Взаперти

Серый дом на окраине города был не просто зданием. Он был скорлупой, панцирем, в который десятилетиями обрастала душа Николая Андреевича. Отставной инженер, когда-то проектировавший мосты, теперь жил в мире, границы которого совпадали со стенами его квартиры. Пыль лежала не только на мебели, но и на воспоминаниях, аккуратно разложенных по полочкам прошлого. Каждый день был похож на предыдущий: тихий, безрадостный, безопасный.

Его жизнь стала существованием по инерции. Он не страдал — он просто перестал чувствовать. Мир за окном был словно старый, немой фильм, который он наблюдал, не испытывая ни малейшего интереса к сюжету.

Все изменилось с появлением Артемки. Семилетний внук ворвался в его затхлое пространство не как гость, а как стихийное бедствие — шумный, неудобный и абсолютно живой. Он был полон непонятной старому человеку энергии, жестов и звуков.

— Дедушка, давай поиграем! — это не было просьбой. Это был ультиматум жизни против небытия.

Николай Андреевич отмахивался, бормоча что-то невнятное. Он пытался вернуться в свое оцепенение, как черепаха в скорлупу. Но Артем был настойчив. Он не требовал ответа — он его создавал сам. Он садился на пол и начинал монолог о космосе, о динозаврах, о том, как здорово пускать кораблики в луже.

И вот однажды, слушая этот бессвязный, но полный восторга поток сознания, Николай Андреевич совершил первое за много лет непроизвольное действие — он улыбнулся. Не сразу. Сначала дрогнул уголок губ, потом морщинки у глаз сложились в забытый узор. Это была не та вежливая, социальная улыбка, которую он иногда изображал для врачей. Это была первая трещина в ледяной панцире его души.

Артем это заметил. Дети — гениальные диагносты искренности. И он удвоил усилия. Он стал приходить чаще, принося с собой не только конструкторы, но и камни необычной формы, гербарий из листьев и бесконечные вопросы. «Почему трава зеленая? А куда уходит солнце? А ты, когда был маленький, тоже боялся темноты?»

Отвечая, Николай Андреевич невольно возвращался в свое детство. Он вспоминал запах нагретой солнцем смолы, вкус парного молока, ощущение полета на качелях. Эти воспоминания были так ярки и так болезненны, что у него перехватывало дыхание.

Переломным стал день, когда Артем, не застав деда в гостиной, нашел его в чулане, где на антресолях пылился старый ящик. Николай Андреевич стоял и смотрел на него, не решаясь прикоснуться.

— А что там? — спросил мальчик.

— Краски, — тихо ответил старик. — Я когда-то… рисовал.

Он не рисовал «когда-то». Он жил этим. Но однажды, много лет назад, положил кисти в ящик и захлопнул крышку, как гроб. Слишком много боли было связано с тем временем.

— Давай достанем! — обрадовался Артем.

И они достали. Процесс был мучительным и медленным, как операция. Но когда ящик оказался на полу, а краски, пахнущие временем и мечтами, были разложены на столе, случилось чудо. Николай Андреевич взял в руки кисть. Пальцы, привыкшие лишь держать ложку и переключать каналы телевизора, дрогнули, а потом сами нашли привычное положение.

Он не стал рисовать шедевр. Он просто провел по бумаге синей полосой. Потом зеленой. Потом добавил желтое пятно.

— Это море? — спросил Артем, заглядывая ему через плечо.

— Нет, — хрипло сказал старик. — Это… небо. Утром.

С этого дня его воскресение стало необратимым. Он не просто «вернулся к жизни» — он начал новую. Он стал рисовать для внука. Сначала простые картинки, потом — целые истории. Артем приводил своих друзей, и старая квартира наполнилась топотом и смехом. Дети не видели в нем уставшего, больного старика. Они видели Волшебника, который умеет создавать миры.

Николай Андреевич снова вышел на улицу. Не потому, что «надо подышать воздухом», а потому, что ему захотелось показать Артему, как свет падает на старую липу у забора, и ему нужно было с натуры сделать зарисовку.

Он сидел на скамейке в парке, с альбомом на коленях, и чувствовал, как сквозь его морщины пробивается давно забытое выражение — выражение счастливого, увлеченного человека. Он не обрел молодость. Он обрел нечто большее — смысл. И этот смысл пах красками, детским шампунем и обещанием нового дня, который стоит того, чтобы его прожить. Потому что завтра придет Артем, и нужно будет показать ему новый рисунок.