Служение Отечеству Продолжение 8

      8. Служба в Улан-Удэ.


      У Журбы заместителем был подполковник Носов Василий Алексеевич. Когда в свете перестроечных реорганизаций в Чите был сформирован 50-й Отдельный Корпус ПВО, Носова назначили на должность Заместителем командира этого корпуса по тылу. У нас с ним были хорошие служебные отношения. У меня вышел срок получения очередного звания, и Носов предложил мне должность заместителя командира Улан-Удэнского полка по тылу, которая была вакантной. Я был воодушевлен повышением, новой должностью и готовился работать с полной отдачей сил. Назначение я получил в феврале и к 23-му – Дню Советской Армии и Военно-Морского флота прибыл в Улан-Удэнский зенитно-ракетный полк.

      В этом полку с первых дней служба моя не сложилась, и я вспоминаю её как черный день моей жизни. Очевидно, из соображений житейской мудрости нужно было как-то согласовать, обговорить свое назначение с командиром полка, то есть определить положение своей персоны в «неписаном табели о рангах», а я полагал, что официального назначения и моей готовности работать не покладая рук достаточно. В свои тридцать восемь лет жизни и почти двадцать лет военной службы я не научился дипломатии, не вникал в подковерные игры, в интриги, мне это было не интересно и по характеру работы мне некогда было в это вникать. В этом смысле я был человеком наивным, однако, в принципах своих упёртым.

      Командир Улан-Удэнского полка полковник Левинский Анатолий Алексеевич был в должности более семи лет, тогда, как обычно, командиры менялись через три-четыре, максимум через пять лет, - это говорило о его неперспективности, и этот факт, очевидно, особенно уязвлял его самолюбие - он был болезненно самолюбив. Негласно он считался местным князьком, и привык быть вершителем судеб. Внешне он был очень красив: - темные волнистые волосы, аскетичного типа смуглое лицо, орлиный взгляд холодных серых глубоко посаженных глаз, широкие темные брови с родинкой посредине, худощавый и стройный, ему не хватало двух-трех сантиметров роста, чтобы быть эталоном мужской красоты. Но при этом в нем было какое-то самолюбование, он нес себя с сознанием своей исключительности, которая отдавала чем-то капризным, женским. При виде этой мужской красоты досадно было ощущать разительное сочетание мужского и женского.

      Я прибыл в полк в пятницу, представился, доложил план приёма дел и должности: - на это Заместителю по тылу отводилось двадцать дней. Моего предшественника не было уже восемь месяцев, он уволился в запас.
 
      Был морозный конец февраля. В понедельник на третий день моего пребывания в полку, я первый раз встал на полковой развод в новом качестве в начале строя, среди других заместителей командира, и с сожалением увидал – везет же, черт возьми! – что сверху от казармы течет на плац и растекается, замерзая, дымящаяся вонючая жижа из канализации. -«Не успел приехать, а, уж, работенка привалила!» - молча усмехнулся я.

      Морозец крепчал. На плацу выстроился весь полк. Мне приятно было ощущать себя в новом качестве и в новом коллективе. Командир на развод прибывает последним. К его прибытию весь строй: - солдаты, сержанты, офицеры – каждый внутренне собравшись, подсознательно выполняет слова Строевого Устава: - «…обязан: аккуратно заправить обмундирование, помочь товарищу устранить отмеченные недостатки, знать свое место в строю…» и, окинув себя и своего товарища взглядом, подравняв носочки, внутренне напружинившись, с готовностью ожидает такую знакомую всем команду:
- «По-о-олк!
- Равня-а-а-йсь!
- Сми-р-р-н-о-а!!!
- Равнение на-а-а средину-у!»
      Раскатываясь по строю, эта команда связывает и цементирует всех, и в сердце каждого отдается: -«Это я – полк! И стоящие рядом товарищи – полк!».
Чеканный шаг навстречу командиру:
- «Товарищ полковник!…»
И чеканный шаг командира:
- «Здравствуйте, това-а-рищи-и-и!..»
И однообразие и четкость движений этой массы людей вызывает неповторимое сознание единства своего «я» и общего «мы».
 
