она жила без отца, а в Курлаеве
она почувствовала отцовское сердце, и этого наверное ей сейчас больше всего не хватало, поэтому
она и сказала, "Нет нет, не спешите".
      - Это тебя Скворушкой звать? Умаялась поди, день и ночь не приседавши, Даа, видел как
трудешься, таких как ты мало наверное на свете, А всё хочется больше таких как ты доченька
встречать, коль и есть Ангелы на земле, то верно говорят, в таких душах они и живут, как твоя,
и верно как у Танечки.
      Эти слова пролили небесные слёзы на грязные щёчки, "Господи, милостевый, я же не заслужила
таких слов" отозвалось в её сердце и сжалось клубочком давлеющая боль, уронив лицо в свои
тряпочные ладошки, "Недостойная я, и пол словечка сего.." - сжималась в груди её боль сильней.
      - Что с тобой Родненькая? - Курлаев бросился к ней кинув свой ключ, утешить и вытереть ей
слёзы, беленьким узорчатым платочком который у него всегда лежал во внутреннем кармане. -
Боже ж мой, что ты, что ты, не плач миленькая, Кто ж посмел обидеть Ангела? - А Алёнка не
отрывая рук судорожно всхлипывала. Курлаев сел рядом, и обнял её. - Ну ну, доченька не плач,
жизнь знаешь, не всегда добрая, А вот встретив такую девочку как ты, и на душе как то легче,
будто небо золотое раскинуло свой шатёр, усадив туда всех праведных, и всех нуждающихся
в глоточке, любви небесной.
      То что творилось в сердце у Алёнки не передать словами, только горячие слёзы застилали
глаза, уже взявшиеся мешочками без сна и постоянного трения. Уже начинало потихоничку
смеркаться, и наверное она хотела только одного, это чтоб поскорей настал вечер, и ночь. Ибо
под этим покровом она надеялась спрятаться, даже быть может не столько от других, как от
самой себя, ибо мучала её совесть, мучала непрестанно.
      - Добрый человек вы, Василий вас звать, так я слышала? - подняла она глазки, с мольбой
и красным носиком, взяв мягенький платочек поднесённый ей с родительской любовью, -
запачкаю ведь, вон я какая, на камушек похожая, - в объятии отцовской руки Василия
улыбнувшись.
      - Не бойся доченька не бойся, Вот те милость Господня! Ангелочек улыбнулся, Куда всему,
коль свет небесный в глазках засиял! Здешний я Василий, вправляюсь по всякой работе, Я как ты,
как ты доченька! Там где свет и заря, там где ночь, там и звёзды, всё за какой нибудь занятостью,
сплю мало, бессоница у кроватки на ручках головушку положит, обопрётся на быльце и смотрит,
потому то я чтоб не сиднем сидеть, всегда найду чем занятся, ремонт и обувки справляю, и где что
подремонтировать кому, и портняжничаю и косынки плету заправляю [51] всяка наберётся, то в
каждой минутке и прок как горошинка, в золотко превращается.
      - А я раньше то ведь всё за коровками преглядывала, и веселей на сердце было, как родные, и.. -
и она опять бросила личико в тряпошные ладошки, боль душить стала сердце, от того, что нет уже
кормилиц, Да, и ничего нет, ибо всё променялось на праздность, да на блеск мишуры всякой,
на похотливые взгляды разных ухажеров, и подарки золотые, коим в сути грош цена, ибо не этим
богатством любовь обретается, а тем что ты можешь в сердце обогретом дать, хоть бы и пичужке
в лужеце купающейся, у твоего порога. Всё то светлое и доброе что было думала она, уже не вернуть,
ибо небо сие взошедши когда то, кануло в поле, за обрыв речушки милой, да за кручи оврагов берёз
и дубков. Да, думала она, это то что сохранила Мурзяшичка, а я растеряла, разлила, по бокалам
блестящим, смеху торжеству и обманутой радости, потому как не слёзы о ближнем лились по щекам,
а вино игристое. И ничего то и не осталось, кроме долгов за дом да за услуги, всё некогда было
и на почту сходить, А на кой? Гуляй веселись! жар по телу по коленкам, А гордыня очередного
хромого головой к земле прижемает, да с шапкой дырявой в зажатой руке. "Дорогу! Ишь ты сколь
вас! Развелось! Видишь Барыня идёт! Падай пред ней в грязь! Чернь. Не твоей земли ноги, твои
давно на небе. А ну, пляши давай, у дороги! А слезами пот вытирай. Дам тебе медяк бедовый,
Мёдом будет для твоих детей!"