      После команды «Вольно» Левинский, поигрывая кожаной перчаткой, картинно окинул взглядом строй, плац, и, первое:
- «Заместитель по тылу!?».
– «Я - майор Нежин» - ответил я.
– «Значит, та-а-ак… Ты видишь это говно?..
- Засучай рукава, и… Лично!!! Лично устранить, и мне доложить!».

      Первый раз в строю в качестве Заместителя Командира я был настроен приподнято, и, вот:  - Перед строем всего полка! Перед моими подчиненными! Ещё не приняв должности! - этого я не ожидал. Меня обожгла его беспардонность и слово «лично», тем более, что к этому «говну» я еще не причастен. Я не ответил ему «Есть!». В голове пронеслось возмущенное: - «Что за хамство?!  Своего заместителя!.. В такой форме!  Я, что, ассенизатором к нему прибыл!?»
      После развода, с трудом сдерживая негодованье, я почти вломился к нему в кабинет:
- « Товарищ, полковник! Что это за…».
– «Товарищ, майор! Выйдите из кабинета и войдите, как положено!» - перебил он меня.
– «…что это за заявления перед строем и моими подчиненными!?» - продолжал я.
- « Я прибыл к Вам не ассенизатором, а Вашим заместителем! Это хамство! Если Вам не понравилась моя физиономия – это Ваше дело, но Вы должны извиниться! В противном случае я отказываюсь принимать должность, пишу рапорт, и служить с Вами не стану!» - и вышел, хлопнув дверью.

      Конечно, Левинский не извинился, и я рапорт не написал, потому что понимал, что с подобным рапортом никто всерьез разбираться не станет, а, кроме того, внутри меня теплилась надежда, что это необдуманный его поступок, что все уладится. Потом, когда я ближе познакомился с другими Заместителями, они, успокаивая меня, говорили, что это обычный приём Левинского – «врезать меж глаз, чтобы ноги разъехались», и, если не устоишь, то «вытереть о тебя свои ноги», и говорили, что они через это прошли, а теперь - моя очередь.

      Состояние дел по тыловым службам оказалось удручающим, особенно по квартирно-эксплуатационной службе. В разгар зимы в двух дивизионах полностью разморожены системы отопления, солдаты спали, укрываясь двумя матрацами, а на складе службы не было «ни доски, ни гвоздя». Другие службы: - продовольственная, вещевая, служба горючего обеспечены материальными средствами на пятьдесят-семьдесят процентов. Мне нужно было при приемке дел и должности разобраться во всем, проверить наличие материальных средств, документируя это актами, и принимать срочные меры для налаживания нормальных условий жизни.
 
       Трудности никогда не пугали меня, наоборот придавали больше упорства и энтузиазма. Однако, странное дело! Мои подчиненные начальники служб, без которых я, конечно же, ничего не мог сделать, к моим усилиям мобилизовать, настроить на продуктивную работу, относились не только без энтузиазма, но даже игнорировали их. Потом я понял, что подчиненные, видя наше с Левинским противостояние с первого дня, конечно же, старались занять сторону сильного «противника», или пока «паны дерутся», не вмешиваться и посмотреть, что из этого получится. Прослужив в Армии около двух десятков лет, я усвоил основной армейский принцип: - подчиненный работает на начальника. Но, понимая пагубность нашего с командиром полка противостояния для дела, я все-таки не мог «прогнуться» перед ним, считая его требования слишком циничными. Тем не менее, время шло, результаты моих усилий были достаточно скромными, а Левинский торопился преподнести мне урок, показать безраздельную свою власть надо мной и начал беспощадно наказывать меня за всё. Я начал искать понимания и поддержки у Начальника политотдела подполковника Закурдаева Валерия Ивановича, которого немного знал еще по комсомолу, по Иркутской дивизии. Но он оказался совершенно глух к проблемам тыла полка, тем более к моим проблемам. В разговоре со мной он относился ко мне с пониманием, а на партийных собраниях молчал, как будто воды в рот набрал, будто вопросы жизнеобеспечения полка, не заслуживали никакого  внимания. Левинский же на партийных собраниях предлагал наказать меня и по партийной линии за «упущения по службе», и коммунисты голосовали за это почти единогласно, хотя после собрания некоторые сочувственно говорили, что это формальность, и что не нужно принимать это близко к сердцу. Мой начальник в корпусе подполковник Носов тоже не хотел «пачкаться» и предпочитал оставлять меня один-на-один с Левинским. Год службы в полку подходил к завершенью, и самое необходимое все-таки было сделано, но у меня накопилось взысканий по служебной и по партийной линиям, как у паршивой собаки блох. Самым тяжелым было сознание безысходности и вакуума – не на кого было опереться, никто не проявлял понимания, в глазах сослуживцев можно было прочесть лишь настороженное сожаленье, и я был далек от отчаяния, но мне было очень не сладко. Я стал понимать, что моя не наступательная позиция и стремление исправить положение дел к лучшему только усугубляла мое положение, и оно становилось уже критическим, и надо было что-то предпринимать.

      Я чувствовал, что козыри против Левинского есть, но их нужно было найти.
Начал я с продовольственной службы. Как мне стало с течением времени ясно, Левинский с начальником продовольственного склада прапорщиком Хасаном фактически устранили от дел молодого начпрода  полка лейтенанта Кашкова. Тот поначалу пытался занять соответствующее ему положение, но ему неоднократно дали понять: - «не лезь!», и он вообще перестал ходить на службу. Его «зачислили» в разряд бездельников и пьяниц, а Хасан получил контроль над учетом и отчетностью; - сам решал, кому и сколько чего давать, что выписать, как списать, и, чтобы «иметь под ногами твердую почву», напрямую «кормил» Левинского и выполнял только его указания. Бывая по необходимости в кабинете командира полка, я неоднократно видел, как Хасан в недопустимой по его рангу вальяжной позе сидел у Левинского и непринужденно разговаривал, а при виде меня, спешно вставал и уходил. Я решил досконально проверить продовольственную службу за последние хотя бы пару лет. Семья моя оставалась в Иркутске, вечерами делать было нечего, и я подолгу сидел, сличая, сравнивая, пересчитывая и изучая документы. Бумага терпит все, но для знающего и опытного человека видны все дела, так или иначе отраженные на ней. Порой я поражался вульгарности и цинизму дел, отраженных в документах. Чувствовалось, что учет и отчетность никто не контролирует.

      Результатом моей проверки стал Акт объемом порядка двадцати пяти печатных листов с выводами и предложениями. Сумма прямых начетов по Акту составляла около восьмидесяти тысяч рублей. В советское время это были колоссальные деньги, они выражались, примерно, сорока тоннами мяса. В этом Акте так же прослеживалась прямая связь Левинского и Хасана. Но, чтобы этот документ приобрел законную силу, его нужно было подписать авторитетными людьми. Я попросил зайти ко мне Заместителя начальника политотдела майора Иванова Анатолия Ивановича, тем более, что он был Председателем внутрипроверочной комиссии по продовольственной службе и не очень ладил со своим начальником Закурдаевым. В доверительной форме я сказал ему: - «Толя! Хочешь почитать один документ?» Он согласился и молча начал читать, а я наблюдал за выражением его лица. Сначала оно ничего не выражало, потом оживилось, и в глазах заблестел интерес, который все нарастал и стал предельным, потом на смену пришло удивленье, потом испуг, дошедший чуть ли не до отчаянья. Он отложил документ со словами: - «Не-е-е  мо-о-жет быть!!!» Сказал, что службу они проверяли регулярно, по наличию средств на момент проверок все было нормально, но они не специалисты и в документы не вникали. Я попробовал его успокоить и сказал, что мой вопрос не в том, что формально делались предыдущие проверки, а согласен ли он подписать этот документ. Я показал ему примеры подлогов и нарушений. Успокоившись и подумав, он сказал:
- «Подпишу».
– «Кто еще может подписать?» - спросил я его.
– «Начальник медицинского пункта».