      Ничего не осталось, кроме тех "забронированных апартаментов" где она была всего лишь
Кукольной Королевой, моделью маникеном, и Новогодней Ёлкой. Да и вся роскошь, и всё её
барахло, со всем богатством там же, где её встречали, потными руками с тресущейся губой,
предвкушая красоте на тонкую коленку лапу возложить, за богатство молью изъеденное, но
на вид блестящее в стразах и жемчугах играющее. А дома то, серь да плесень, и штукатурка
полущенная. А на кой оно ей Родное? коль в бокале с шампанским очередное кольцо с фианитом?
Да нет же, с брильянтом! Душило это всё, её сердце, душило в муках, с каждой минутой осозновая
сколь она потеряла, того что только любовью можно преобрести, да подлинной добротой
сердечной, ибо эти слёзы бесценны, потому как именуются Небом горним.
      А Танюшку тем временем окружила "Комиссия", и не давала ей и шагу ступить.
      - Таничка Таничка наша! - Глафира Андреевна лезла целоваться, - А мы, то и дело о тебе
вспоминаем, думая, как там наша Труженица? Украшение нашего Коллектива! Как ушла ты, так
и небушко заволокло, да всё-ж, Скворушка приблудилась, и как то вдохнула в нас лежебок трудом
своим, от тебя что-то родное, потому как рук не поклодала. Прям как ты девочка наша! Ой,
а платичко как на тебе? то и дело разговоров о нём! Сергей Николаевич, как ты уехала, так
и онемел, дар речи можно сказать потерял. Всё сочиняет ходит чего-то, Композитор, высокий
талант! Со вчерашнего дня свой беленький кителёк не снимает! Ах ты Божичка, голову всем
заморочил! Но группу свою подтянул! как на Параде, высший блеск! Вот уже через час и начнём
подавать, как Начальство прикажет! - Подмигнув Банину в явно прекрасном настроении, позабыв
про ихние внутренние распри, Потому как Танюшинька действительно вдохнула в них великой
Радости. Ибо все они до кончиков пальчиков, любили её.
      - Ох, Миленькая, если-б ты была всегда с нами! - гладила ручки Танюше Ирина Карповна, явно
давая понять, что не хочет отпускать её. - Сколь и всего, но только в твоём появлении что-то
преображается! Даже вот, Макар Тимофеич как Тюльпанчик расцвёл, И даже не строгий уже совсем,
- Улыбаясь как летнее Солнышко и намекая на то, что с вопросом о Скворушке можно и
повременить. А он не переставал таять, как намасленный блинчик от её слов и улыбки.
      - Ну ну, так вы мне и всю Дисциплину в хороводик превратие! - не без серьёзного носика,
выдавил из себя Управляющий, но всё же не мог спрятать ласковые морщинки в глазах. -
Дисциплина Ребятки! это самое главное! как было сказано выдающимся Александром Суворовым!
- ещё больше подняв носик. - Вот и Татьяна Николаевна со мной, я уверен, Абсолютно согласна! -
Как главный руководитель прилизывая свой лобик, и всё же окинув Таничкины сияющее глазки
взглядом вымаливающим в её лице поддержку.
      - Добрый, и всеми любимый Макар Тимофеич! - с чувством полного уважения тронул сердца тихий
голос Танюши, - Вы абсолютно правы! Разве можно, без чуткости вашего доброго сердца, вселять
в нас отзывчивость самоотверженность и любовь к работе? А самое главное уважение к вам!
Каков руководитель такие и подченённые! Потому как вы пример нам подаёте! Отсюда и качество
и успеваемость и лад во всем! Ибо в труде познаётся друг, в доверии познаётся его сердце.
      Теперь Банин улетел на седьмое небо, как давеча Мохин, поддержка самой Прекрасной и любимой
всеми сотрудницы? Да ещё и в таких словах? Дорогого стоит! потому как его начальствующий
авторитет вырос в разы, в кругу Коллектива, ибо сказано это было во всеуслышание в присутствии
большей половины всех Сотрудниц. Многие из которых, конечно же питали к нему тёплые чувства,
хоть и делали вид будто побаиваются его, потому как всё же, хаживал он с указочкой и папочкой.
Мог конечно "вычитать" как Мохина например, но всегда смягчался, потому что зла не держал
никогда, а такое могло быть только по доброте сердечной. Но на вид, был исключительно строг,
так как ему-то и по должности положено! Все это понимали, и даже были нескрываемо рады, что
им достался хоть и временно, но всё же такой добрый и харизматичный Руководитель.