       Акт я отпечатал в четырех экземплярах, подписал и отдал один экземпляр Левинскому, добавив, что он, как командир, может его утвердить или не утверждать, что я дал его только для того, чтобы для него это не было неожиданностью. Еще один экземпляр отправил в корпус Носову.

      Через пару часов Левинский позвонил и первый раз за все время, назвав меня по имени-отчеству, пригласил зайти. Я понял, что он начнет меня уговаривать, и что я могу не устоять, и не пошел. Хасан забеспокоился очень сильно, пришел, чуть ли не упал в ноги и начал клясться-божиться, что все искупит, просил, чтобы я не давал делу хода. Заместители и офицеры полка так или иначе узнали об этом и стали с интересом смотреть на меня, а начальники подчиненных служб разговаривать с нотками подобострастия. В Корпусе поднялся шум, Носов сказал, что командир Корпуса обязательно примет решение. Впервые за все это время я почувствовал облегчение и что не все еще для меня потеряно.

      Но как-то ажиотаж стал стихать. Через неделю-другую я спросил Носова о судьбе своего Акта. Он как-то неопределенно и вяло сказал, что Акт у командира Корпуса, что им обоим в последнее время было некогда, а еще через пару недель сказал, что не надо бы «выносить сор из избы». И вскоре «прессинг» Левинского начался с удвоенной силой. Я, хоть и допускал подобное развитие событий, но все-таки надеялся на логический исход. Поняв, что Акту моему хода не будет, я отважился написать обстоятельное личное письмо Главнокомандующему войсками ПВО страны Маршалу Авиации Колдунову. Суть моего письма заключалась в том, что я, назначенный на данную должность его приказом, прибыл в полк с большим желанием трудиться, но встретился с непониманием и личными амбициями командира полка, что при удручающем положении тыла вместо поддержки получал от него лишь взыскания, описал состояние служб и в качестве примера описал общее содержание Акта. В заключение я попросил его разобраться и помочь, либо перевести меня на другую должность. Письмо отправил гражданской почтой – будь, что будет – и отдался на «волею судеб».

      Недели через три в полк прибыл Начальник Зенитно-ракетных Войск ПВО страны генерал-лейтенант Акчурин. Прибыл без «свиты». Странно, что меня о нем ни кто не предупредил, задачи по размещению и обслуживанию никто не ставил. На следующий день дежурный по части передал, что Акчурин вызывает меня в кабинет командира полка. Я тут же прибыл, представился по Уставу. Левинского в кабинете не было. Я видел Акчурина первый раз. Это был небольшого роста, худощавый, средних лет, с очень жестким выражением лица и в золоченых очках  генерал. Он сухо спросил:
- «Вы писали?», и пододвинул моё письмо.
– «Так точно!». 
– «Хорошо. Как понадобитесь, я вызову Вас».
 
      Он работал с неделю, и в завершение вызвал меня и сказал:
- «Левинский мной отстранен от должности. Начальник Политотдела будет снят и назначен с понижением. Вам - выговор! Пишите рапорт на замену, будете служить в частях Ростовского корпуса ПВО».
      Я не верил своим ушам, не уж-то мои молитвы услышаны!
– «Товарищ генерал-лейтенант! Мне-то выговор за что?» - спросил я с радостью. 
– «Чтобы меньше писал!» - ответил он, видимо, имея в виду, что я не сумел наладить нормальных деловых отношений с Левинским.
      Я вышел из штаба – теперь уже многие меня поздравляли.
      Так была перевернута еще одна страница моей военной службы.