      А небо уплывало за горизонт унося с собой блеклые лучики Солнышка. Быстро вечерело,
и белоснежные скатерти таяли на столах, уже в красоте и изысканности заставленные разными
холодными блюдами, в основном из море продуктов, перечеслять излишне, только достаточно
представить, пёстрые и яркие краски: Крабов, зелени, фаршированной Осетрины с чёрным рисом
и раковыми шейками. Жаренных креветок в беконе под острым соусом. Кальмаров фаршированных
грибами, Салата с мидиями в вине с ридисом и огурцами из парника. Канапе из креветок
с маленькими помидорками черри, Форель с креветками под миндально сырной корочкой. Просто
блеск! Зразы из семги с грибной начинкой. Запеченый карп, куда ж без него? напиханный икрой
и луком. Треска, фаршированная орехами и гранатом. Окунь об который покололи пальцы Мохин
с Кузьмичём, набитый грибами. Форель запеченная с овощами, и множество всяких деликатесов.
Икры само собой красной и чёрной, в изысканном убранстве отсервированной между блюд
в разных по величине фарфоровых пиалочках. Вина, Коньяки. Конечно же шампанское, и Водочка
чистейшая как слеза, (в определённо ограниченных количествах в силу того что крепкие
алкогольные напитки не особо уместны в обществе Дам!) В основном конечно изысканные
Коньяки. Разных марок, разных сортов, от искустных брендовых производителей. Коктейли
разных типов, напитки, и конечно же море фруктов. Ананасы, манго, гранат и апельсин,
невероятной красоты Виноград, ну и всего прочего от инжира до фиников и величественной
красоты Яблок, украшающих это изобилие в центре каждого стола, ну и пучечки Колосиков,
выше запечатлённых, которые делали их совершенными!
      Наши Мастера, были неподражаемы, кругленькие Премии были им гарантированны!
Они создавали шедевры, за что Курголапов их очень ценил, и в исключительных случаях, таких
как этот например, вызывал или брал с собой, чтоб лишний раз блеснуть своей роскошью, ибо
гурманом он был отменным, но больше конечно старался похвастаться, вызвав обилие эмоций
восторга у гостей, что ему конечно же всегда удавалось, вне всякого сомнения.
      Тут и крутилась Олеся Кузьмина, с другими служанками, с самого утра, потому то и могла она
изредко только на минутку отлучится, чтоб сбегать к Скворушке, и шепнуть ей на ушко что "всё
хорошо!" наводя блеск и красоту, в просторной, убранной в свечи с неописуемой атмосферой
ранее нами обрисованной Залы второй гостинной, где у камина была откованная ручной работой
непередаваемая в живой красоте (решеточка) "Постушья поступь".
      Столы были расставленны смешано, но с нетронутым центром залы, так что отражали некую
окружность, изливая в совершенстве красоту волны, прекрасных скатертей, как мы уже писали
в золотых разрезах.
      Звон хрусталя, непередаваемая симфоническая музыка, вылетала маленькими дриадами
с под штор и портьер под лепкой снежного потолка, который был высок как облачное небо,
хлюпающий за окнами соберающийся опять дождик, как Постух шел по небу, звёзд не было,
потому что он их собрал в свою торбочку, а ещё у него там быть может были стихи? которые
он писал земле, вот тем оврагам и дубкам, родникам и берёзкам, коровкам и высохшему ставочку,
Мурзяшке и Скворушке, и всем, Всем в ком сердце доброе способно раскинуть руки, и сказать:
Русь матушка! Россиюшка родная! нет более бесценней богатства как Любить тебя! Ибо только
в ней есть твоё Небо, на которое мы все поднимаем глаза, потому как оно и есть Престол Господень!
Там где всего мира Любовь, и обнять и прижать к себе готова, всяк проходящего, всяк на пенёчке
у дороги присевшего, и на страде, и огонёчке в окне! встречающего тебя непрестанно, тем что под
сердцем и радуется и плачет, и не оставляет никогда, того кто обрёл полей и рек твоих слёзы,
и лесов и горных хребтов, возблагодарившим за то что может быть частью тебя, всего лишь
маленькой каплей, что в молитве за всех изливается, за всяк человека доброго, за всяк у калитки
тебя встречающего, ибо вся любовь эта и есть твой Дом! береги память, береги вотчину свою,
согревай в сердце как мать старушка, как отец, дед и прадет твой, кто вдохнул сей земли Неба
Господнего, чтоб и через сто лет не переставал, благодарить и любить и ждать.
***

Примечания;

[50] отсыл в строке к текущему времени,

[51] "косынки" рыболовная снасть для зимней ловли,

Продолжение следует;